Яик – светлая река, стр. 26

– А-а, вы говорите о казахах-большевиках? Понял, понял. Вполне с вами согласен. Но, султан, я же не работник следственных органов, чтобы знать, имеются в городе враги или нет и где они скрываются. Поэтому вполне естественно, что я не смог сразу понять вас, вернее, ваш намек, – улыбнувшись, сказал Курбанов. Но улыбнулся только уголками губ, а брови остались нахмуренными и темно-бронзовое лицо мрачным.

Курбанов умел хорошо скрывать от собеседника свои истинные чувства и мысли, редко поддавался уговорам, был остроумен. Многие избегали с ним встречи только из-за его острых и колких шуток. Но толмач так же хорошо мог перевоплощаться и в простачка и тогда наводил уныние и скуку на собеседника. Так было и теперь. Даже Арун-тюре, любивший оперативно принимать решения и так же быстро выполнять их, сейчас начал позевывать. Он недовольно заерзал в кресле, словно под него вдруг подложили кошму с закатанными в нее репьями.

– Вы прекрасно знаете, что деятельность подпольных типографий за последнее время усилилась. Кое-что нами уже обнаружено, но… – султан поднял вверх указательный палец.

Говоря: «Кое-что нами уже обнаружено…», Арун-тюре этим хотел дать понять Курбанову, что полицейское управление не бездействует. На самом же деле султан только прилагал усилия, чтобы обнаружить типографию, но пока что все старания его были тщетны.

Курбанов удивленно вскинул брови:

– Все возможно… Мне одно только не понятно: вы спрашиваете меня о том, чего я совершенно не знаю. Я уже сказал вам, что не являюсь работником органов надзора и не имею к сыскным делам никакого отношения.

– Хотя вы и не являетесь нашим работником, но вам поручалось ведение особо секретных дел, вы неплохо выполняли важные государственные задания. Нам это доподлинно известно, господин Курбанов. Вы имеете связь с влиятельными людьми и некоторыми представителями черни. Вот почему в этот тяжелый для отчизны момент мы вынуждены снова обратиться к вам за помощью, и ваш гражданский долг должен подсказать вам, как поступить…

Арун-тюре встал и, бросив суровый взгляд на толмача, отошел к окну.

Курбанов задумался. Он покосился на широкую спину султана, затем перевел взгляд на висевший над креслом обер-полицмейстера обветшалый, невзрачный портрет царя Николая Второго с чуть продолговатым апатичным лицом и рыжей бородкой. «Вот такие типы, как султан, в раболепном преклонении веками поддерживали твой трон!.. Хорошо говорится об этом в казахской пословице: «Один-единственный катышек способен испортить целый бурдюк масла!..»

– Султан, ведь эта мода уже устарела?! Если, конечно, не вздумали снова отдать Россию с ее шестьюдесятью нациями в кровожадные лапы двуглавого орла! – сказал толмач, кивнув подбородком на царский портрет. Казалось, он закусил губы от ненависти, так они были плотно сжаты.

– Сейчас, когда кругом анархизм и безвластие, когда происходят мятежи, двуглавый орел олицетворяет символ железного порядка. Он должен висеть на стене! Но не затем я вызвал сюда вас, господин Курбанов, чтобы толковать об этом. Вы уже выполняли важные поручения, у вас богатый опыт. Кроме того, вы пользуетесь авторитетом в народе, казахское и татарское население вам доверяет и ничего не станет утаивать от вас. Вы должны нам помочь найти большевиков.

– Я работник другого профиля, Арун-тюре. Эти слова не должны вас обидеть. Вас и ваше учреждение я очень ценю. Но лично я для службы в нем не способен, – решительно заявил Курбанов, глядя в упор на султана.

– Ну что ж, ладно, обойдемся и без вашей помощи. Но, уверяю вас, придет время – и вы будете раскаиваться. Я имел самые добрые намерения предоставить вам возможность искупить ваши прошлые грехи, – холодно сказал султан.

– Султан, не пугайте. Совесть моя чиста. Ни в прошлом, ни теперь я никаких преступлений не совершал. Вы ошибаетесь, мне нечего искупать.

– Подумайте, господин Курбанов. Вспомните ваши связи в восточных странах… Ведь вы, кажется, ездили туда в составе миссии торгового представительства, а?.. Впрочем, будем откровенными. Я имею в виду ваши переговоры с главным визирем…

– Никакой измены не было. Веяния времени заставляют каждого задуматься о судьбе своего народа, о судьбе угнетенной нации, султан. Это не преступление, это – гражданский долг! – Курбанов встал, его бледное лицо слегка порозовело. Опершись руками о край массивного дубового стола, он пристально посмотрел на султана. – Прошу оставить пустые угрозы, султан Арун-тюре. Я уверен, если бы вы располагали в достаточный степени компрометирующими материалами, вы не пощадили бы меня.

– Тогда пеняйте на себя. Я не трогал вас, надеясь, что вы все же окажетесь честным гражданином. Опираться на извечного нашего врага, на Стамбул, – это преступление, прощения которому нет, – еще более холодно проговорил Арун-тюре. – Мне больше нечего вам сказать, идите!

Курбанов не шелохнулся. Он продолжал пристально смотреть на султана, лицо его теперь стало серым.

– Хорошо, – сказал толмач, на скулах его задвигались желваки. – Какую же роль вы мне приготовили?

– Не позднее как завтра я должен знать, где находится комиссар Абдрахман Айтиев и типография, в которой он печатает листовки.

Так же как и при встрече, Курбанов едва заметно кивнул головой и, не говоря ни слова, вышел.

– Согнешься еще, как таловый прут, – процедил сквозь зубы султан, когда за толмачом захлопнулась дверь.

Глава одиннадцатая

Прокурор окружного суда барон Дельвиг был широко известен в Уральске не только как юрист, но и как автор довольно объемистого труда о ростовщичестве. В течение многих лет он наблюдал и изучал ростовщичество в казахской степи, так называемую «осимь» и «несие»: когда скот отдавался кому-нибудь в пользование на определенное время и затем возвращался с нагулянным приплодом. Об этой системе и написал барон Дельвиг книгу. Одним словом, в интеллигентских кругах он славился и как юрист и как ученый. Он был лично знаком со всеми именитыми людьми округа, а с богатым хаджи Шугулом водил особенно тесную дружбу и называл его тамыром [20]. Бывая у него в доме, барон присматривался к ростовщической деятельности старика и тем самым пополнял свои знания в этой области. Дельвиг ездил гостить к Шугулу большей частью летом, когда у хозяина бродил в сабах [21] кумыс. И хотя барон плохо говорил по-казахски, а старик Шугул почти ни слова не знал по-русски, они иногда очень хорошо понимали друг друга. Особенно понятны для обоих были слова: «осимь хорош» и «несие законно» [22]. Видно, старику Шугулу очень нравилось получать хороший «осимь», а Дельвигу – что «несие» отдавалось на законном основании. Между тем ростовщическая система «несие» имела свои особенности и во многом противоречила закону. Но прокурор старался не замечать этого. В своих статьях и книге он, напротив, всячески хвалил эту дикую систему ростовщичества, подкрепляя свои выводы философскими формулами из Гегеля. Дельвиг частенько читал Гегеля в оригинале, на немецком языке, но многое для него было туманным, и лишь одно твердо усвоил барон из трудов знаменитого философа: «Все действительное – прекрасно». Это он помнил хорошо, и часто, когда ему приходилось оценивать те или иные явления жизни, он не выходил за пределы этого излюбленного изречения.

Когда генерал Емуганов попросил прокурора Дельвига дать санкцию на арест уже посаженных в тюрьму людей, барон не сразу согласился.

– Схожу сам, посмотрю… – сказал он.

Но в душе Дельвиг был вполне согласен с генералом Емугановым. «Конечно, сажать людей в тюрьму без санкции прокурора – незаконно, но, раз это свершилось, значит, верно», – рассудил он. Приказав запрячь в коляску своего лучшего, серого в яблоках, рысака, он поехал в тюрьму, прихватив с собой сына старика Шугула – доктора Ихласа. Доктор как раз в это время зашел к нему, чтобы попрощаться перед отъездом в Джамбейту.