Яик – светлая река, стр. 23

– Молчать, – срывающимся голосом крикнул он. – Пуховые подушки… цементный пол… штаны Пифагорьева…

В этот момент сидевший в глубине камеры адвокат поднялся и, расталкивая заключенных, подошел к начальнику тюрьмы.

– Господин начальник тюрьмы, – заговорил он, жестикулируя, словно выступал на судебном процессе, – на ваших глазах творится страшное безобразие, которого нельзя ни передать словами, ни описать пером. За что посадили этих людей? Ни за что. Это ни с чем не сравнимое шарлатанство, возмутительное бесчинство, не имевшее себе равных ни в какие времена ни в одном цивилизованном государстве. Это можно классифицировать как самоуправство, по принципу: что хочу, то и делаю! Вы растоптали священный свод законов о гражданских правах, незыблемо существовавший со времен Петра Великого и Екатерины Великой. Этот закон никто не имеет права нарушать. Вам должно быть хорошо известно, что, прежде чем арестовать кого бы то ни было, честного гражданина или даже преступника, власти должны оформить обвинительные документы и передать их прокурору, чтобы получить санкцию на арест. Прокурор выявляет наличие и характер преступления. Если находит оного гражданина опасным для общества, дает санкцию на арест, а дело передает в руки правосудия. Следственные органы устанавливают по вещественным доказательствам и по опросу свидетелей степень виновности. Только после этого человека сажают в тюрьму. Так записано в гражданском праве. А наше насильственное заключение – это нарушение закона, это тягчайшее преступление. Это, если хотите, приведет к нарушению незыблемых основ нашей Российской империи, фундамент которой – Закон!..

Начальник тюрьмы, бледнея, презрительно смотрел маленькими злыми глазами на адвоката.

– Вы?.. Вы кто такой есть?

– Я адвокат. Елеули Буйратов. Член окружной коллегии адвокатов. По долгу своей службы я, как адвокат, обязан защищать безвинно пострадавших людей. И вот я, как обычно иду утром на коллегию суда. По дороге ни с того ни с сего налетают на меня казаки, хватают и приводят сюда, к вам, где содержатся только преступники. Таким образом, я сам очутился…

– Вижу, большой вы мастер по части законов. Это хорошо. Но куда прекраснее, господин Буйратов, не оказываться вместе с бунтарями. Нет, не господин, а арестант Буйратов.

– Не арестант я, господин начальник, не имеете права так называть меня.

– Всякий, кто попадает сюда, – арестант! Вы тоже должны это знать, бывший адвокат Буйратов.

– Мне еще никто не предъявлял никаких обвинений.

– Предъявят, долго не придется ждать.

– Какое обвинение? Меня попросил простой человек прочесть бумажку, которая была наклеена на воротах. Я прочел, разве это вина? Граждане, не умеющие читать сами, имеют полное право просить кого угодно… Я не лгу, пусть подтвердит вон тот старик. Не так ли было, Мартыныч? – адвокат повернулся к высокому старику с отекшим лицом и умоляюще посмотрел на него.

Мартыныч, с достоинством кивнув головой, проговорил:

– Зря ты тратишь золотые слова, адвокат. В наши дни закон не стоит и одной щепотки табака…

– Закон… закон. Закон вы любите, а почему тюремную дисциплину нарушаете? Почему устроили в камере шум? За нарушение порядка всех посажу в карцер, – медленно проговорил начальник тюрьмы, обводя суровым взглядом заключенных. Затем, обернувшись к надзирателю, добавил: – Эту камеру на пять дней перевести на карцерный режим!

– Да-а, щепотки табака… – покачал головой Мартыныч, провожая взглядом выходившего из камеры начальника тюрьмы.

Глава десятая

Словно обессиленный, притих Уральск. На улицах пустынно, люди попрятались в дома. Учреждения, лавки, магазины – все закрыто, на дверях тяжелые висячие замки, на закрытых ставнях с угла на угол железные болты. Не только люди, не только все живое в городе притихло, присмирело, предчувствуя какую-то неотвратимую беду. Даже дома и заборы, казалось, уменьшились в размерах, жались к земле, будто старались сровняться с ней. Не слышно собак, обычно с громким лаем бросавшихся из-под ворот на прохожих; они позабивались в самые глухие уголки.

Но город жил. Люди осторожно, со страхом в глазах, глядели из окон на разъезжавших по улицам суровых, рыжебородых и светлоусых казаков, на их обветренные лица и заломленные набекрень папахи. Сытые кони с подвязанными хвостами звонко разбивали копытами жидкий, смешанный с водой и грязью снег, желтоватые брызги разлетались по сторонам. В тени, где снег был еще твердый, копыта выстукивали дробь.

Набатный звон колоколов, то затихающий, то вновь надрывный и тревожный, с утра до вечера парил над городом, еще больше угнетая и настораживая жителей. В церквах служили молебны, а по улицам рыскали казачьи наряды, бряцая саблями и щелкая затворами.

Колокола гудели и в тот день, когда со стороны Яика в город въехала большая темная кошевка, запряженная парой великолепных вороных коней.

На козлах осанисто и важно сидел кучер в черной шапке и коричневом чекмене, перетянутом холщовым кушаком; он натягивал вожжи, сдерживая вороных, направлял их по кромке дороги, где снег был крепче. Кошевка свернула на Губернаторскую. В ней сидел хмурый невысокий господин в полицейской форме, ноги его были накрыты цветным дорожным ковриком. Золотые эполеты с аксельбантами, по которым сразу можно было признать в едущем полковника, сливались с ярко начищенными медными пуговицами, отчего на груди и плечах, казалось, поминутно вспыхивали огоньки. Это было особенно заметно на фоне черной шинели. Под козырьком форменной с кокардой фуражки светились зоркие черные глаза. Господин в полицейской форме бросал злые взгляды на редких прохожих. Еще год назад все трепетали перед суровым полицмейстером, лишний раз боялись по улице пройти, а теперь… «Расхрабрилась черная голь!.. – думал господин в кошевке, проезжая мимо маленьких избушек. – Ничего, наведем порядок… Железная дисциплина!..» Он взглянул на подтянутого, бравого адъютанта, скакавшего впереди, и удовлетворенно погладил усы, загибая пальцами их острые кончики вверх. Нет, не все еще потеряно, снова надежда окрылила полковника – ему мерещились генеральские погоны, ордена, затем почетная отставка… счастье… слава… всеобщее уважение…

– Погоняй, погоняй, Жамак! Ровнее держи!..

Хотя полковник крикнул, как обычно, резко и властно, в голосе его не было прежней суровости, и это сразу заметил кучер Жамак. Да, полковник имел сегодня все основания не быть строгим с подчиненными – он возвращался к своей былой славе и власти. Жамак в первую минуту не поверил ушам, ему показалось, что он ослышался. Кучер, обернувшись, удивленно посмотрел на хозяина. Никогда раньше полковник не говорил: «Погоняй, Жамак!» Он грубо тыкал стеком в спину и кричал: «Гони, дурак! Куда правишь, скотина!..» Эти тычки и окрики Жамак помнит с самого детства, с тех пор как впервые сел на козлы. Иначе полковник никогда не разговаривал с ним. Не первый раз вез Жамак полковника в город, – нет, не помнил кучер ни одного случая, чтобы хозяин был к нему добрым. Приходилось ездить и в дождь, и в стужу, и ночью, и днем, и в буран, и в ясную летнюю погоду, когда вольный степной ветер бросал в лицо душистые запахи трав, невольно поднимая настроение, но и тогда только тычки в спину и крик «Гони, дурак!» оставались неизменными.

А сегодня – удивительно!.. Обычно злое, с торчащими вверх усами лицо полковника теперь казалось мягким и добрым. В уголках маленьких, как кнопки, немигающих глаз собрались легкие морщинки, как мелкая рябь на реке, которой всегда любуется Жамак, приводя утром коней на водопой… «Э-э, понятно: по службе соскучился и теперь рад-радешенек, что возвращается…» – мысленно проговорил Жамак, догадываясь о причине хорошего настроения хозяина. Он заметил, что полковник жадно всматривался в двухэтажный каменный дом.

Но полковник, вдруг переменившись в лице, грубо крикнул:

– Не знаешь, что ли, куда ехать, дурак! К губернатору держи, не на службу, а к дому!..