Шесть голов Айдахара, стр. 44
За прошедшие пять лет после смерти Джанибека восемь ханов садились на золотоордынский трон, и каждый последующий убивал предыдущего. В междоусобной борьбе погибли многие эмиры, беки и бии. Народ обнищал от постоянных грабежей, и кровь обильно полила степи Дешт-и-Кипчак. Мамай, подобно стервятнику, напал на столицу Золотой Орды, сжег и разграбил.
Глава шестая
Бий Шахрисабза – Тарагай, глава рода барлас, увидел сон, будто стоит он на вершине горы, а вокруг глухая ночь – ни звезд, ни огонька на земле. Холодно и страшно ему. И вдруг почувствовал, как кто-то вложил в его руку меч. Тарагай поднял меч над головой и что было силы ударил им тьму. И случилось чудо – от удара разлетелись в стороны огненные молнии и вокруг сделалось светлым-светло. Откуда-то появился человек на белом коне, в белых одеждах и белой чалме. Он сказал: «Бий Тарагай, твоя жена беременна. Она скоро родит тебе сына. Сын, когда вырастет, будет править вселенной».
Всадник в белом был святым Хизыр-Гали-Ассалямом.
Утром о вещем сне бия узнал грозный Казаган-хан. Боясь за свою жизнь и власть, он приказал нукерам, когда Тарагай куда-то отлучился из аула, схватить жену бия и давить камнями ее живот. Но мальчик, о котором говорил святой, родился вовремя и был здоровым. Только небольшая хромота говорила о тех мучениях, которые перенес он во чреве матери.
Так рассказывает легенда о появлении на свет сына Тарагай-бия – Хромого Тимура, которому было суждено своей кровожадностью затмить Потрясателя вселенной Чингиз-хана.
И никто в те страшные годы не осмелился усомниться в правдивости того, что рассказывали ишаны и муллы, хотя многие знали, что Тимур от рождения не был хром, а, разбойничая на дорогах Мавераннахра, в одной из стычек получил несколько ранений, после которых одна его нога начала усыхать и на правой руке не хватало нескольких пальцев.
Тимур родился в год мыши (1336), девятого числа весеннего месяца кокек (апрель), в кишлаке Ходжа-Ильчар, что в полутора фарсахах западнее города Шахрисабза. И никто не придал значения этому событию, потому что в семьях знатных мусульман, согласно шариату, четыре жены и множество наложниц, дети рождались часто. Никого не беспокоило, есть ли вообще сын у бия Тарагая или его нет. Но Тимур сам обратил внимание на себя и заставил повторять свое имя.
Когда умер Казаган-хан и в Мавераннахре началась смута, Тимуру было около двадцати лет. Смелый и решительный, он собрал вокруг себя людей, которые не знали дома, предпочитая ночевать по глубоким оврагам вблизи больших дорог, и начал совершать набеги на соседние туркменские аулы.
Тимур грабил юрты, воровал женщин, угонял косяки лошадей. Имя его уже тогда произносили со страхом. Но однажды судьба отвернула от него свое лицо. С небольшим отрядом отчаянных джигитов он решил угнать лошадей у туркменского рода текежаумыт. Но кто-то предал его, и туркмены устроили засаду. Видя, что набег не удался, Тимур приказал своим людям отходить. Подобно горсти пшеницы, рассыпались они по степи, надеясь, что туркмены растеряются, не зная, кого преследовать. Но те были предупреждены о готовящемся нападении, и потому их оказалось больше. За каждым барымтачом погналось по два-три джигита. Над степью то и дело взлетали тяжелые дубинки – соилы, и очередной грабитель вываливался из седла.
Везло пока только одному Тимуру. Известный на весь Мавераннахр тулпар Актангер уносил его от погони. Давно отстали преследователи, и только один всадник упорно продолжал идти по следу, но, наконец, отстал и он. Тимур придержал коня и облегченно вздохнул. Но радость его была преждевременной. Из-за ближнего увала вновь появился всадник, и погоня возобновилась.
Оглядываясь на преследователя, Тимур видел его черного коня, черный халат и белую мохнатую шапку на голове. Туркменский батыр то отставал, то снова приближался. И Тимур понял, что встречи с ним не избежать.
В глубокой лощине, заросшей высокими кустами чия, он развернул своего коня и, подняв над головой соил, бросился на туркмена. Тяжелые дубинки встретились в воздухе, не причинив всадникам вреда. И снова помчались навстречу друг другу взмыленные от долгой скачки кони. На этот раз туркмен оказался проворнее. Привстав на стременах, он со всей силой опустил свой соил на противника. Тело Тимура обмякло, и он вывалился из седла. Конь, потерявший всадника, умчался в степь.
Невольными свидетелями поединка оказались Асыгат и Ардак. Укрывшись в тени высокого чия, они отдыхали у колодца. Совсем недавно расстались бывший караванбаши и улем с караваном, вместе с которым шли из Багдада, и, когда два неведомых им джигита скрестили свои тяжелые соилы, предпочли не обнаруживать своего присутствия.
Туркмен спрыгнул с коня, набросил поводья на луку седла и подошел к неподвижно лежащему врагу. Лицо его, разгоряченное поединком, было влажным, из-под лохматой белой папахи катились по скулам крупные капли пота. Туркмен ногой перевернул лежащего на спину, неторопливо вытащил из ножен кинжал.
Ардак не выдержал первым. Он выскочил из кустов и, подняв над головой руки, закричал:
– Прощения! Прощения!
Джигит вздрогнул, но сейчас же овладел собой, увидя, что перед ним два совершенно безоружных человека.
– Кто вы и откуда? – спросил он, исподлобья рассматривая незнакомцев.
– Будь великодушным, батыр. Выслушай нас, прежде чем совершить то, что задумал, – сказал Асыгат. – Мы улемы. Возвращаемся из Багдада. Зачем добивать того, чья жизнь и так висит на волоске? Быть может, он не настолько грешен….
Туркмен громко и зло засмеялся:
– Да знаете ли вы, кто это такой? Это сын бия Тарагая – разбойник Тимур. Сколько бед принес он туркменским аулам! Разве такой человек должен жить? – джигит вновь наклонился над неподвижным Тимуром.
– Не убивайте его, – попросил Ардак. – В шариате сказано, что там, где нет необходимости проливать кровь, не надо этого делать. Месть совершилась… Оставь его, и пусть аллах решит его участь.
– Напрасно вы просите за него, улемы. Разве грех убить коварного и бессердечного человека, который отбирает у бедняков последнюю лошадь или барана? Это святое дело, и аллах простит меня…
– Нет прощения за напрасно пролитую кровь, – упорно повторил Ардак.
Видно было, что джигит заколебался.
– Вы люди ученые. Знаете коран и шариат. Но разве может отыскать путь истины тот, кто от рождения слеп? Я могу послушать вас и отдать жизнь этого разбойника в руки аллаха… Но разве вы забыли, что змея первым кусает того, кто, замерзающую, согрел ее на своей груди…
– Нет на свете ничего дороже добра и снисхождения. И пока люди будут творить добро, мир останется стоять нерушимо. Соверши же доброе дело и ты. Коль твоему врагу посчастливится остаться в живых, быть может, свет истины откроется ему и сердце его смягчится.
– Не знаю. Змея остается змеей, даже если ее разрубить пополам… Я уступаю вашей просьбе и вручаю его жизнь воле аллаха. Прощайте.
Туркмен птицей взлетел в седло, и конь его скоро скрылся за гребнем увала. Асыгат и Ардак молча проводили его глазами.
Асыгат подошел к лежащему на земле Тимуру. Тот был без сознания.
– Ты знаешь, Ардак, у него лицо жестокого человека. Быть может, мы действительно напрасно вступились за него?
Улем отрицательно покачал головой:
– В любом случае зачем напрасно проливать кровь? А туркмен настоящий батыр. Он послушался совета. Если бы на земле люди только и делали, что мстили, мир бы давно насквозь пропитался и пропах кровью.
– Да жив ли тот, о ком мы столько говорим?
Асыгат наклонился над Тимуром и приложил ладонь к его губам:
– Кажется, дышит.
Подхватив Тимура под руки, Асыгат и Ардак перенесли его к колодцу. Кровоточащую рану на голове раненого Ардак промыл холодной водой, приложил к ней известные только ему листья, крепко перевязал лоскутом мягкой ткани.
Два дня прожили они у колодца, выхаживая Тимура, а он то приходил в себя, то снова терял сознание. Тело его пылало нездоровым, лихорадочным жаром. Но крепкий молодой организм справился с болезнью – опала опухоль, и он наконец стал разговаривать. Пора было трогаться в путь.