Слуга царю..., стр. 65

Александр первым вырвался из-под гипноза каменных сводов. Взглянув на наручные часы, он заторопился:

– Ладно, ладно… Потом все перетрем, в более подходящей обстановке. Давай, раздевайся… – и первым начал расстегивать камуфляжную куртку. – Поторапливайся, двадцать минут осталось до завершения срока ультиматума…

– Зачем? – спросил Бежецкий, с улыбкой следя за ним, но не делая ни малейшей попытки двинуться с места.

– Что «зачем»? – опешил Александр, расстегнувшийся уже до пояса.

– Раздеваться зачем? – вздохнув, словно неразумному ребенку пояснил Бежецкий.

– А ты что: в этом собрался идти?

– Зачем идти?..

Александр только открыл рот, чтобы как Бежецкий взорвался, словно граната. Он снова принялся мерить шагами невеликую диагональ камеры.

– Ты думаешь, что я сейчас с готовностью скину свои тряпки, – он в запальчивости рванул полу мундира, – переоденусь в твои, измажу морду в параше, – полковничий палец указал на непритязательный предмет камерной меблировки, – и кинусь подставлять голову под лавры победителя?.. А ты тут будешь сидеть в одиночестве, словно лермонтовский Демон, упиваясь собственным благородством, чтобы потом, когда все уляжется, снова сгинуть в небытие…

– Прекрати, Саша, – попросил Александр. – Время не ждет. Потом поговорим…

– Нет, Саша, не выйдет! – Бежецкий остановился перед близнецом, шутовски раскинув руки. – Не хочу я надевать вот на эту башку, – он постучал себя указательным пальцем по темени, – твои лавры. Не хочу, и все!

– Саша, прекрати… Судьба Империи…

– В моих руках? – иронически закончил Бежецкий. – Нет, Саша, она не в моих, а как раз в твоих руках. Завершай то, что начал, а я уж посижу здесь…

Спор, в котором оба Александра, одинаково упрямые, вряд ли пришли бы когда-нибудь к единому мнению, мог продолжаться бесконечно, если бы дверь камеры не распахнулась и в помещение не просунулась физиономия Петеньки.

– Александр Павлович! Господин полковник! – возопил Трубецкой, обращаясь к Александру, сидящему к нему лицом, тогда как Бежецкий стоял спиной. – Время же поджимает! Успеете еще поговорить с господином офицером…

В спешке он не обратил внимания на родной мундир «офицера», лица которого не видел.

– Скройся! – гаркнул Александр, и поручик с испуганным писком исчез.

Он перевел взгляд на вжавшего голову в плечи Бежецкого, ставшего как будто меньше ростом, на его лицо, полное такой смеси скорби и отчаяния, что сразу и навсегда ему стало понятно: никуда отсюда не пойдет полковник, хоть режь его, хоть на аркане тащи…

– Ладно, Саша… – Александр поднялся на ноги и тщательно застегнул камуфляж. – Будь как будет. Только не делай, пожалуйста, глупостей…

Когда он уже взялся за ручку двери, Бежецкий торопливо перекрестил его спину.

– С тобой Бог и Крестная Сила, Саша… Выполняй свой долг…

31

Танковый взвод Бекбулатова, лязгая гусеницами, вывернул со Шпалерной улицы на Таврическую площадь и замер, немилосердно ревя двигателями. Площадь насколько хватало глаз была пустынна: ни праздношатающихся, обычных в этом месте, ни полицейских пикетов, ни демонстрантов. Лишь слабенький вечерний ветерок шевелил полотнища кумачовых транспарантов с крикливыми лозунгами, трехцветных и алых флагов, перекатывал по площади пустые пивные банки, ворошил газетные листы… Похоже, что последние люди покинули площадь только что, заслышав грохот танковых траков по мостовой.

Владимир откинул люк головной машины и спрыгнул на брусчатку. За ним с бортов посыпались горохом гусары вперемежку с представителями других гвардейских полков и пехотинцами.

– Окружить здание, – распорядился штаб-ротмистр, пальцем указывая собравшимся вокруг него поручикам на плане позиции, которые требовалось немедленно занять, чтобы надежно блокировать объект. – По паре танков и отделению пехоты к каждому из входов – господа Максутов, Леонгардт и Резанов… Разоружить полицейских и охрану, если будут сопротивляться – по шее им… Оружие применять только в крайнем случае. Не с супостатами деремся, ребята, со своими, русскими.

– А разоруженных куда? – задал мучивший всех вопрос рослый корнет Кораблев, вытирая обильно струящийся из-под шлема пот, оставляющий в слое пыли на щеках извилистые дорожки. – Куда их девать-то?..

– В расход! – невозмутимо заявил Бекбулатов, глядя прямо в нерешительно заметавшиеся глаза корнета. – Отведи во-о-он туда, в скверик, и…

– Да как же это, Владимир Довлатович? – жалобно пискнул парнишка. – Они же тоже…

– Шучу, шучу, корнет! – Бекбулатов с хохотом хлопнул юного офицера, которому доставал макушкой едва до переносицы, по накачанному плечу. – Оружие отобрал и – под зад коленом! Пусть идут по домам или, если не хотят домой, – на все четыре стороны. К чему нам эта обуза?

– Понял! – просиял чумазый Кораблев, лихо отдал честь и рысью кинулся к своему танку с белой цифрой «7» на башне.

– Ну, господа, – обернулся Владимир к оставшимся офицерам. – Так как о запасных ходах и тылах мы позаботились, то наша цель – парадный подъезд. Вперед!..

В центральном зале Государственной думы десятый час шло экстренное заседание, посвященное перевороту, который сейчас, в седьмом часу вечера, можно уже было считать свершившимся. Несмотря на важность повода, зал оказался полон едва на две трети: часть депутатов не смогла пробиться к Таврической площади через районы, в которых еще шли бои, или сквозь многочисленные посты той или иной из противоборствующих сторон, порой самым анекдотическим образом чередующихся друг с другом. Более того: число собравшихся понемногу сокращалось – кое-кто, выйдя из зала якобы покурить, подкрепиться в думском буфете или по иной естественной надобности, так больше и не возвращался, предпочитая в такой серьезный день находиться где-нибудь подальше от того места, где решались судьбы Империи. Заметив «естественную убыль», товарищ председателя барон Леонтицкий, заменяющий сегодня Михаила Семеновича Радинова в связи с его отсутствием по уважительной причине (никто не знал где он вообще – поминальники молчали, а по тем телефонам, где он мог находиться, никто ничего определенного сказать не мог), приказал было запереть двери, но встретил такой единодушный отпор «народных избранников», что тут же поспешил отменить свое опрометчивое распоряжение. Благодаря этому число собравшихся, разумно решивших не дожидаться развития событий, уменьшилось сразу на полтора десятка человек…

– Господа! – надрывал себе горло председательствующий, так как несмотря на установленные повсюду динамики в зале после оглашения последней сводки событий стоял такой гул, что его практически не было слышно. – Господа! Давайте вернемся к повестке дня. Перед перерывом было решено составить по сегодняшнему вопросу мнение Думы, чтобы огласить его перед правительством и государыней…

– Какого черта! – зарычал в микрофон только что отстоявший это устройство в борьбе сразу с двумя политическими оппонентами противоборствующих фракций лидер либеральной партии Иосиф Горенштейн. – Сейчас важнее всего не какое-то там абстрактное мнение, адресованное разбегающемуся, если не разбежавшемуся уже правительству, а открытое обращение к главам зарубежных держав с призывом вмешаться в нашу заварушку! Пусть французские войска наведут в городе порядок, если мы сами не можем…

– Прекратите! Почему именно французские? – налетел на выступающего конституционный монархист Рылов. – Никогда не ступит нога республиканца, да еще презренного лягушатника, на святую для всякого русского землю. Только истинно монархические Пруссия или Швеция могут нам помочь в этом тонком вопросе!..

– Уберите от микрофона этого защитника царизма! – верещал социал-демократ Кляйнерт, цепляясь ручонками за могучее плечо Рылова, отмахивающегося от социалиста, как медведь от назойливого комара. – Будущее России возможно только при республиканском устройстве государства! Долой самодержавие! На гильотину монархов! Вся власть Учредительному собранию!..