Слуга царю..., стр. 51

– Это у тебя, Петр Андреич, психологический барьер, – авторитетно заявил Берестов, тоже разминая в корявых пальцах папироску из «казенных», от которых давно отвык со своими козьими ножками из ядреного самосада в Блаукифере. – Я ведь по этому делу дока: сколько в психушке оттрубил, сам чуть не психиатром стал, разбираюсь маленько… Перелом какой-то должен случиться, чтобы получилось. Клин, как говорится, клином вышибают…

Чебриков махнул рукой и поднес старику на лучинке огоньку из печки. Покурили молча, подумали каждый о своем…

– Ладно, – подытожил Владимирыч. – Спать пора укладываться. Не все же одним этим байбакам дрыхнуть. – Он кивнул на разметавшегося во сне на печной лежанке Войцеха. – Тоже пора честь знать – ночь и утро напролет ведь проболтали, вон одиннадцатый час уже…

Бывший дом Колуна, придирчиво изученный Владимиром еще прошлым летом, и в самом деле разительно переменился.

О бандитской «хавире», некогда тут процветавшей, больше не напоминало ничего – кругом царили чистота и уют, а обставлено новое жилище графа Чебрикова было, скорее, в городском стиле, причем с большим вкусом. Колорит деревенского дома сохранялся, наверное, лишь на кухне с массивной свежепобеленной печью, чисто выскобленным столом и половиками (естественно, все новое – «бандитское» Петр Андреевич давным-давно выбросил) да сенцы с полным набором кадушек всех калибров и назначений, коробов и ларей, все остальное – разительно отличалось.

Многое в интерьере «поместья» напоминало Владимиру старинный дом рода Бекбулатовых в Касимове, где он провел большую и лучшую, нужно заметить, часть своего детства…

– Я тут пока не многое успел, – смущенно говорил Петр Андреевич, водя «экскурсантов» по своему жилищу, вопреки его словам имевшему вполне обжитой вид. – Вот, библиотечку свою привез, только начал распаковывать…

Слово «библиотечка» относилось к самому великолепному книжному собранию, которое Владимир видел в частном владении. Даже богатое книжное собрание Бежецкого, на глазок, значительно уступало графскому. Не будет преувеличением сказать, что перед восхищенными путешественниками сияло позолотой на разноцветных корешках, по самым скромным прикидкам, несколько тысяч томов, частью расставленных по полкам не особенно вычурных, но добротных и не лишенных некоторого изящества шкафов, частью разложенных стопками на обширном столе или просто на полу. Хотя под библиотеку граф отвел самое большое помещение дома – так называемое зало, даже на первый, беглый взгляд, было видно, что все книги здесь никак не поместятся. Косвенно подтверждали это фанерные вместительные ящики с пестрыми ярлыками уважаемой транспортной фирмы на боках, ожидающие вскрытия у стены.

– Еще прадедушка покойный начал собирать, да и дедушка Алексей Львович изрядным библиофилом был… А кое-что и от прежних Чебриковых осталось: с восемнадцатого века самое ценное сберегали… Не все, конечно, сохранилось, но придется, видимо, дополнительный флигель пристраивать, – пожаловался Чебриков своим «экскурсантам». – Не рассчитал я, похоже, с площадями… Благо место позволяет, – он подвел Владимира и Берестова к окну, выходившему в огород. – Метров двадцать до соседского забора, видите? Я тут провел кое-какие геодезические изыскания…

Пшимановский, устав вслушиваться в непонятную для него русскую речь, оживился, только завидев книжное богатство, и тут же, предварительно испросив разрешения хозяина, мурлыкая себе под нос от удовольствия что-то совсем немелодичное, зарылся с головой в солидные тома, часть которых была отпечатана на немецком языке. Переводчика в лице Владимира, слава богу, не понадобилось, так как Чебриков хорошо говорил на языке Шиллера и Гете… В библиотеке Войцека и оставили, вернувшись в кухню, облюбованную под зал заседаний.

За ароматным чаем с местным смородиновым вареньем (о его происхождении хозяин, живший бобылем, предпочитал особенно не распространяться, но Бекбулатов со стариком тут же перемигнулись, пряча понимающие улыбки), более чем великолепным на вкус, разговор снова свернул на воспоминания и затянулся, подкрепленный появившейся вслед за чаем наливочкой, дотемна.

– Слушайте, граф! – встрепенулся наконец Владимир. – Разговоры, конечно, разговорами… Вы выбрали жизнь отшельника, что я, кстати, целиком и полностью одобряю и немного вам завидую, но я, как бы это выразиться, отсутствовал на родине почти год… Боюсь оказаться неблагодарным гостем, но мне необходимо в Санкт-Петербург!

Петр Андреевич неторопливо нацедил в крохотные хрустальные с золотом рюмочки рубиновую тягучую жидкость и проговорил:

– Я, знаете ли, не советовал бы вам, Владимир Довлатович, торопиться с возвращением… Петербург нынче не тот, сударь. После покушения на государя императора…

23

Ладыженский оттолкнул от себя план Санкт-Петербурга, размалеванный разноцветными карандашами, словно детская книжка-раскраска, и поскреб в затылке.

– Ну… Я не знаю. По-моему можно рискнуть…

– Почему это рискнуть? – вскинулся лейб-драгунский ротмистр Щербатов, однополчанин Кирилла. – Какой здесь риск, господа? Да мы одним ударом свернем рыжему выскочке шею!

– Я тоже «за», – пробасил штаб-ротмистр Новосильцев. – Чего турусы на колесах разводить? Один раз живем…

– Погодите, погодите, – остановил всех худощавый и изящный граф Никита Романович Толстой, полковник и командир третьего батальона Измайловского полка, поправляя на переносице свои аккуратные очки в металлической оправе, делавшие его похожим на школьного учителя. – Мы же не можем на сегодня заручиться поддержкой ни одного из гвардейских полков, не говоря уже об армейских. Вот вы, Александр Павлович, сможете, к примеру, вывести из казарм своих «царицыных улан» с полной выкладкой и на боевой технике?

– Нет, – безмятежно ответил Бежецкий и улыбнулся. – Не смогу.

– Вот видите? – указал на него Толстой. – О чем же можно говорить, когда даже князь Бежецкий не может гарантировать поддержки своего полка?

Александр снова улыбнулся.

– Я не могу вывести свой полк на улицы, – он сделал паузу, – потому, что не считаю для себя возможным приказывать своим подчиненным в таком деле, в котором решающим фактором является честь и совесть отдельного человека. Но могу гарантировать, что мой полк не поднимет оружия против нас, если… подчеркиваю – если, мы, здесь сидящие, и наши сторонники решимся выступить против узурпатора. Я думаю… – В комнате поднялся ропот, и Бежецкий вынужден был повысить голос. – Я думаю, что мои однополчане, находящиеся здесь, это подтвердят.

С мест раздались крики «Да, да, конечно!», а экзальтированный поручик Лихонос даже зааплодировал.

– Более того! – Александр жестом руки призвал собравшихся к тишине. – Мне кажется, что большинство из собравшихся здесь офицеров гвардии может сказать то же и о своих товарищах…

Ответом ему снова были одобрительные выкрики.

– Но собравшиеся здесь офицеры представляют далеко не всю гвардию, князь! – снова взял слово граф Толстой. – К примеру, я не вижу здесь ни одного офицера из Флотского экипажа. Нет павловцев, литовцев, московцев, конногренадер… [68] Не вижу ни одного гродненского гусара, да и гусар вообще…

– Врете, Никита Романович! – тут же откликнулся князь Багратион-Мухранский, поручик лейб-гусарского полка, откровенно скучающий где-то в задних рядах: сегодня, в отличие от привычных сборищ, вина не подавали. – Тут мы, лейб-гусары!

– Прошу прощения, Петр Сергеевич, – извинился Толстой. – Я вас не заметил.

– Охотно извиняем, – тенорком пропел штаб-ротмистр фон Граббе, тоже носивший красный мундир. [69] – Всем известно, что вы, граф, слабы…

Никита Романович побагровел:

– Что вы имеете в виду, барон?..

– Зрением-с! – нахально заявил гусар. – Всего лишь зрением!

– Прекратите, господа! – вынужден был вмешаться Ладыженский. – Только ссор и поединков нам с вами недоставало!