Слуга царю..., стр. 48

Бежецкий, непроизвольно схватившийся за горящую щеку, прожег решительную женщину взглядом:

– А вы не забыли, сударыня, что я, в отличие от вашего разлюбезного Сашеньки, образование получил далекое от пажеского и политесам-то не особенно обучен? Слабо, если отскочит невзначай?..

– И тут же вернется… – парировала Маргарита. – Вы ничего не забыли, господин Воинов?

Спокойный взгляд баронессы отрезвил Александра не хуже ледяного душа.

– Ладно, чего уж… – пробормотал он, опуская глаза. – Прошу прощения…

– Так-то лучше. Теперь к делу: вы должны, Александр Павлович, сместить со своего поста некого хорошо известного вам человека, а уж пилочкой вы будете действовать или тяжелой артиллерией…

Бежецкий присвистнул про себя: вот это заявочки!

– Все-таки Челкина?..

– Не важно.

Баронесса отошла к окну и тронула пальцами тяжелый малиновый бархат старинной портьеры.

– А это ваше личное мнение или… – осторожно поинтересовался он, глядя ей в спину.

– Или.

Теперь настала очередь взять тайм-аут Александру. Маргарита старалась его не тревожить, внимательно изучая за окном что-то известное только ей одной.

– Я согласен, конечно… – нарушил он наконец затянувшееся молчание. – Мое дело – выполнять приказ… Но… Надеюсь, всю эту работу предстоит проделать не в одиночку?

– Вот это уже похоже на разговор! – оторвалась от объекта своего созерцания баронесса. – Извольте для начала ознакомиться с планом…

21

Бесконечная череда коридоров, освещенных и полутемных, сводчатых, как в древних замках, и функционально-безликих, перетекающих один в другой, сужающихся до ширины крысиной норы и расширяющихся чуть ли не до проходных дворов, лестницы, ведущие то вниз, то вверх, анфилады каморок и залов… И повсюду двери, двери, двери… Двери деловитые, крашеные, двери вполне респектабельные, с полированными или покрытыми пластиком поверхностями, двери непристойные – грязные, обшарпанные, с проломленными филенками и висящей клочьями обивкой, двери грозные – стальные, с рядами заклепок и штурвалами вместо рукояток, двери безликие – прозрачные, будто в больнице… Двери на любой вкус.

Ни номеров, ни табличек на них почему-то не было, как и указателей на стенах. Просто входы неизвестно куда… Или выходы опять же из ниоткуда…

Александр давно уже устал и с трудом переставлял ноги, словно заведенный раз и навсегда автомат, бредя куда-то за неизвестной ему надобностью… Никто его не подгонял, не следил зорким фельдфебельским оком за тем, прилежно ли он исполняет непонятную повинность, но и присесть, отдохнуть, вытянув гудящие от усталости ноги и опершись спиной на очередную дверь, почему-то совсем не хотелось.

Время от времени то навстречу, то обгоняя, проносились куда-то такие же серо-стертые, как и коридоры, люди, вернее, тени, безразличные к путнику и не вызывающие у него никаких ответных эмоций. Никто не окликнул его, не заступил дорогу, даже не толкнул ни разу. Безразличность среди безликости…

И вот за неизвестно каким по счету поворотом открылась последняя дверь. Последняя, потому что к ней вел тупик, длинный, узкий, пыльный коридор, упирающийся в обычную, окрашенную в незапамятные времена казенной коричневой краской, теперь понемногу отслаивавшейся, обнажая не менее казенную темно-зеленую дверь с круглой, потертой ручкой под бронзу. На ней как раз была какая-то табличка со вполне четкой надписью, но читать ее не хотелось, и она осталась в памяти простым белым прямоугольником под захватанным стеклом, бумажкой, испещренной невразумительными иероглифами, каждый из которых в отдельности представлял из себя вполне понятную букву русского алфавита, но в слова складываться упрямо не желал.

Ручка легко поддалась под ладонью, и дверь, слегка скрипнув, отворилась, пропустив Александра внутрь, в полумрак обширной комнаты, заполненной какими-то машинами, перемигивающимися разноцветными огоньками. Их обилие и разнообразие были так велики, что он, увлекшись, едва обратил внимание на хозяина, сидевшего за столом спиной к двери и чем-то там занимавшегося, не обращая никакого внимания на вошедшего.

Обычный мужчина, много выше среднего роста, широкоплечий, с сильной шеей, густыми волосами с проседью – Бежецкий по привычке составлял словесный портрет хозяина, так сказать, со спины. Ничего примечательного. Как же обратить на себя внимание?

Князь поступил просто – покашлял в кулак, словно прося разрешения войти.

Сидящий за столом неторопливо обернулся, и Александр увидел тоже вполне обычное худощавое, европейского типа лицо.

– А-а, Александр Павлович! – приветливо произнес хозяин, не вставая с места. – Проходите, проходите, чувствуйте себя как дома…

Бежецкий подскочил и сел на кровати, ошалело пяля глаза в полутьму.

– А… Где Полковник?..

– Где же ему быть? – проворчала полутьма знакомым голосом генерала Корбут-Каменецкого, с кряхтением поворачивающегося на своем спальном месте. – У окна, храпит на своей койке… А чего вы хотели, Александр Павлович?

– Да нет, ничего… Привиделось во сне… – с облегчением пробормотал князь, откидываясь на смятую подушку.

– А-а… – протянул генерал, который все никак не мог устроиться и ворочался с боку на бок. – Я уж думал, что срочное… Спите, полковник, четвертый час ночи…

Александр снова смежил веки, но сон не шел. Вместо него в голову лезли всякие мысли…

Комендант Петропавловской крепости барон Корф встретил доставленного к нему Бежецкого словно родного, благо инструкции, данные ему в отношении данного арестанта, равно как и большинства остальных, особенной жесткости режима не предусматривали. Справедливо считая, что девять десятых из новых узников, многие из которых к тому же были весьма высокопоставленными еще несколько дней тому назад, под его заботливым крылышком долго не задержатся, а еще, возможно, и возвысятся, немец своими полномочиями не злоупотреблял. В отличие от тех редких образчиков человеческой породы, маниакально стремившихся к изменению всего на свете, с которыми комендант чаще всего имел дело ранее и место которым, по мнению Леопольда Антоновича, было отнюдь не в старинных казематах, а в уютных палатах с дверями без ручек и обитыми мягким войлоком стенами, новые постояльцы сплошь и рядом оказывались людьми образованными и приятными в общении, к тому же в подавляющем большинстве знакомыми по мирной жизни. Поэтому по возможности заселял ими барон не самые худшие камеры своих владений, выступая в не совсем обычном для себя амплуа радушного гостиничного портье.

После совсем поверхностного досмотра, не шедшего ни в какое сравнение с тем пристрастным, приберегаемым для обычных арестантов, полковник Бежецкий был препровожден в камеру, уже занимаемую его бывшим начальником и небезызвестным по прежней службе полковником Арцибашевым из «политического» отдела. Там он был радушно встречен гостеприимными «страдальцами», посвящен в последние тюремные новости и двумя голосами из двух возможных кооптирован в основанное двумя почтенными офицерами Корпуса тайное общество, целью своей ставившее жестоко отомстить по выходе на волю «этому рыжему выскочке».

За неимением других занятий сидельцы день-деньской резались в карты, дрыхли, грубейшим образом нарушая тюремный распорядок, или перемывали косточки знакомцам по прежней вольной жизни. Волей-неволей Бежецкому пришлось присоединиться: не просиживать же все дни в углу надутым букой. Он даже был несколько рад неожиданно свалившемуся на голову отдыху (кроме необременительного распорядка дня заключенные получали весьма приличную по тюремным нормам кормежку, включающую три раза в неделю даже вино, неплохое на вкус знатоков, хотя и не самых известных марок), а душу грызло только беспокойство за обезглавленный полк и особенно за юного Трубецкого, от которого можно было ожидать всего на свете.

«Не застрелился бы в самом деле мальчишка, – озабоченно думал Александр, тасуя в очередной раз уже изрядно потрепанную колоду карт. – Станется с него! Или других глупостей каких-нибудь не наделал… Собьет ведь с пути истинного его какой-нибудь Ладыженский…»