Европа судит Россию, стр. 38

Бурное увеличение экономического производства в России сопровождалось не менее быстрым развитием капиталистических отношений и классовых противоречий между растущими классами – буржуазией и пролетариатом. К концу XIX века в России насчитывалось около 10 миллионов наемных рабочих. В середине 80-х годов XIX века лишь на 10 % фабрик продолжительность рабочего дня была меньше 12 часов. На 44 % фабрик она составляла 13 и 13,5 часа, а на 5,4 % фабрик – 15 часов и более.

Женщины и дети работали столько же, сколько мужчины. В 1900 году рабочий день составлял в России в среднем 11,2 часа, однако циркулярами министерства финансов разрешались сверхурочные работы и поэтому средний рабочий день зачастую достигал 14 или 15 часов.

Заработная плата рабочих в среднем составляла 48 рублей 50 копеек, что не покрывало минимальных расходов. В середине 1870-х годов дефицит рабочего бюджета составлял 10 %, шахтера и заводского рабочего Урала – 20 %. Исследователь Е.М. Дементьев писал, что заработок рабочего Московской губернии представлял собой «минимум, обеспечивающий от голода», дающий возможность существовать «полуголодной жизнью». К тому же, как отмечалось в VII томе «Всемирной истории», «предприниматели заставляли рабочих покупать продукты в фабричной лавке по грабительским ценам, взыскивали высокую плату за место в тесных и грязных бараках, взимали штрафы, доходившие подчас до половины заработка». На текстильных фабриках в 1880-х годах штрафы составляли от 5 % до 40 % заработка.

Условия труда многих рабочих были крайне тяжелыми. Рассказывая А.И. Куприну и его спутнику об условиях труда на Юзовском заводе, их случайный попутчик говорил: «Как отбарабанили дневные рабочие свою упряжку, двенадцать часов кряду, сейчас их ночные сменяют. И так целую неделю. А на другую неделю опять перемена: дневные ночными становятся, а ночные – дневными».

Объясняя, что означала изнурительная работа для рабочего, герой повести А.И. Куприна «Молох» инженер Бобров, обращаясь к врачу Гольдбергу, говорил: «Работа в рудниках, шахтах, на металлических заводах и на больших фабриках сокращает жизнь рабочего приблизительно на целую четверть. Я не говорю уже о несчастных случаях или непосильном труде. Вам, как врачу, гораздо лучше моего известно, какой процент приходится на долю сифилиса, пьянства и чудовищных условий прозябания в этих проклятых бараках и землянках… Вспомните, много ли вы видели рабочих старее сорока – сорока пяти лет? Я положительно не встречал. Иными словами, это значит, что рабочий отдает предпринимателю три месяца своей жизни в год, неделю – в месяц или, короче, шесть часов в день… У нас, при шести домнах, будет занято до тридцати тысяч человек… Тридцать тысяч человек, которые все вместе, так сказать сжигают в сутки сто восемьдесят тысяч часов своей собственной жизни… Двое суток работы пожирают целого человека… Вы помните из Библии, что какие-то там ассирияне или моавитяне приносили богам человеческие жертвы? Но ведь эти медные господа, Молох и Дагон, покраснели бы от стыда и от обиды перед теми цифрами, что я сейчас привел».

Инженеру Боброву один из хозяев шахт и заводов Донбасса, Квашнин, представлялся как новый Молох, «окровавленное, уродливое и грозное божество, вроде тех идолов восточных культов, под колесницы которых бросаются во время религиозных шествий опьяневшие от экстаза фанатики». Упоенный своей неограниченной властью над десятками тысяч людей Квашнин вещал: «Не забывайте, что мы соль земли, что нам принадлежит будущее… Не мы ли опутали весь земной шар сетью железных дорог? Не мы ли разверзаем недра земли и превращаем ее сокровища в пушки, мосты, паровозы, рельсы и колоссальные машины? Не мы ли, исполняя силой нашего гения почти невероятные предприятия, приводим в движение тысячемиллионные капиталы?.. Знайте, господа, что премудрая природа тратит свои творческие силы на создание целой нации только для того, чтобы из нее вылепить два или три десятка избранников. Имейте же смелость и силу быть этими избранниками, господа!»

К этому «Молоху» обращаются жены рабочих с жалобой на невыносимые жилищные условий. Окружив Квашнина, они голосили: «Помираем от холоду, кормилец… Никакой возможности нету больше… Загнали нас на зиму в бараки, в них нетто можно жить-то? Одна только слава, что бараки, а то как есть из лучины выстроены… И теперь-то по ночам невтерпеж от холоду… зуб на зуб не попадает… А зимой что будем делать9 Ты хоть наших робяток-то пожалей, пособи, голубчик, хоть печи-то прикажи поставить… Пишшу варить негде… На дворе пишшу варим… Мужики наши цельный день на работе… Иззябши… намокши… Придут домой – обсушиться негде».

Тяжелые жилищные условия были обычными для сотен тысяч российских рабочих. Описывая положение питерских рабочих, священник Георгий Гапон отмечал, что многие из рабочих не имеют средств, чтобы снять отдельную комнату «и ютятся по несколько семей в одной комнате». Гапон писал, что «положение на бумагопрядильных производствах много хуже. Обыкновенно какая-нибудь женщина нанимает несколько комнат и пересдает их, так что часто по десяти и даже больше человек живут и спят по трое и больше в одной кровати».

Разумеется, положение различных трудящихся огромной страны сильно отличалось в зависимости от отрасли, местности, а также множества других обстоятельств. Не все фабриканты и заводчики проявляли крайнюю жадность и неуступчивость. И все же, в отличие от рабочих Западной Европы, численность рабочей аристократии в России была крайне мала. В официальных правительственных отчетах, журналистских заметках и очерках, произведениях писателей конца XIX – начала XX века преобладали сведения о крайне тяжелом положении рабочих. Следствием крайнего недовольства невыносимыми условиями жизни и труда стали учащавшиеся забастовки на промышленных предприятиях России в конце XIX – начале XX века.

Глава 10

Социалисты и две революции в России

В то же время ни крестьянские выступления, ни забастовки рабочих не заставили высшие классы России осуществить значительные перемены в положении трудящихся, невольно толкая общество к революционному взрыву. Подъем рабочего и крестьянского движения в России сопровождался появлением подпольных революционных социалистических организаций. Первыми среди них стали народнические группы, которые исходили из того, что, в отличие от Запада, главной революционной силой станет не рабочий класс, а крестьянство. Справедливо обращая внимание на особенности России и ее исторической судьбы, народники неправомерно преувеличивали значение крестьянского общинного строя русской жизни для России XIX века. «Отсюда, – подчеркивал В.И. Ленин, – и вера в возможность крестьянской социалистической революции». Провал попыток поднять после реформенное крестьянство на революцию толкнул часть народников (членов организации «Народная воля») к террористическим актам. С их помощью они надеялись дать импульс к революции. Однако следствиями убийства Александра II и других террористических актов стали лишь дискредитация представлений о социализме (достаточно вспомнить роман Ф.М. Достоевского «Бесы») и ужесточение преследований революционеров.

В начале XX века часть бывших народников образовала новую партию – социалистов-революционеров (или эсеров), которая также исходила из возможности крестьянской социалистической революции. Эсеры сохранили верность тактике террора, постоянно совершая убийства царских чиновников.

В тоже время некоторые бывшие народники (Г.В. Плеханов, В.И. Засулич, П.Б. Аксельрод, Л.Г. Дейч и другие) порвали с народовольцами и стали организаторами первой социал-демократической организации «Освобождение труда», пропагандировавшей идеи Маркса и Энгельса. Как и социалисты в Западной Европе, Плеханов и другие российские социал-демократы исходили из того, что развитие в России капитализма, а, стало быть, пролетариата неумолимо приведет к созданию в ней тех же условий, которые уже сложились на Западе для подготовки пролетарской социалистической революции.