Pasternak, стр. 22

— Николай Аристархович, — зашептал через минуту Льнов, — я помню, в школах на утренниках бывало подобное…

— Что? Не понимаю вас!

Льнов полубезумно смотрел на Николая Аристарховича:

— Знаете, в школе в актовом зале гасили свет, и голос будто вызывал мертвых молодогвардейцев: «Вспомним их поименно», — а потом перечислял: «Олег Кошевой, Ульяна Громова…»

— Замолчите! Совсем ополоумели?

— Нет, просто вспомнилось… Или они сами себя объявляли, — опять забормотал Льнов. «Это говорим мы, мертвые. Я — Зоя Космодемьянская…» Тоже очень не по себе становилось…

— Возьмите себя в руки, прошу вас! Лучше уже пейте, но молчите…

В руке княгини блеснул металл длинного клинка. Поворачиваясь против часовой стрелки, она будто проткнула четыре стороны света:

— Сатана! Люцифер! Белиал! Левиафан!

15

Круглая фляга, пролетев над толпой, ударилась о каменный луч пентаграммы рядом с головой княгини, расплескивая огненную жидкость. Старуха вспыхнула и завыла. К вою ее подмешивались крики лежащей на плите девушки, так как часть жидкости вылилась ей на грудь, живот и лобок. Коптящее пламя прыгало, она вопила, размазывая его как мазь по всему телу, скатилась с возвышения, и огонь объял ее всю.

Николай Аристархович повалился, задыхаясь и не чувствуя живота, а только раздирающую муку. Удар Льнова будто насквозь пробил ему желудок.

Льнов выхватывал из потайного костюма емкости и метал их в толпу, вспыхнувшую сначала из середины, потом с боков. С каждым броском возникали новые очаги огня. Воздух наполнился звериным стоном. Теперь все видели Льнова.

На полу корчился Николай Аристархович:

— Что… вы… делаете?

— Я? — переспросил Льнов. — Провожу обряд уничтожения!

Льнов склонился над портфелем. В руках у него появились пистолеты. Посыпались выстрелы. Бетонные своды отразили пули, и воздух наполнился осиным звоном рикошетов и стонами раненых. Свечное море смешалось. Толпа опомнилась и, подгоняемая жутким визгом княгини, рванула наверх.

Черные монахи на бегу выхватывали из-под ряс складные косы, открывали их лезвия. Льнов хладнокровно целился под капюшоны, помня, что у него ограниченный запас патронов, а озверевших противников не меньше семи десятков. Наступающие бесстрашно бежали по трупам, и оранжевый огонь пылающего пентакля кровавил металл их кос.

Пистолеты дернулись последний раз и замолкли. На бетонный пол выпали пустые обоймы. Льнов вытащил из портфеля запасные. Он успел вогнать обойму в пистолет, когда до него добрались первые враги. Огромный инок-сатанист метнул серп. Сверкающее острие просвистело рядом. Ревя от ярости, инок вскинул для удара кривое лезвие косы. Льнов несколько раз выстрелил, но огромное туловище врага, казалось, без вреда проглотило пули, коса рассекла пространство у самого лица Льнова. Упав на руку, он выстрелил в оскаленный рот. Пуля, вышибив иноку затылок, сорвала и капюшон, и Льнов успел увидеть запрокинутую голову с длинной копной черных волос в багровых струйках мозга.

Огромный ритуальный гвоздь, зажатый в кулаке второго подоспевшего монаха, вонзился в пол, прибив мантию.

— Как мертвого Бога! — с ненавистью крикнул монах, пытаясь достать Льнова вторым гвоздем.

Выстрелы отбросили монаха, кто-то ухватил Льнова за ногу, потянул, он почувствовал, как зубы разрывают ткань, кожу, добираясь до кости. Всадил несколько пуль в чью-то спину. Зубы отпустили.

Над Льновым нависла голова с перевернутым распятьем на колпаке. Враг взмахнул серпом, Льнов уклонился. В другой руке сверкнул крюк. Льнов перехватил его, воткнул в глаз подбежавшему монаху со вскинутыми гвоздями. Крюк пробил тому острием носовую перегородку, вышел из горла. Льнов рванул крюк, отрывая лицо от костей. Выстрелил в голову иноку. Подхватил портфель и побежал к тоннелю.

Раздалась мелкая семечная пальба. Николай Аристархович, блюя кровью, стрелял из маленького тупоносого пистолета. Льнов почувствовал, как одна пуля ткнулась в поясницу и увязла в волокнах бронежилета. Льнов выстрелил почти не целясь, Николай Аристархович болезненно охнул и выронил пистолет.

Пользуясь секундой, Льнов вставил вторую обойму и продолжал стрелять. Пули его решетили тела. Обойма в одном пистолете закончилась. Взяв топор в левую руку, Льнов вел огонь из правой.

Черные откатились назад.

Он увидел княгиню. Капюшон слетел с ее головы, обнажая лицо с пылающими участками кожи. Седые космы сгорели, остался оплавленный, точно у казненной куклы, розовый, в ожогах и пузырях череп.

Льнову вдруг показалось, что старуха как поднятый ветром клочок пепла по воздуху полетела к нему. Наваждение объяснилось тем, что люди княгини на руках несли ее к выходу.

Сморщенное уродливое лицо плавилось и капало, будто пластмасса. Княгиня тянула ко Льнову руку с клинком, на который был наколот пергамент с проклятием, выдохнула дымом горящего нутра:

— Именем того, чей стих — преисподняя, а каждое слово — язык пламени…

Поднесла пергамент к горящему лицу, и он вспыхнул.

Льнов примерился и бросил топор. Лезвие раскроило обугленное лицо напополам, погрузившись в мозг.

Руки, передававшие княгиню, поднесли уже мертвое тело ближе, Льнов ухватился за топорище, рванул, раскалывая изуродованную женскую голову. Монахи завыли.

Льнов стрелял почти в упор, и ошметки кожи с кровью брызгали по глазам, осколок чьего-то черепа оцарапал щеку. Пистолет умолк. Ошарашенные смертью княгини оставшиеся монахи почти не сопротивлялись. Льнов размахивал смертельным топором.

Он остановился, когда все противники были мертвы. Льнов подобрал пистолеты. Подошел к лежащему с бесстыдно задравшейся окровавленной сутаной Николаю Аристарховичу.

— Вы… — начал тот, отрыгнув кровавую желчь. — Будьте вы прокляты… — и зажмурился перед смертью. Льнов взмахнул топором.

От сутаны мертвого Николая Аристарховича Льнов оторвал изрядный кусок, затем подобрал косу, обломав о колено деревянную часть, намотал на нее тряпку. У пентакля еще пылали лужицы горючей жидкости. Факел достаточно освещал темные своды коридоров. Уже пряча топор в портфель, Льнов заметил, что на лезвие, как слизняк, прилепился чей-то мертвый холодный глаз.

16

У пересечения ходов Льнов свернул направо, через минуту оказался в резервуаре, подобном тому, в который он спустился с Николаем Аристарховичем. Льнов осторожно встал на несколько перекладин выше, приложил ухо к холодной поверхности люка и услышал многолюдный казарменный говор. Для встречи не было боеприпасов. Льнов принял решение уходить через другой резервуар.

Там надвинулась новая проблема. Люк никак не желал подниматься. По всей видимости, имелся какой-то механизм с секретом, открывающий его. Возиться не было времени. Льнов вернулся к перекрестку и свернул в третий тоннель.

Он пропустил поворот с виднеющейся приваренной лестницей и побежал дальше. Интуиция подсказывала, что найдется более подходящий выход. Вскоре потянуло тухлой канализационной вонью, захлюпала вода, и Льнов почувствовал, что ноги промокли.

Тоннель закончился, Льнов оказался в бетонном патрубке. Сверху стекал зловонный водопадик. Пахнуло влажной сыростью.

Льнов выбрался наверх, стараясь, чтобы вода не попадала на факел, но, питаемый горючей жидкостью, огонь только отшатывался.

Вдоль стен тянулись широкие ржавые трубы. Льнов ударил по трубе ногой, спугивая крысиные стаи, из нее выпала секция около метра длиной, и бурая смрадная масса обильно потекла на пол.

Льнов ускорил шаг. Открылся низкий, обросший фекальными полипами, коридор, в конце оказавшийся дном уходящего вертикально вверх колодца. Вместо лестницы в стену были вбиты скобы. Льнов полез, удерживая одной рукой портфель и факел.

Он оказался в новом тоннеле, освещенном уже лунным светом. Справа виднелась крупноячеистая решетка, перегораживающая сток. Льнов бросил факел в колодец, раздался всплеск. Льнов понял, что нижний коридор затопило.