Античный город, стр. 72

В 445 г. до н. э. законом трибуна Канулея была обеспечена равноправность плебеев с патрициями в области гражданских отношений, были разрешены браки между плебеями и патрициями. В 367 году до н. э. законом Лициния и Секстия было установлено, что один из двух консулов должен был избираться из плебеев. В скором времени плебеям стали доступны диктатура (356 г. до н. э.), цензура (351 г. до н. э.), претура (337 г. до н. э.). Дальнейшее развитие римских магистратур совершалось уже под влиянием не сословной борьбы, а мирового положения, занятого Римом. В 302 г. до н. э. плебеям было предоставлено право занимать все магистратуры, а также и жреческие должности, кроме некоторых, не имевших, впрочем, политического значения. Разумеется, все эти завоевания вовсе не означали, что плебеи сразу же начинали беспрепятственно пользоваться обретёнными правами – писаное право и правоприменительная практика отличались во все времена. Поэтому борьба сословий продолжалась и после внесения изменений в законодательство; последним её звеном является третья сецессия, улаженная законом диктатора Гортензия в 287 г. до н. э. (этим годом датируется окончание войны плебеев с патрициями). Результатом последней сецессии является политическая равноправность плебеев, выразившаяся в уравнении плебисцита с законом, то есть в праве плебейского народного собрания издавать постановления, которые имели бы силу общего закона. Правда, впервые обязательность плебисцита для всего народа устанавливалась ещё в 449 г. до н. э. (кстати, одновременно вводился закон, восстанавливающий право апелляции к народному собранию, если гражданин был осуждён к смерти или телесному наказанию магистратом; а также третий закон, подтверждающий неприкосновенность трибунов), однако в 339 г. до н. э. понадобилось подтвердить общеобязательность плебейских решений, и только в 287 г. до н. э. это действительно становится нормой. Таким образом, решения плебейских собраний стали, наконец, обязательными для всех граждан Рима, включая и гордых патрициев. Только это положило конец войне, и привело к изменению социальной структуры римского общества: добившись политического равноправия, плебеи перестали быть сословием, отличным от сословия патрициев, они вошли в состав римского народа (Populus Romanus Quiritium). Знатные плебейские роды составили вместе со старыми патрицианскими родами новую элиту – нобилитет. Процесс слияния богатой части плебеев с верхушкой патрициата с особенной интенсивностью развернулся во второй половине IV в. до н э., то есть с того времени, когда плебеям открылся доступ к высшим государственным должностям, а значит, и в Сенат. Это способствовало ослаблению внутриполитической борьбы в Риме и консолидации римского общества, что позволило ему мобилизовать все свои силы для проведения активной внешнеполитической экспансии.

§ 2. Причины победы

Конечно, сбрасывать со счётов ни энергию самих плебеев, ни самоотверженность их вождей в борьбе за свои права никак нельзя, однако во всём этом есть некоторое противоречие, ибо только этой борьбой исход долгого противостояния не объяснить. Любой протест низов, дерзавших выказать претензию на равенство прав с высшим сословием, всегда вызывал возмущение всех причастных к власти; конечно же, не мог он оставить равнодушными и высокомерных римских патрициев. Но нужно принять во внимание, что время этой борьбы – это ещё и пора тяжёлых испытаний для Рима; Самнитские войны – это, может быть, самый серьёзный экзамен на право господства в Италии, и для того чтобы выдержать его, он должен был напрягать все свои ресурсы. В особенности – людские. Поэтому обострившийся конфликт сословий, конечно же, необходимо было как-то улаживать. Постепенные уступки сыграли свою роль, и плебеи вынесли на своих плечах значительную долю военного бремени; завоевание Италии без их участия, без принесённых ими жертв было бы просто невозможно. Но ведь не всё же они поголовно стояли в военном строю, уравнивать же с благородными патрициями всю эту буйствующую массу из одного только чувства признательности к заслугам некоторых из них было бы надругательством над всеми представлениями о социальной справедливости.

Поэтому объяснение таким до чрезвычайности важным для Рима уступкам всё же не сводится только к тому, что они послужили мобилизации сил борющегося за своё выживание государства. История пестрит примерами насильственного формирования действующей армии, которая тем не менее одерживала самые убедительные победы. Фридрих Великий как-то включил в состав своих войск всю неприятельскую армию, взятую им в плен (правда, эта армия в конце концов изменила Пруссии, но какое-то время моральное воздействие на других государей Европы этот контингент всё же производил). Кстати, обычай того времени отнюдь не возбранял гнать на войну и бичами. Об этом в своей «Истории» говорит Геродот, описывая, например, переправу персов через Геллеспонт [188], или сражение в Фермопильском ущелье [189]. Об этом же упоминает в «Анабасисе» и Ксенофонт; [190] причём, если первый свидетельствует с чужих слов, то второй, один из крупнейших знатоков военного дела, – непосредственный участник описываемых им событий.

Здесь, конечно, можно возмутиться сравнением: бесчувственный к понятию свободы Восток и республиканский Рим! И тем не менее свои средства вразумления легионов, впадавших в панику или вообще забывающих о воинском долге, были и здесь, род заградительного отряда мы можем видеть в свидетельствах Ливия: «Диктатор Постумий, видя, что такой муж погиб, что изгнанники стремительно напирают, а собственные его воины отступают под ударами, даёт приказ отборной когорте, состоявшей при нём для охраны: считать врагом всякого, покинувшего строй. Двойной страх удержал римлян от бегства; они поворачивают на врага и восстанавливают ряды». [191] Как известно, в случае крайней нужды Рим не останавливался и перед такой свирепой мерой, как децимация, проще сказать, казнь каждого десятого в строю: «Врассыпную, через груды тел и оружия бежали римляне и остановились не раньше, чем враг прекратил преследование. Консул [Аппий Клавдий, – Е.Е.], следовавший за своими, тщетно их призывая, собрал наконец разбежавшихся и расположился лагерем в невраждебной земле. Здесь, созвавши сходку, он справедливо обвинил войско в предательстве, в непослушании, в бегстве из-под знамён; у каждого спрашивал он, где знамя его, где оружие. Воинов без оружия и знаменосцев, потерявших знамёна, а также центурионов и поставленных на двойное довольствие, оставивших строй, он приказал высечь розгами и казнить топором; из прочих по жребию каждый десятый был отобран для казни» [192]. Впрочем, как говорят комментарии к этому месту, первые достоверные сведения о децимации относятся к 296 г. до н. э., и связаны с именем другого Аппия Клавдия – Цека (Слепца), знаменитого ещё и тем, что уже отошедший от дел и ослепший, он пламенной речью сумел убедить Сенат не заключать мир с Пирром, пока тот не оставит пределы Италии.

Словом, возможности заставить плебеев воевать у него всё-таки были.

Но есть и другая – не менее важная и столь же рациональная – причина социальных перемен: с победами в Латинской и Самнитских войнах начинается приток рабов. Свидетельства Тита Ливия пестрят упоминаниями о тысячах пленных; правда, не все пленные становились рабами – значительное их число выкупалось, некоторые просто отпускались на свободу, но отчасти именно этот поток позволил Риму полностью отказаться от долговой кабалы. Теперь Рим уже может позволить себе роскошь обращения в рабство всех, кто продолжает сопротивляться ему, и в особенности тех, кто обнаруживает нежелание подчиняться условиям мирных договоров с покорёнными городами, склоняется к измене своему союзническому долгу и поднимает вооружённый мятеж. (А вскоре и вообще этот поток хлынет полноводной рекой: в Первой Пунической войне, не считая завоеваний в Сицилии, Рим возьмёт в плен 75 тысяч человек, во Второй в одном только Таренте – 30 тысяч; за пять десятилетий с 200 по 150 до н. э. в Рим будет приведено около 250 тысяч рабов. И так далее…)