Записки президента, стр. 40

За 70 лет мы и так устали от деления людей на «чистых» и «нечистых».

Кроме того, я видел преемственность между обществом хрущевско-брежневского периода и новой Россией — все ломать, все разрушать по-большевистски, повторяю, совсем не входило в мои планы. Введя в состав правительства абсолютно новых, молодых и дерзких людей, я счёл возможным использовать на государственной работе и опытных исполнителей, организаторов, руководителей типа Скокова — директора крупного московского оборонного завода, человека умного и сильного…

Ошибался ли я в этом подходе? Возможно. Однако время показало, что главную опасность представляла не «номенклатура», перекрасившаяся под демократов (хотя и они навредили сильно, но демократы, как правило, работать не умели вообще). Главная опасность исходила от ближайших соратников, новых лидеров, как бы вынесенных парламентской волной и очень быстро полюбивших власть и её атрибуты.

Перечитывая сейчас эту запись, я не захотел в ней ничего переписывать.

Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства. Я не разогнал съезд. Оставил Советы. По инерции продолжая считать Верховный Совет законотворческим органом, который разрабатывает юридическую базу для реформ, я не заметил подмены самого содержания понятия «съезд».

Депутаты неожиданно вспомнили о своём полном всевластии. Начался бесконечный торг. Идти на него, конечно, было нельзя.

Но болезненные меры, предложенные Гайдаром, как мне казалось, требуют спокойствия, а не новых общественных потрясений.

Между тем, не подкреплённые политически, реформы Гайдара повисли в воздухе… Наступила эпоха недопринятых законов, неясных решений.

Эпоха, которая в итоге завела страну в октябрь 93-го года.

Со стороны может показаться — одних президент «сдаёт», других «берет неизвестно откуда»…

На самом деле, окружение «первого лица» в государстве не может не меняться. Другое дело — в стабильном обществе, где госаппарат, парламент, пресса, суд чётко знают свои функции и работают в уже сложившейся системе отношений. А что происходит у нас?

Скажем, пример с Бурбулисом.

С самого начала я догадывался, что с его общественным, публичным «лицом» дела пойдут неважно (ещё когда встал вопрос о вице-президентстве).

Повторяю, я это знал, но такой единодушной реакции — прессы, депутатов, политиков — просто не ожидал. Геннадию Эдуардовичу быть «на виду» по штату не полагалось, он был госсекретарём, должность стратегическая, как бы штабная, в тени. И вдруг такое дружное неприятие.

«Откуда он взялся», «преподаватель марксизма», «провинциал», «серый кардинал» — и так далее. Режиссёр Никита Михалков раздобыл ксероксы каких-то его юношеских аспирантских работ, махал ими с телеэкрана: вот, мол, поглядите, какой человек нами правит.

С одной стороны, нормальная ситуация — люди не боятся ругать правительство, высказывать своё неприятие даже самым высоким чиновникам. Это хорошо. А с другой стороны — устраивать кампанию травли только потому, что им внешне человек не понравился?.. Ведь о работе Геннадия Эдуардовича никто объективно судить не мог, судили по лицу, по словам. И, может быть, не случайно в госсекретаре проснулось ущемлённое самолюбие, человек перестал адекватно реагировать на ситуацию.

А вот другая грань проблемы.

Люди сейчас просто рвутся в политику. Так, конечно, во всем мире происходит, но у нас — особенно. Профессиональная же этика у наших политиков напрочь отсутствует. Нет традиций политического поведения. И потому часто приходится смотреть не столько

на деловые качества, сколько на личные. А ведь в новой ситуации, ситуации высокой власти, большой должности человек может неожиданно проявиться! Совсем по-другому.

Ну и третья, как я считаю, главная причина перемен в команде. В той же западной политике (ну, возьмём для примера США — пришёл новый президент, привёл новых людей) человека ставят на готовое место: приоритеты известны, сложились чуть ли не веками, технология отлажена, садись и приступай. Ведь не секрет, что значительную часть исполнительского аппарата демократы оставляют в наследство республиканцам, и наоборот. Совсем другая ситуация в нашей стране.

Не скажу, что нам пришлось начинать с нуля. Все, что можно было использовать, мы использовали. Разрушать весь государственный аппарат управления такой огромной державой — это гибельный путь. Там, где можно было ставить опытных, «старых» исполнителей — мы ставили. И порой совершали ошибки.

Не раз и не два протаскивал Руцкой своим заместителем генерала Стерлигова. Не абсурд ли? Где ещё человек, открыто предлагающий военную диктатуру — свою лично, разумеется, не чью-то ещё, — мог бы оказаться одним из важнейших лиц в государстве!

И таких ошибок было не одна и не две.

И в то же время: что такое президент, что такое вице-президент, каким должен быть российский конституционный суд? Сплошные «белые пятна». Как должно быть то, как должно быть это? Мы постоянно требовали анализа — что подсказывает международная практика, но в то же время не могли не понимать, что за границей одно (и тоже везде по-разному), а у нас другое. Что исходить надо не из того, что где-то делают вот так — а из собственного опыта. Его-то и не было.

В результате возникали красивые структуры, красивые названия, за которыми ничего не стояло.

Были и другие причины, достаточно серьёзные: стремительно развивались события, непрерывно менялся политический фон, ни одна большая страна за последние годы такого количества потрясений не знала. И это диктовало необходимость менять «коней на переправе», хотя лично для меня это процесс поистине мучительный.

Однако главное, как я уже сказал, в другом. Я не стремился менять людей. Их меняла сама природа власти. Власти в абсолютно новых условиях.

Глава 5. Россия и мир

Лица и голоса

Произошло невероятное. То, во что я и сам не верил до 19 августа 1991 года. Новая, как говорят злопыхатели, «ельцинская» Россия заняла место Советов в международной политике. Унаследовав всю драматическую историю СССР, начиная с 1917 года. Не говоря уж о наследстве Российской империи, которое мы тоже весьма явственно ощущаем.

Я ещё не мог осознать до конца значимость произошедшей перемены, когда раздались первые телефонные звонки западных лидеров. 19 августа 1991 года. Самое начало путча. Не до оценок тогда было.

Первое, что меня поразило на фоне нашего отечественного хаоса, полного правового, политического беспредела, — это ясность реакции западных политиков.

Практически все они определились в ситуации мгновенно. А ведь им это сделать было гораздо труднее, чем, скажем, Назарбаеву или Кравчуку, которые вели осторожные переговоры с ГКЧП, а на мои восклицания смущённо-виновато отвечали, что «у нас пока все спокойно, сейчас мы определимся».

Конечно, сравнивать реакцию западных лидеров и реакцию лидеров бывших «наших» республик — некорректно. Одни просто выражали своё мнение и оказывали моральную поддержку, другие находились под прицелом советских танков.

Итак, кто же мне звонил?

Премьер-министр Великобритании Джон Мейджор. Он позвонил первым, выразил поддержку демократической России и уверенность, что все кончится для нас хорошо. Британцы подтвердили свой моральный авторитет в мировой политике.

Геополитический баланс в мире всю послевоенную эпоху держался на оси СССР — США. Политиком номер один для американцев в нашей стране по-прежнему оставался Горбачёв. А если он действительно болен? А если он все же поддержит ГКЧП, то есть свою же собственную команду? А если Ельцин — «калиф на час», и ситуация изменится за считанные минуты? Мораль моралью, а дело-то придётся иметь тогда все же с бывшими горбачевцами, с Янаевым, например? Президент США не мог, не имел права не задуматься и над этим аспектом. Но Джордж Буш не просто позвонил, он немедленно начал организовывать международную поддержку России, вести переговоры с лидерами стран НАТО, делать политические заявления и так далее. Господин Буш однозначно проявил себя в первую очередь как нравственный политик.