Президентский марафон, стр. 16

… И все-таки сомнения по поводу его отставки у меня были. Тот ли сейчас момент, когда можно так обострять внутриполитическую ситуацию? Впереди — моя операция.

Но с другой стороны, а если что-то со мной случится? Не хотелось, чтобы Лебедь в момент операции находился в Кремле. Неуправляемый, с огромными амбициями, раздираемый внутренними противоречиями и… слабый политик. Вот это последнее — самое страшное. Сильный будет грести под себя, но хотя бы удержит ситуацию. А Лебедь? Для того чтобы по-мальчишески что-то доказать самому себе, он не остановится ни перед чем. Этот человек не должен получить даже мизерный шанс управлять страной.

Сам Лебедь тоже чувствовал приближение отставки.

Находясь в нервозном состоянии, он однажды приехал в Горки без всякого предупреждения.

Его не пускали — встречи ему я не назначал. Он долго стоял у ворот, рычал на охрану. Стал звонить по городскому телефону: всем кричал в трубку, что ему не дают встретиться с президентом! И не даёт не кто иной, как Чубайс — главный враг общества.

Кстати, с его лёгкой руки Чубайса в прессе стали называть «регентом»: мол, президент тяжело болен, всем руководит «регент» Чубайс. Регент — понятие из монархической практики, к нашим реалиям отношения не имеющее. Но оно пошло гулять и в Думе, и в Совете Федерации, приобретая опасный оттенок политического ярлыка.

Лебедь стоял у ворот, охрана волновалась. Признаться, забавное было ощущение, впервые возникшее у меня за многие годы: как будто кто-то ломится к тебе в дверь. Хоть милицию вызывай.

Но милицию вызывать не пришлось. Лебедь уехал, видимо, уже обдумал какой-то новый план действий.

Ситуация накалилась до предела. Премьер-министр был вынужден срочно созвать совещание с силовыми министрами.

Лебедь намеренно не был приглашён Черномырдиным. Министры больше не могли терпеть выходки секретаря Совбеза и собирались выступить с единой позицией — Лебедя держать внутри власти невозможно. Но Лебедь узнал об этом совещании и все-таки вломился на заседание. Началась перепалка. Лебедь скандалил. Министры молчали… Жёсткий отпор дал только Куликов.

Это уже настолько перешло все возможные рамки приличий и здравого смысла, что в тот же день я был вынужден подписать указ о его отставке.

Наверное, Лебедя увольнять надо было раньше. Но… как ни странно, Александр Иванович чем-то напомнил мне меня самого. Только в карикатурном виде. Как будто глядишься в мутное зеркало.

Лёг в больницу с тяжёлым сердцем (и в прямом, и в переносном смысле). И к Лебедю отношение у меня осталось странное, двойственное. С одной стороны, я ему благодарен за то, что он взял на себя публичную ответственность и установил быстрый мир в Чечне. И хотя этот мир оказался недолговечен, плохо скроен, но и продолжать войну не было у меня ни морального права, ни политического ресурса.

Увы, генерал Лебедь оказался очень шумным, но очень слабым политиком. Может быть, на наше счастье.

Впрочем, сегодня он уже не генерал, а губернатор. Хочу верить, эта школа жизни его чему-то научит. Ведь человек он все-таки яркий, неординарный…

Я боюсь, что, выстраивая в этой главе такую «генеральскую формулу», обижу многих честных военных.

Многие генералы знают, как высоко я ценил и ценю их заслуги перед Отечеством. И как доверял им. Но и не писать о другой, менее приятной для меня истории отношений я не могу. Слишком часто, как мне кажется, на этом отрезке истории, в 1993-1996 годах, страна зависела от решений генералов, от их публичного и закулисного поведения. Россия лоб в лоб столкнулась с генеральской логикой и генеральским апломбом. Наверное, есть в этом и моя вина.

… С особенным сожалением я вспоминаю ещё одного генерала, который сыграл особую роль в моей личной истории. Долгие годы он был мне близок и по-человечески, и по-товарищески, и я долгие годы считал его своим единомышленником. Я говорю о генерале Коржакове, начальнике охраны президента.

В книге Александра Васильевича, говорят, много неправды, грязи. Но я её читать не стал, не смог пересилить брезгливость. Знаю одно: он, который десять лет окружал меня заботой, клялся в преданности, закрывал в прямом смысле своим телом, делил со мной все трудности, неустанно искал, разоблачал и выводил на чистую воду моих врагов (вот в этом усердии, кстати, и кроется корень нашего расхождения), в самый тяжёлый момент моей жизни решил подставить мне подножку…

Почему это случилось?

За несколько лет перескочив из майоров «девятки» (службы охраны) в генеральский чин, приобретя несвойственные для этой должности функции, создав мощную силовую структуру, пристроив в ФСБ своего друга Барсукова, который до этого прямого отношения к контрразведчикам не имел, Коржаков решил забрать себе столько власти, сколько переварить уже не мог. И это его внутренне сломало. Для того чтобы стать настоящим политиком, нужны совсем другие качества, а не умение выслеживать врагов и делить всех на «своих» и «чужих». В том, что Коржаков стал влиять на назначение людей и в правительство, и в администрацию, и в силовые министерства, конечно, виноват целиком я. Коржаков был для меня человеком из моего прошлого, из прошлого, где были громкие победы и поражения, громкая слава, где меня возносило вверх и бросало вниз со скоростью невероятной. И с этим прошлым мне было очень тяжело расставаться.

… Но все-таки расставаться было надо.

Когда рухнул всесильный КГБ, в нашем политическом пространстве проступила невиданная доселе политическая свобода. Люди в погонах пользовались ею каждый по-своему. То, что в начале 90-х годов существовала реальная угроза военного путча, гражданской войны, для меня, как я уже говорил, очевидно. Что же помешало такому развитию событий?

Помешала, как ни странно, внутренняя устойчивость общества. Молодая демократия быстро выработала внутренний иммунитет к генеральским «вирусам»: фрондёрству, популизму, желанию командовать всеми и сразу. Свобода слова и политические институты новой России создали, говоря серьёзно, реальный противовес этой угрозе.

С каждым годом, как мне кажется, все менее опасным становится влияние генералов на политику.

Поэтому когда у нас говорят: в России нет демократии, не создано институтов гражданского общества, правовых механизмов, — я к такому радикализму отношусь с большим сомнением, хотя, наверное, это все произносится из лучших побуждений.

Оглянитесь на нашу недавнюю историю — и вы сами все поймёте.

Когда-то, в 93-м, а может быть, ещё раньше, в 91-м, я задумался: что-то не так в некоторых наших генералах. Чего-то важного им недостаёт: может, благородства, интеллигентности, какого-то внутреннего стержня. А ведь армия — индикатор общества. Особенно в России. Здесь армия — просто лакмусовая бумажка. Я ждал появления нового, не похожего на других генерала. А вернее сказать, похожего на тех генералов, о которых я в юности читал в книжках. Я ждал…

Прошло время, и такой генерал появился.

И с его приходом всему обществу вдруг стал очевиден настоящий, мужественный и высокопрофессиональный облик наших военных.

Звали этого «генерала»… полковник Владимир Путин. Но это уже другая история.

ЧУБАЙС, ИЛИ КОМАНДА-97

7 января 1997 года я лёг в больницу с воспалением лёгких, а 17-го Дума уже поставила на повестку дня вопрос об отставке президента по состоянию здоровья.

Такое известие вызвало в обществе новую волну тревожных ожиданий.

В каком случае считать президента недееспособным, прописано в Конституции нечётко. Пользуясь этим, коммунисты в Думе пытались провести закон о медицинской комиссии, которая ставила бы президенту жёсткие рамки: вот столько дней он может быть на бюллетене, а столько не может. Эти болезни ему позволительны, а эти нет. Чуть ли не определённые медицинские процедуры я должен проходить в определённые сроки! Чуть ли не анализы сдавать под руководством коммунистической Думы.

Никакие здравые аргументы на левых депутатов не действовали. Депутаты из правых фракций приводили массу примеров: в такой-то стране президент лёг на операцию, в такой-то долгие годы ездил в коляске, в такой-то был неизлечимо болен раком. Но нигде парламент не обсуждал этот вопрос столь цинично!