Исповедь на заданную тему, стр. 40

Я выступил. В какой-то степени сказалось сильнейшее напряжение, но тем не менее, мне кажется, я справился с собой, со своим волнением, и все, что хотел и должен был сказать, сказал. Реакция была хорошей, по крайней мере, аплодировали до тех пор. пока я не вышел из зала и отправился наверх, на балкон, к карельской делегации. В это время объявили перерыв, моя делегация проявила ко мне тёплое внимание, кто-то улыбкой, кто-то пожатием руки пытался меня поддержать. Я был возбуждён, находился в напряжении, вышел на улицу, меня обступили и делегаты, и журналисты, задавали массу вопросов.

Ничего не подозревая, после перерыва я сел со своей делегацией. Сейчас по регламент;.' начнётся принятие резолюций, других решений конференции. Но, оказывается, перерыв был использован для того, чтобы подготовить контрудар по мне и по моему выступлению.

Запоминающейся была речь Лигачева. Она разойдётся потом по анекдотам, репризам, спектаклям, сатирическим рисункам и т.д. В опубликованной стенограмме его речь даже вынуждены были поправить, уж слишком бездарно выглядел главный идеолог страны. Каких только ярлыков он на меня не повесил, чего он только про меня не насочинил, несмотря на все его бурные старания, все это было мелко, пошло, бескультурно.

Мне кажется, именно после этого выступления успешно подошла к концу его политическая карьера. Он сам себе нанёс такой сокрушительный удар, что оправиться от него уже не сможет никогда. Ему надо было бы после партконференции подать в отставку, но ему не хочется. Не хочется, но все равно придётся. Деваться ему, с тех пор вызывающему у многих нервный смех, некуда.

Следующее выступление. Лукин. Молодой первый секретарь Пролетарского райкома партии Москвы. Он старательно выливал на меня грязь, выполняя почётное задание начальства. Я потом о нем часто думал, как же он будет дальше жить со своей совестью?.. А в конце концов решил, что жить он со своей совестью будет замечательно, она у него закалённая. Эти молодые карьеристы, поднимаясь наверх, столько разного успевают налгать, наделать, что лучше про совесть тут вообще не упоминать.

Чикирев. Директор завода имени Орджоникидзе. Это он сочинил историю про первого секретаря, который из-за меня будто бы бросился с верхнего этажа, кроме этого он ещё много что наговорил. Я это слушал и не мог понять — страшный сон это или явь. Я был у него на заводе, однажды даже целый день провёл там вместе с министром Паничевым. Как всегда, побывал и в столовой, и в бытовках и в конце встречи высказал замечания, он вроде бы согласился. И вдруг тут понёс такое, что пересказать просто невозможно, лгал, передёргивал факты. Состояние, конечно, у меня было тяжелейшее.

Совершенно неожиданно для всех, испортив запланированный сценарий, на трибуну вышел свердловчанин В.А.Волков и сказал добрые слова в мой адрес. До этого я Волкова никогда не знал. Его импульсивное, искреннее выступление — это естественная человеческая реакция на воинствующую несправедливость. Но испуганный первый секретарь Свердловского обкома партии Бобыкин через несколько минут отправил записку в президиум. Я её процитирую: «Делегация Свердловской областной партийной организации полностью поддерживает решения октябрьского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС по товарищу Ельцину. Товарища Волкова никто не уполномачивал выступать от имени делегатов. Его выступление получило полное осуждение. От имени делегации первый секретарь обкома партии Бобыкин.» Но с делегацией-то он не советовался.

В заключение Горбачёв тоже немало сказал в мой адрес. Но все-таки., не так базарно и разнузданно.

Все, кто был рядом, боялись даже повернуться ко мне. Я сидел неподвижно, глядя на трибуну сверху, с балкона. Казалось, вот-вот я потеряю сознание от всего этого… Видя моё состояние, ко мне подбежали ребята, дежурившие на этаже, отвели к врачу, там сделали укол, чтобы я все-таки смог выдержать, досидеть до конца партконференции. Я вернулся, но это было и физическое, и моральное мучение, все внутри горит, плывёт перед глазами…

Трудно я переживал все это. Очень трудно. Не спал две ночи подряд, переживал, думал — в чем дело, кто прав, кто не прав?.. Мне казалось, все кончено. Оправдываться мне негде, да я бы и не стал. Заседание XIX конференции Центральное телевидение транслировало на всю страну. Отмыться от грязи, которой меня облили, мне не удастся. Я чувствовал, они довольны, они избили меня, они победили. В тот момент у меня наступило какое-то состояние апатии. Не хотелось ни борьбы, ни объяснений, ничего, только бы все забыть, лишь бы меня оставили в покое.

А потом вдруг в Госстрой, туда, где я работал, пошли телеграммы, письма. И не десять, не сто, а мешками, тысячами. Со всей страны, из самых далёких уголков. Это была какая-то фантастическая всенародная поддержка. Мне предлагали мёд, травы, малиновое варенье, массаж и т.д. и т.п., чтобы я подлечил себя и больше никогда не болел. Мне советовали не обращать внимания на глупости, которые на меня наговорили, поскольку все равно в них никто не верит. От меня требовали не раскисать, а продолжать борьбу за перестройку.

Сколько трогательных, добрых, тёплых писем я получил от совершенно незнакомых мне людей, но мне все не верилось, и я спрашивал себя, откуда это, почему, за что?..

Хотя, конечно, понимал, откуда эти искренние чувства. Наш натерпевшийся народ не мог спокойно и без сострадания смотреть, как над человеком издевались. Людей возмутила явная, откровенная несправедливость. Они присылали эти светлые письма и тем самым протянули мне свои руки, и я смог опереться на них и встать.

Я смог идти дальше.

ХРОНИКА ВЫБОРОВ 27 марта 1989 года

Вот и все. Закончился многомесячный марафон. Не знаю, что я больше испытываю — усталость или облегчение?..

Мне сообщили уточнённые итоги выборов. За меня проголосовало 89,6 процента избирателей. Конечно, это не совсем нормальные цифры, при цивилизованных, так сказать, человеческих выборах число должно быть меньше. Но у нас людей довели до такого состояния, а меня с таким усердием пытались опорочить, оболгать, не пустить, что я вполне мог и больше голосов набрать при таком раскладе.

Сейчас появилась новая расхожая формула: голосовали не за Ельцина, голосовали против аппарата. Предполагается, что эта фраза должна меня обидеть. А по-моему, это замечательно. Значит, все-таки не зря я начал эту непосильную борьбу против партийной бюрократии. Если протест против аппарата ассоциируется с именем Ельцина, значит, был смысл и в моем выступлении на октябрьском Пленуме ЦК и на XIX партконференции.

Очень хочется остановиться, оглянуться, сделать паузу. Уж слишком гонка была утомительной и выматывающей. Но ничего не получится. На меня обрушились новые заботы и проблемы.

Написал заявление Председателю Совета Министров СССР Н.И.Рыжкову с просьбой освободить меня от занимаемой должности министра. По Закону о выборах народный депутат не может одновременно являться и министром. Так что с сегодняшнего дня я стал официально безработным.

А в доме каждый день гремит телефон — десятки, сотни звонков: все поздравляют, желают, обнимают… Договорились с Наиной уехать из Москвы на пару недель, спрятаться от всех.

Все-таки я сильно устал. И хочется отдохнуть…

Иногда мне кажется, что я прожил три разных жизни. Первая хоть и была напряжённой, сложной, но все же она похожа на жизнь остальных людей: учёба, работа, семья, путь хозяйственного, партийного руководителя. Она закончилась в день проведения октябрьского Пленума ЦК, и началась вторая жизнь — существование политического изгнанника, когда кругом был вакуум, пустота. Я оказался отрезан от людей и вёл борьбу за своё выживание и как человека, и как политического деятеля. В день победы во время выборов в народные депутаты началась третья моя жизнь, третье моё рождение. Меньше года прошло с того момента. И если о первых двух этапах мало что было известно, то после выборов все происходящее со мной — работа на Съезде народных депутатов и сессии Верховного Совета СССР, создание межрегиональной депутатской группы поездка в США, попытки скомпрометировать меня и т.д. — все эти действия разворачиваются на глазах у всех, здесь нет никаких тайн и неизвестных страниц.