Научи меня любить, стр. 3
– Мало ли, что раньше было.
– И что, интересная передача?
– Очень, – ответил он уверенно. Даже, наверное, слишком уверенно, почти упрямо…
– Все убиваешься, – отец опустился рядом на диван. – Все вспоминаешь, все мучаешь себя… Перестань. Давно пора…
– Забыть? – перебил он резко, почти грубо.
– Не забыть, а смириться. Смириться с тем, что изменить невозможно. Год уже прошел…
– Да, сегодня год. Год назад…
Некоторое время они молчали, не глядя друг на друга. По экрану поползли титры – передача про Ахматову закончилась. Грустная, почти траурная мелодия провожала титры с экрана – в небытие. «Разве можно – смириться?» – подумал он с горечью. Смириться с тем, что человека, который так нужен, так дорог, так близок, нет больше на свете? Ведь был же, целых двадцать лет был рядом. И вдруг – больше нет…
– Не пошел ты, значит, на поминки. Не захотел… – отцовский голос нарушил его размышления. В голосе было сочувствие, понимание.
– Не пошел, – ответил он. Протянул руку, выключил телевизор, снова вдруг вспомнив ту самую светлую прядь волос. Уже в который раз за этот вечер… Далась ведь она ему, эта прядь!
В наступившей тишине было отчетливо слышно, как потрескивает экран телевизора, посылая все в то же небытие разряды слабого тока.
– Я, честно, хотел пойти. Дошел почти до дома, остановился неподалеку. Но потом вдруг представил себе, что увижу ее, и этого типа, с которым она живет теперь, и еще представил, что она счастья в глазах скрыть от меня не сможет… Муторно так на душе стало.
– Напрасно ты ее винишь. Она ведь любила его…
– Если бы любила, не сошлась бы с другим через пять месяцев после смерти мужа! – выдохнул он гневно. Всмотрелся пытливо в лицо отца: неужели искренне он ее защищает?
– Не суди людей, Никита. У нее ребенок остался, ей выживать нужно, понимаешь?
– Да черта с два, папа! Не выживать ей нужно, а жить, только в самом физиологическом, в самом непотребном значении этого слова! Потому что выжить она и без того сумела бы. Знаешь ведь, сколько мы с Мишкой за последний год заработали. На десять лет вперед за глаза хватит! А она еще долго деньги его грести будет. Все права теперь к ней перешли… Да что я тебе рассказываю! Она ведь тогда еще, при жизни…
Он махнул рукой, попытался отвлечься от тяжелых мыслей.
За окном повисла влажная мгла. Туман, настигший его по дороге домой, теперь полностью завладел городом, накрыл его пушистой подушкой, разлегся над домами, как добродушный лохматый зверь, не ведающий о том, что такое тревога. Туман успокаивал своей непроглядностью, неопределенностью, беспричинностью. Еще с самого детства он почему-то любил туман. И даже первую свою музыку написал в туманное утро. Тогда ему было тринадцать лет…
Отец молча поднялся, вышел из комнаты. Вернувшись через несколько минут, застал сына все на том же диване, в плену все тех же горьких воспоминаний.
– Я все время пытаюсь… Пытаюсь представить себе, о чем он думал? О чем думает человек, когда его убивают?
Постаревшая морщинистая рука опустила на полированный столик возле дивана две рюмки и початую бутылку. Никита вскинул глаза:
– Тебе же нельзя, папа.
– Сегодня – можно. Давай, сынок, помянем твоего друга. Раз уж ты на поминки не пошел, давай здесь, дома, выпьем по стопочке…
Выпили, не чокнувшись. Горькая жидкость заструилась по пищеводу, обожгла, проникнув, казалось, в каждую клеточку тела. Посидели некоторое время в тишине, которая показалась обоим слишком тяжелой.
– Рано или поздно – все равно придется смириться. Как я смирился со смертью твоей матери пятнадцать лет назад. Нелегко мне было, поверь… Но жизнь идет, несмотря ни на что. И нужно как-то прожить ее, эту жизнь…
– Как-то, – усмехнулся Никита. – В том-то и дело, что получается теперь только «как-то». Как-нибудь, день за днем… Дотянуть до старости, если уж не повезет. Если придется задержаться здесь так долго, до самой этой старости…
– Знаешь что, Никита, – отец нахмурил брови, остановил пристальный и строгий взгляд на лице сына. – Нельзя так раскисать. Ты как и не мужик вовсе…
– А я и не мужик. Мужики в поле пашут, а я, между прочим…
– Оставь ты свои шутки дурацкие! – перебил отец. – Если тебе это слово так не нравится, давай заменим его на слово «мужчина»… Знаешь, почему тебе так тяжело сейчас? Потому что ты живешь, а сам не знаешь, для чего и для кого.
– Правильно, – он кивнул в ответ. – Понятия не имею.
– А это плохо. Очень плохо, Никита. В жизни у человека всегда должен быть какой-то смысл. Человек должен жить для кого-то, или для чего-то… Его что-то должно держать на этой земле, понимаешь? Вот когда твоя мать умерла, ты у меня остался. И не отпускал меня… Туда, вслед за ней. Куда мне так хотелось… Но я не мог, потому что был ты. Понимаешь?
– Понимаю. Много раз уже слышал об этом, только, увы, не имею такого объекта притяжения, а посему – не вижу смысла…
– Брось ты эти разговоры, слышишь? – отец стукнул кулаком по столу. Так сильно, что пустые рюмки подпрыгнули.
– Ну что ты расшумелся…
– А то и расшумелся, что глупости ты говоришь. И я ведь знаю, давно у тебя эти мысли в голове бродят…
– Да перестань, – искренне попытался он успокоить отца. – Никакие мысли в голове у меня не бродят. Не собираюсь я над собой ничего такого сделать. Но, если честно, знаешь… Был бы совсем не против, если бы и на меня вот так же, как на него, поздним вечером… Даже благодарен бы был. Только почему-то никто на меня не хочет нападать. Наверное, не произвожу достойного впечатления…
– Прекрати сейчас же, слышишь? – снова вспылил отец. – Ты молодой еще, у тебя все впереди. Тебе, Никита, нужно…
– Что мне нужно?
– Жениться, – с неожиданной убежденностью в голосе ответил отец. – Семью завести, ребенка… Вот тогда бы все по-другому пошло.
– Жениться?! Да вы сговорились, что ли? – хрипло отозвался Никита.
Этот отвратительный ком в горле, который внезапно до неузнаваемости изменил его голос, нужно было куда-то прогнать. Протолкнуть вниз каким-то образом… Он быстро налил в рюмку водки и выпил одним глотком.
– Ты о чем? – спокойно спросил отец, будто ничего не заметив.
Не ответив, он поднялся с дивана, включил проигрыватель. Долго рассматривал высокие стеллажи с компакт-дисками, пытаясь отыскать что-то давно забытое. Наконец нашел, смахнул пыль, раскрыл обложку.
Никита и сам не понимал, отчего это ему вдруг захотелось сегодня слушать Эдит Пиаф. Не вспоминал о ней уже несколько месяцев, и вдруг…
– Никита, я задал тебе вопрос, – напомнил отец.
Тихо зазвучала музыка.
– Ах, да, ты о моей женитьбе… За сегодняшний день ты – уже второй человек, которому пришла в голову эта сногсшибательная идея.
– И кто же был первым?
– Первым…
«Что-то ведь было у нее в глазах. Какие-то ноты… Жалко, не успел разобрать», – подумал про себя и ответил:
– Да так, девчонка одна.
– Девчонка?
– Ну, девушка, женщина, как тебе больше нравится. Я даже имени ее не знаю… Так вот, она этой же проблемой была озабочена. Решила, что мне непременно семью завести надо. Это не ты ли, случайно, отец, ее ко мне подослал?
– Никого я к тебе не подсылал, – обиделся отец. – Да что за девушка-то?
– Обыкновенная девушка. Растрепанная немного, со светлыми волосами. В домашнем халате и в тапочках… В общем, знаешь, так себе. Ничего особенного…
Ирина осторожно поднялась с постели, стараясь, чтобы не услышала и не проснулась мама.
Часы равнодушно показывали десять минут третьего. Вздохнув, она отыскала ногами под кроватью тапочки и, неслышно ступая, пошла на кухню.
В ночной тишине звук капель, бьющихся о стекло, звучал отчетливо и как-то слишком уж безысходно. Она вспомнила о том, что день был солнечный, вечер – туманный. Теперь, ближе к утру, небу стало окончательно грустно. Переменчивое и весьма сентиментальное оно, это небо, подумала Ирина, плеснув в чашку заварки.