Пастырь Вселенной, стр. 94

Впрочем, священник быстро взял себя в руки, еще читая разрешительную молитву, голос его окреп и стал звучать, как прежде. Отпустив грехи, батюшка вновь благословил Володю и, троекратно, по-православному, расцеловавшись в щечку, поздравил его с пра уником.

— С каким праздником? — спросил Володя, выпавший давно уже из хода времени, спросил, возможно, более будничным тоном, чтобы было проще.

— Бедняжка ты мой, — грустно улыбнулся священник. — С Преображением тебя!

Глава 38

ЗАВЕРШЕНИЕ ИСТОРИИ

Вновь проделав утомительный путь к вершине пирамиды трона и передав Императору ответ священника, которым тот остался весьма удовлетворен, Владимир снова был доставлен в одиночную камеру, надоевшую ему хуже смерти. Пол под ногами все так же расходился при смене посуды, но Владимир подивился такому послаблению, с одной стороны приятному, а с другой смахивающему на изысканное издевательство — жидким он становился теперь на меньшую глубину.

Однако Володя и за это был благодарен своим тюремщикам. Ведь теперь он мог хотя бы спать лежа на спине, подложив ладони под голову. Если превращения пола в болото заставало его в таком положении, то он купал в трясине теперь лишь свой затылок, даже уши не мочил. Конечно, это тоже было не слишком приятно, однако Володя, оказывается, так неимоверно устал спать сидя, что ему уже стало немного все равно. Посещала его, конечно, перед сном, почти всякий раз противная мыслишка: «А ну как сегодня опять пол в камере разойдется по-старому, глубоко? Не задохнусь ли?» Но дальше в памяти всякий раз всплывала беседа с отцом Владимиром: «Если Бог с нами, то кто может быть против нас», да и действительно, без повеления Императора его никто не посмеет утопить в полу, а если тот распорядится все же убить Володю, то тут уж никакими предосторожностями этого не предотвратить. И то ли оттого, что на Володе теперь опять был нательный крест, то ли потоку, что теперь Владимир сумел как-то внутренне собраться и гораздо больше своего тоскливого свободного времени тратил на молитву, — а так или иначе, жилось ему теперь в камере куда как вольнее.

По ночам ему частенько снилась Лея, порой в весьма соблазнительных нарядах, а то и вовсе без них. Разумеется, такие сны обрывались всегда на самом волнующем месте, но просыпался Володя без досады на то, что их общение с Леей было не настоящим, но, скорее, благодарил Бога за маленькую передышку в его тюремном житье-бытье. Снилась ему и Земля, и мама. Вообще теперь Володя полюбил спать — что-нибудь интересненькое да приснится!

А жидкий пол — что жидкий пол — достаточно проснуться вовремя и не паникуя спокойно сесть, пока он не затвердел. Тем более что вещество, из которого он состоял, даже в жидком виде не оставляло следов на волосах — его можно было вытянуть в тонкую нить, но невозможно было оторвать ни кусочка от общей массы, такой своеобразной была его консистенция.

К удивлению самого Владимира, он даже как-то отдохнул и набрался сил за новый, неопределимо долгий период своего заточения. Подъем — молитва — зарядка; Володя теперь находил в себе силы поддерживать физическую форму, он приседал, отжимался, делал упражнения на пресс, немного опасаясь, что иначе в следующий раз ему просто не одолеть нижних ступеней императорского трона, если тот устроит ему новую аудиенцию в том же зале. И Владимиру даже и в голову не могло прийти, что одна из порций питательного пойла содержит в себе весьма изрядную дозу мощного снотворного, и не придающего пище и малейшего привкуса, но действующего наверняка.

* * *

Император лично присутствовал на том молебне со всей анданорской знатью, он вместе с земными жрецами изображал рукой крест и склонял колени перед привезенной с покоренной планеты доской с изображенным на ней человеком по пояс, с округлым золотым пятном вокруг его головы. Император особо не вникал, но получалось, что эта доска и была Богом землян. Император был настоящим язычником, и молебен его христианином не сделал — для владыки Анданора было совершенно безразлично, пред каким богом преклонять колени и в какой церемонии принимать участие. Когда в его мир пришла такая беда, то все средства хороши, считал Император.

А вот Ктор и прочие жрецы отказались принять участие в церемонии, аргументируя свое решение тем, что и земные священники не преклонили колени перед богами Анданора. А потом Верховный жрец — агенты Императора сообщили об этом — сам жалел, что не участвовал в молебне, иначе скорое завершение эпидемии, случившееся таки после церемонии, можно было бы приписать его, Ктора, присутствию.

Ктор все меньше нравился Императору. Его, без сомнения, следовало устранить, да больно неподходящий был момент для конфронтации. Теперь он лгал и Императору при личных беседах, и народу — через жрецов, — что болезнь отступила из-за того, что это он задобрил богов Анданора. Он всячески пытался упросить Императора воздержаться от трансляции молебна на всю Империю — и Император тоже не мог понять почему. Какая разница — богом больше, богом меньше, что им, тесно, что ли, стало вдруг?

Да и медики, конечно, сразу же прибежали с заявлениями, а третий помощник министра медицины под пыткой признался, что с подачи Ктора, мол, эта болезнь и сама должна была бы пройти — якобы вирус еще раньше, в период молений анданорским богам, получил такие изменения, что ТЕПЕРЬ болезнь должна была отступить. Это был явный бред, с которым Император никогда не вышел бы к народу.

Земные же жрецы Императору даже понравились, со многими из них он имел продолжительные беседы, скрасившие часы его отдыха. И их Священное Писание владыка Анданора просмотрел с немалым интересом — оно было исполнено остроумных мыслей, кое-что оттуда он решил взять на вооружение. К примеру, ему очень понравилась казнь через забивание камнями — это было действительно великолепно по простоте и изяществу. Император знал, что ничто так не сплачивает народ, как совместно проливаемая кровь. И потому, полистав на досуге Библию, владыка Анданора решил пополнить список принятых в Империи казней еще и этой: участие в такой казни посерьезнее, чем просто присутствие на отрубании головы или выдергивании жил в Зрелищном Центре — тут каждый не только зритель, который может и сочувствовать казнимому, но и непосредственный исполнитель приговора.

Жрецы показались Императору людьми, безусловно, наделенными некоей силой, но слишком уж мягкими и наивными. К примеру, тот батюшка, которого указал ему пленный партизан, — тоже Владимир, кстати, весьма опечалился, когда, возвращая ему Библию, Император честно ответил на его пытливый вопрос: «Вынесли ли вы, ваше величество, что-нибудь для своей души?», — заданный этим забавным дедушкой с эдаким вкрадчивым заглядыванием в глаза повелителя Империи. А Император ответил так: «Да, вынес. Мне понравилось забивание камнями, и я даже думаю ввести его в наш обиход. Так что можете гордиться — традиции вашей веры оказались востребованы и на Анданоре». А он, что ли, думал, может быть, что я после его книжки заделаюсь христианином? Еще этот старичок от всей делегации просил Императора даровать жизнь Володе и Лее. А когда Император ответил отказом, то он, и притом весьма настойчиво, стал убеждать владыку Анданора дать ему хотя бы свидание с заключенной предательницей. В этой же просьбе Император счел возможным не отказывать земному жрецу, так как для самого Императора, что бы там ни говорил Ктор, эффект от молебна казался несомненным. Сегодня земные жрецы должны были покинуть Анданор, и Император позволил старенькому жрецу посетить узницу. Самодержец устроился поудобнее на троне в малом тронном зале, где в свое время проводил допрос Владимира, и включил трехмерное изображение камеры, в которой была заключена Лея.

«Она неплохо держится», — подумал Император, глядя на девушку. Лея была уже одета в белую тюремную робу, как полагается арестованной аристократке во время свидания, и напряженно ждала, что же будет дальше. Владыка Анданора увеличил фигуру девушки до натуральной величины, сделав ее непрозрачной и добившись таким образом почти полной иллюзии присутствия Леи в малом тронном зале. Впрочем, девушка была ему не слишком интересна — все, что связано с Леей, казалось Императору достаточно очевидным — она была хорошим офицером, пока не воспылала АНОРЭ, любовью, переходящей разумные границы, к земному партизану, а тот отплатил ей той же монетой, пойдя на предательство интересов своего Сопротивления уже тем одним, что появился на арене во время казни.