Сокровище храма, стр. 37

Я видел укрепления Иерусалима со стороны пустыни и с горной вершины и, подталкиваемый ветром, влекомый светом, вошел в белый город, казавшийся спокойным в светлых сумерках. Я увидел блестящие купола и не поверил своим глазам. Позади меня пустыня и синие горы, передо мной — сверкающие камни и редкий кустарник, в котором бедуины пасли своих овец.

Через Дамасские ворота я проник в город с большими зданиями, построенными крестоносцами, в них размещались ордена монахов, тамплиеров, госпитальеров, бенедиктинцев. Можно было подумать, что каждый захотел воздвигнуть свой храм, свое святилище. Вдалеке я заметил два купола, возвышавшихся над городом: на востоке — купол храма Всевышнего, бывшей мечети, переделанной в церковь, и на западе — ротонду Гроба Господня. Часовня, над которой возвышалась дозорная башня больницы, венчала колокольню Голгофы. Эти три точки господствовали над башенками, зубцами, колоколенками и террасами, и над четырьмя главными башнями города. Четыре широкие улицы соединяли башни, а вдоль улиц стояло множество церквушек, монастырей и жилых зданий, запрятанных в узких переулках, образуя ансамбль кварталов. Все эти улицы делили город на четыре различных района: Иудейский, на севере, был самым большим. Главные ворота города и ворота Сен-Этьен выходили на лагерь крестоносцев. Две улицы, пересекавшиеся с севера на юг, — улица Сен-Этьен и улица Сион, выходили одна к Храму и Навозным воротам, другая — к Сионским воротам. Две поперечные улицы назывались улицей Храма, которая упиралась в Гроб Господень, и улицей Давида, которая позволяла подойти к воротам с таким же названием, минуя церковь Сен-Жиль, и к большой площади, бывшей эспланаде Храма.

Миновав Гроб Господень, я направился к улице Трав, на которой расположились торговцы пряностями и фруктами. Потом я въехал на улицу Драпри, с грудами разноцветных тканей. Затем, через улицу Храма, где продавались товары для паломников, я очутился на эспланаде, где находилась небольшая территория, изначально отданная канониками Храма бедным рыцарям Христа. От улицы ступени вели прямо к Скальному собору и храму Господню.

Именно там, перед эспланадой, между стенами Иерусалима и Золотыми воротами, и находилась святыня Иерусалима, Святыня Храма, — именно в том месте, где когда-то возвышался Иерусалимский храм. Передо мною стояло чудесное здание, слепящее от белого мрамора. Да, только там и должен был быть воздвигнут Храм!

Рыцари Храма расположились во дворце, построенном якобы еще Соломоном. Там же находилась конюшня, где можно было разместить две тысячи лошадей и полторы тысячи верблюдов. А сами рыцари занимали прилегающие к дворцу постройки, среди которых была и их церковь Святой Марии Латеранской.

Мы уже почти прилетели. Джейн прильнула к иллюминатору, всем своим видом выражая скрытое ожидание, а я смотрел на нее.

Она была в простых джинсах и белой рубашке. Волосы ее были стянуты резинкой, на носу сидели темные очки от солнца — завеса, мешавшая мне ослепнуть от сияния ее глаз.

Мы спустились по трапу; я взял багаж Джейн — небольшую сумку и чемоданчик с ноутбуком. Не знаю почему, но от этого мне вдруг стало очень хорошо; к источнику этого чувства я приникал постоянно, с тех пор как покинул Израильскую землю.

В автобусе я воспротивился желанию снова развернуть Серебряный свиток и продолжить чтение.

— Как получилось, что орден Храма мог просуществовать больше пяти столетий? — спросил я.

— Видимо, благодаря хартии о передаче, восходящей к 1324 году, когда Жак де Моле, последний Магистр Тампля, назначил своим преемником Жана Марка Лармениуса из Иерусалима, который, в свою очередь, передал бразды правления Франсуа Теобальду из Александрии. Лармениус должен был подписать великую хартию о передаче, подписанную впоследствии всеми великими магистрами с четырнадцатого по девятнадцатый век.

— Откуда у них такое богатство?

— Ну, это уж секрет из секретов. По всей вероятности, это состояние заключалось не в денежном выражении, а в священных предметах, камнях, драгоценных украшениях… И все это им надо было вовремя спрятать.

— Может быть, ответ находится здесь, в Серебряном свитке?

Меня встретили тамплиеры Иерусалима и отвели мне отдельную комнату. К моему большому удивлению, меня поселили не в дортуаре среди братьев-рыцарей, а выделили одну из келий, выходивших в коридор. Там были стул, сундук, кровать с соломенным матрацем, травестином, простыней и одеялом плюс покрывало — роскошь, которой я уже давно был лишен; ведь мне так часто приходилось спать на голых железных прутьях, заменявших постель, или прямо в пустыне под звездами.

Сразу после ужина меня пригласили на Капитул. Капитул был высшим органом власти ордена, собирался он раз в неделю повсюду, где в данный момент находилось не меньше четверых братьев, чтобы осудить ошибки, допущенные против Устава, а также для решения текущих вопросов ордена. Но этот Капитул был необычным, да и предстоящая ночь тоже. Ведь этой ночью должны были состояться выборы Великого магистра, и мне предстояло пережить один из напряженных моментов в моей жизни.

Прибыв в Томар, мы поехали в маленькую гостиницу, где нам были заказаны номера. После долгих часов, проведенных практически без движения, мы решили, не распаковывая чемоданы, немного погулять.

Мы шли рядом и открывали для себя небольшой португальский город. О, друзья, как рассказать вам? Сгущались вечерние сумерки, небо расцвечивалось серыми и черными рисунками облаков, и вдруг оно упало на нас, окутав мягко и таинственно. Был вечер, и больше не было ни настоящего, ни прошлого, только лишь вечер — преддверие ночи. А если сама любовь была не воспоминанием, а будущим, чистейшим будущим? Все, что было до нее, уже не существовало, и я шел к безмолвию, чтобы лучше созерцать ее. И в эти мгновения, друзья мои, я высоко, очень высоко нес знамя своей любви.

— Ари, — неожиданно прервала молчание Джейн, беря меня под руку. — Я уверена, что за нами следят.

— Как? Что ты говоришь?

— Какой-то мужчина шпионил за нами от самого аэропорта. А сейчас он идет следом. Слышишь?

Мы услышали позади быстрые шаги.

— Почему ты не сказала раньше?

— Я не была уверена.

— Пойдем! Быстрее в гостиницу, — проговорил я, увлекая ее за собой.

В гостинице я проводил Джейн до ее номера.

— Черт побери! — вскричала она с порога.

В комнате был неописуемый беспорядок. Сразу видно, здесь прошел обыск. Джейн бросилась к своим вещам и стала что-то лихорадочно искать.

— Серебряный свиток, — выдохнула она, — где он?

Ее чемодан был распотрошен. Все вещи выброшены.

— Его тут нет! — вскричала Джейн. — Им был нужен Серебряный свиток!

Я схватил талит, лежавший в чемодане Джейн, и нежно прижал его к груди.

— Ари, — повысила голос Джейн, изумленно глядя на меня. — Ты… невероятен. У нас только что украли самую ценную вещь, а ты первым делом думаешь о своем талите… Никогда… Никогда я не пойму тебя.

Она упала на кровать, заваленную вещами и содержимым чемодана, и схватила подушку, собираясь подложить ее под голову.

— Ари! — вдруг пробормотала она.

Я проследил за ее взглядом. Под подушкой лежал кинжал, старинный кинжальчик, инкрустированный драгоценными камнями.

Мы в ужасе переглянулись. Я успел заметить ее испуганные глаза с дрожащими веками. Кинжал — это была буква имеющая отрицательное значение. «Нун» означает пятьдесят порочных ворот. В Египте израильский народ чуть было не достиг порока, скрывавшегося за пятидесятыми воротами, но Моисей появился вовремя и спас детей Израиля, вывел их из рабства. Освобождение от Египта пятьдесят раз повторяется в Торе, потому что просто необходимо было, чтобы евреи ушли из Египта, дабы встретить Бога.

СЕДЬМОЙ СВИТОК

СВИТОК ВОЙНЫ