Англо-Бурская война (1899—1902), стр. 10

Глава III.

Переговоры

Британское правительство и британский народ не желали прямого правления в Южной Африке. Их главный интерес состоял в том, чтобы различные страны жили там в согласии и достатке, и не было бы нужды в присутствии британского «красного мундира» [20] по всему этому огромному полуострову. Наши зарубежные критики, с их неправильным представлением о британской колониальной системе, никак не могут понять, что государственные доходы Великобритании ни на шиллинг не зависят от того, развевается ли над автономной колонией четырехцветный флаг Трансвааля или «Юнион Джек», и что Англия не станет богаче от такой перемены. Трансвааль в статусе британской провинции все равно будет иметь собственное законодательство, свой доход, свои расходы и свои собственные таможенные тарифы для метрополии, как во всем остальном мира. Это настолько очевидно для британца, что он прекратил разговоры на эту тему, и, возможно, именно потому остаётся непонятым за границей. Более того, не выигрывая от перемены, метрополия оплачивает её кровью и деньгами. Таким образом, у Великобритании были все основания избегать столь тяжёлой задачи, как завоевание Южноафриканской Республики. В лучшем случае она ничего не выгадывала, в худшем — многое теряла. Здесь не было места амбициям или агрессии. Выбор состоял лишь в уклонении или исполнении в высшей степени тяжкого долга.

Не может быть и речи о существовании плана захвата Трансвааля. В свободной стране правительство не вправе игнорировать общественное мнение, а общественное мнение испытывает влияние печати и отражается в газетных статьях. Пролистайте подшивки печатной прессы за месяцы переговоров — вы не найдёте ни единого материала в поддержку аннексии, как не нашли бы и в обществе ни единого адвоката такой меры. Однако имела место огромная несправедливость, а все, что требовалось, — это минимальные перемены, во имя ликвидации несправедливости и восстановления в Африке равенства между белыми людьми. «Будь Крюгер более либеральным в предоставлении избирательного права, — писала газета, точнее других представляющая наиболее разумную позицию британцев, — его республика станет не слабее, а много прочнее. Дай он большинству совершеннолетних жителей мужского пола полное право голоса, он придаст своей республике стабильность и мощь, какой она не может получить ни от чего другого. Если же он отвергнет все обращения по этому поводу и будет упорно следовать сегодняшней политике, то, вероятно, отодвинет беду и сохранит свою драгоценную олигархию ещё на несколько лет, однако конец все равно будет тем же самым». Процитированный фрагмент отражает настрой всей британской прессы, за исключением одной или двух газет, которые полагали, что даже дурное обращение с нашими людьми и тот факт, что мы несём за них непосредственную ответственность, не оправдывает нашего вмешательства во внутренние дела другой республики. Нельзя отрицать, что рейд Джеймсона и неполнота расследования связанных с ним обстоятельств, ослабили позицию тех, кто стоял за энергичное выступление в защиту британских подданных. Существовало хотя и смутное, но достаточно широко распространённое мнение, что капиталисты преднамеренно накаляют ситуацию в собственных целях. Трудно себе представить, как общественное недовольство и неопределённость, не говоря уже о состоянии войны, могли быть выгодны капиталу, и несомненно ясно, что, если какой-то ловкач использовал проблемы ойтландеров в своих интересах, лучшее средство сорвать его планы — решить эти проблемы. Такое подозрение, тем не менее, реально существовало у тех, кому нравилось не замечать главного и преувеличивать второстепенное, — в течение переговоров решимость Великобритании ослабела, на что, несомненно, и рассчитывал противник, искренним, но боязливым и нереалистичным меньшинством. Идеализм и болезненная, неспокойная совестливость — два самых опасных несчастья, от которых вынуждено страдать современное прогрессивное государство.

В апреле 1899 года британские ойтландеры послали в родную страну просьбу о защите. С апреля предыдущего года велась переписка между доктором Лейдсом, государственным секретарём Южноафриканской Республики, и британским министром колоний мистером Чемберленом по поводу существования или отсутствия сюзеренитета. Одна сторона утверждала, что вторая конвенция полностью аннулировала первую, другая — что преамбула первой конвенции применяется также и ко второй. Если точка зрения Трансвааля была верна, ясно, что Великобританию обвели вокруг пальца и обманом поставили в такое положение, поскольку она не получила во второй конвенции quid pro quo [21], a даже от самого невнимательного из министров колоний вряд ли можно ожидать, что он отдаст нечто весьма существенное просто так. Точка зрения Трансвааля возвращает нас к риторическому вопросу о существе сюзеренитета: государство признавшее право вето в своих внешнеполитических делах, лишается независимости. В общем, этот вопрос следует признать достойным передачи в заслуживающий доверия третейский суд.

Однако теперь к этому спору (не слишком горячему, поскольку между заявлением и ответом проходит семь месяцев) прибавился насущнейший вопрос притеснений и петиции ойтландеров. Сэр Альфред Милнер, британский комиссар в Южной Африке, человек либеральных убеждений, назначенный правительством консерваторов, пользовался уважением и доверием всех партий. Он имел репутацию способного, здравомыслящего человека, слишком порядочного, чтобы поступать несправедливо или терпимо к этому относиться. Именно ему поручили дело. 30 мая между ним и президентом Крюгером состоялась встреча в Блумфонтейне, столице Оранжевой Республики. Крюгер заранее объявил, что готов обсуждать любые вопросы, кроме независимости Трансвааля. «Все, все, все!» — твёрдо заявлял он. Однако скоро обнаружилась невозможность договориться, что угрожает, а что не угрожает этой независимости.

Необходимое для одного являлось неприемлемым для другого. Милнер настаивал на пяти годах испытательного срока для введения избирательного права, декларируя адекватное представительство горнодобывающим районам. Крюгер предлагал семилетний срок вкупе с многочисленными ограничениями, практически сводящими на нет ценность законодательного акта, пять членов от тридцати одного человека, чтобы представлять большинство мужского населения; добавил условие: все разногласия выносить на рассмотрение других держав, — условие, несовместимое с сюзеренитетом. Предложения одного были неприемлемы для другого, и в начале июня сэр Альфред Милнер возвратился в Кейптаун, а президент Крюгер в Преторию, не урегулировав ничего, а лишь добавив сложности в урегулирование. Поток мчался быстро, и шум водопада звучал все громче.

12 июня сэр Альфред Милнер принял в Кейптауне депутацию и дал оценку ситуации. «Принцип равенства народов, — сказал он, — являлся для Южной Африки необходимым. Одно государство, в котором существовало неравенство, держало все остальные в напряжении. Наша политика была политикой не агрессии, а исключительного терпения, которое, однако, не может превращаться в равнодушие». Двумя днями позже Крюгер обратился к рааду: «Противная сторона не уступила ни пяди, и я не мог дать больше. Господь всегда помогал нам. Я не хочу войны, но и не подарю больше ничего. Пусть однажды у нас отняли независимость, но Господь её возвратил». Он, несомненно, говорил со всей искренностью, однако трудно слышать столь уверенные обращения к Богу за режим, который поощрял спаивание негров и породил чиновников, самых коррумпированных в современном мире.

Официальный доклад сэра Альфреда Милнера относительно сложившегося положения как ничто более заставил британское общество осознать всю серьёзность ситуации и настоятельную необходимость вмешательства в это дело государства. В докладе говорилось следующее: «Доводы за вмешательство перевешивают все остальные. Существует позиция, что все наладится само собой. Однако в действительности политика невмешательства, проводимая уже долгое время, только усугубила ситуацию. Неправда, что ухудшение положения произошло вследствие рейда Джеймсона. Дела шли все хуже до того, как был предпринят этот рейд. В его канун мы находились на грани войны, а Трансвааль — на грани революции. В результате рейда политика невмешательства получила новых сторонников, но последствия её остались старыми.