Школа ужасов, стр. 23

Корнтел почтительно отвечал– да, папа, да, заместитель директора, да, все как скажешь. Это было куда проще, чем спорить, и гораздо безопаснее, чем открыть отцу истину. Он-то знал, что никогда не продвинется дальше должности заведующего «Эреба» и старшего преподавателя английского языка. Он не испытывал потребности что-то доказывать самому себе или другим. Его терзали другие потребности, совсем другие.

– Пустил в ход старые связи, а, Джон?

Корнтел вздрогнул, когда чужой голос прозвучал у самого его уха. Коуфри Питт, учитель немецкого, старший преподаватель по иностранным языкам, тоже явился выпить кофе. Нынче утром Питт выглядел особенно неухоженным. Редкие пряди волос густо усеяла перхоть, шишковатая физиономия плохо выбрита, из правой ноздри торчит, точно морская водоросль, пук волос. Правый рукав мантии протерся вдоль шва, он так и не удосужился отряхнуть мел с выглядывающих из-под мантии серых брюк.

– Прошу прощения? – переспросил Корнтел, наконец-то добавив молока и сахара в свой остывший кофе.

Питт наклонился ближе к нему, заговорил негромко, заговорщически, точно об общей тайне:

– Я сказал– ты пустил в ход старые связи. Этот парень из Скотленд-Ярда твой давний школьный приятель, верно?

Корнтел отступил в сторону, уставился на поднос с яйцами, будто пытаясь выбрать то, что поаппетитнее.

– Быстро у нас распространяются слухи, – заметил он.

– Вчера ты умчался в Лондон. Я подумал – зачем бы это. Не беспокойся, я сохраню твой секрет. – Питт ухватил тост и принялся его жевать, наклонившись над столом и не переставая ухмыляться.

– Мой секрет? – повторил Корнтел. – Я что-то не очень понимаю.

– Полно, Джон. Мог бы не разыгрывать невинность передо мной. Парень ведь был на твоем попечении, верно?

– А девочки в «Галатее» – на твоем, – отпарировал Корнтел. – Но ты что-то не слишком винил себя, когда одна из них попала в беду.

Питт улыбнулся.

– Я смотрю, наша киска научилась царапаться. – Он вытер пальцы о мантию и нацелился на второй кусок поджаренного хлеба и бекон. При этом он жадно косился на яйца. Корнтел перехватил его взгляд и, несмотря на отталкивающие манеры преподавателя немецкого, почувствовал, как в сердце закрадывается невольная, непрошеная жалость. Он знал, что Питт ни за что не придет в учительскую вовремя, когда завтрак подают на стол, когда он мог бы съесть его горячим, – не приходит из гордости, ведь, торопясь к горячему завтраку в учительской, он бы выдал, насколько неустроен его домашний быт, обнаружил бы, что у себя в «Галатее» он и завтрака не получит. Питт не мог признаться в этом, как не признал бы он и тот факт, что его жена все еще валяется в постели – ей, как всегда, потребуется немало времени, чтобы очухаться после воскресной попойки.

Но жалость к Питту растаяла, как только тот добавил:

– Полагаю, тебе несладко придется, Джонни. Разумеется, я тебе очень сочувствую, но с какой стати ты не позаботился даже позвонить Морантам и убедиться, что все шесть мальчиков проводят уик-энд у них? Это как-никак стандартная процедура. Я никогда не забываю об этом.

– Я не подумал…

– А изолятор? Мальчик заболел, а ты даже не заглянул к нему, не погладил прохладной рукой пылающий лоб? Или, – тут Питт плотоядно усмехнулся, – или твоя рука была в тот момент чем-то очень занята?

Слепая ярость в мгновение ока смыла деланное спокойствие Корнтела.

– Ты прекрасно знаешь, что из амбулатории мне ничего не сообщали. Тебе сообщили, верно? Что ты-то сделал, когда обнаружил у себя в почтовом ящике справку, освобождавшую Мэттью Уотли от игры? Ведь это ты проводил в пятницу футбольный матч, не правда ли? Так что, Коуфри, ты помчался посмотреть, что стряслось с малышом, или ты продолжал заниматься своими делами, приняв на веру, что мальчишка находится там, где он находился, судя по этой справке?

Питт даже ухом не повел.

– Не пытайся свалить все на меня, Джон. – Серо-зеленые глаза, холодные, как глаза рептилии, скользнули мимо Корнтела, быстро оглядели помещение. В учительской никого не было, но Питт все же понизил голос и продолжал конфиденциально: – Мы оба знаем, кто несет ответственность за Мэттью, верно, Джон? Ты можешь сказать полицейским, что я получил справку из амбулатории и не потрудился перепроверить ее. Если хочешь, можешь сказать им об этом. Но в этом нет состава преступления, не правда ли? А вот ты…

– Если ты намекаешь…

Но тут лицо Питта, увидевшего кого-то позади и чуть слева от Корнтела, расплылось в улыбке.

– Доброе утро, директор, – поздоровался он. Обернувшись, Корнтел убедился, что Алан

Локвуд, стоя в дверях, следит за их разговором. Оглядев своих подчиненных с ног до головы, Локвуд быстрыми шагами пересек комнату. Его мантия развевалась на ходу.

– Приведите в порядок свою внешность, мистер Питт, – распорядился Локвуд, заглядывая в вытащенное из кармана пиджака расписание. – Через полчаса у вас урок. Этого времени вам хватит на то, чтобы умыться и почиститься. Вас можно принять за бродягу, или вы даже не догадываетесь об этом? У нас в кампусе полиция, совет попечителей соберется еще до полудня. Хлопот полон рот, не хватало мне следить за учителями, которые не в состоянии сами позаботиться о своем внешнем виде. Примите меры, мистер Питт, и немедленно. Вам ясно?

Лицо Питта окаменело.

– Вполне, – коротко отвечал он. Локвуд повернулся и пошел прочь.

– Мальчишка, выскочка! – прошипел ему вслед Коуфри. – Наш Алан вовсю разыгрывает из себя главного. Какая властность, какой авторитет. Господь всемогущий, а не человек. Но загляни за кулисы, и сразу обнаружишь, кто правит бал. Малыш Мэтт Уотли пример тому.

– О чем ты говоришь, Коуфри? – Гнев Корнтела уже улегся, он испытывал лишь раздражение, а потому согласился поддержать беседу. И напрасно– он вновь подыграл Питту.

– О чем я говорю? – с хорошо разыгранным изумлением отозвался Питт. – Ну, ты совсем не в курсе, да, Джонни? Чем же ты так увлекся, что даже не слыхал о последних событиях в школе? А? Я чего-то не знаю о твоей личной жизни, а? Или я догадываюсь?

Корнтел вновь ощутил приступ гнева и поспешил прочь.

Линли попросил собрать трех соседей Мэттью Уот-ли в тот самый дортуар, где они спали. Чаз Квилтер привел троих мальчиков, и все они тут же разбрелись по своим отсекам, словно зверьки, прячущиеся от опасности в нору. Они тщательно избегали смотреть друг на друга, однако двое успели быстро оглянуться на старшего префекта, впустившего их в комнату и остановившегося, как и раньше, у двери. Сравнивая Чаза с тремя мальчишками, Линли осознал, сколь велики перемены, происходящие в человеке между тринадцатью и восемнадцатью годами. Чаз был уже взрослым, высоким парнем, третьеклассники же казались детьми– круглощекие, с неясной кожей, с мягко очерченным лицом. Все они расселись на кроватях, тревожно поглядывая, и Линли догадывался, что присутствие старшего префекта пугает их больше, чем вторжение полиции. Даже внешний облик Чаза мог бы внушить благоговейный трепет мальчикам, которые были на пять лет моложе его, не говоря уж о том, что он был главой всех учеников.

– Сержант! – окликнул Линли Хейверс. Та уже достала и раскрыла блокнот, готовясь к допросу. – Не могли бы вы составить для меня план школы и планы каждого помещения? – Барбара уже приоткрыла было рот, собираясь напомнить ему о правилах проведения допроса и правах свидетеля, но он прервал ее, намекнув: – Пусть Чаз проводит вас.

Барбара сразу же поняла, к чему он клонит, и постаралась, чтобы эта догадка не отразилась на ее лице. Кивнув, она повела старшего префекта прочь из комнаты, оставив Линли наедине с Уэджем, Арленсом и Смит-Эндрюсом. Линли пригляделся к своим собеседникам– симпатичные на вид мальчики, аккуратно наряженные в серые брюки, накрахмаленные белые рубашки, желтые пуловеры. Галстуки в синюю и желтую полоску. Уэдж казался наиболее спокойным, владеющим ситуацией. Как только префект вышел за дверь, он прекратил упорно рассматривать полинявший линолеум у себя под ногами и поднял взгляд. Теперь, среди своих постеров со звездами рок-н-ролла, он готов был бесстрашно вступить в беседу. Другие два мальчика все еще колебались. Арленс полностью сосредоточился на красотке в купальнике, которая, изогнувшись, мчалась по волнам на доске для серфинга, а Смит-Эндрюс уже извертелся, сидя на кровати и пытаясь огрызком карандаша ткнуть себя в пятку.