Ради Елены, стр. 82

— Ты уже потерял ее! — закричала Глин, тряхнув его за руку. — Елена больше не войдет в распахнутую дверь. Не скажет «Папочка, я все понимаю, я прощаю тебя, я знаю, что ты старался». Елены больше нет. Она умерла. А ты мог предотвратить ее смерть.

— Будь у Джастин ребенок, она поняла бы, что значит пребывание Елены здесь, почему я так дрожал при одной мысли, что сделаю что-нибудь не так и снова ее потеряю. Однажды я уже потерял ее. Я не выдержал бы этой муки во второй раз. Как Джастин могла ждать от меня такого?

Глин понимала, что Энтони разговаривает не с ней. Это были размышления вслух. Глин вдруг разозлилась на него так, как злилась в худшие годы их супружества, когда на его служебные достижения она отвечала своими собственными, когда она поджидала его по ночам, чтобы он понял, что ей есть чем заняться в его отсутствие, чтобы заметил синяки у нее на шее, груди и бедрах и хоть как-то на это прореагировал.

— Ты опять думал только о себе, — сказала Глин, — ты всегда думал о себе. Далее когда Елена приехала в Кембридж, ты воспринял это как подарок себе. Ты не думал о ее образовании, только бы тебе было приятно.

— Я хотел снова подарить ей жизнь. Я хотел, чтобы мы были вместе.

— Мало ли чего ты хотел. Ты не любил ее, Энтони. Ты любил только себя. Дорожил своей репутацией, добрым именем и своими успехами. Тебе нравилось быть любимым. Но ты сам никогда не любил ее. И теперь, когда Елены больше нет, ты винишь себя в ее смерти, копаешься в своих чувствах и размышляешь над тем, в каком свете это выставляет тебя. Но ты ничего не предпримешь, потому что боишься, как бы чего не вышло.

Энтони посмотрел на Глин. Веки его были красными и распухшими.

— Ты не знаешь, что случилось. Ты ничего не понимаешь.

— Я все прекрасно понимаю. Ты сейчас похоронишь мертвую дочь, залижешь раны и будешь дальше жить. Ты так и остался трусом, каким был пятнадцать лет назад. Ты предал ее тогда среди ночи. Ты предаешь ее сейчас. Потому что так проще всего.

— Я не предавал ее, — осторожно произнес Энтони, — в этот раз, Глин, я твердо стоял на своем. И поэтому она умерла.

— Из-за тебя умерла?

— Да. Из-за меня.

— Сколько я тебя знаю, ты всегда считал, что и солнце всходит и заходит только ради тебя.

— Однажды взошло, — покачал головой Энтони, — сейчас оно только садится.

Глава 21

Линли поставил «бентли» на свободное место у юго-западного угла кембриджского полицейского управления. Он задумчиво смотрел на еле различимые очертания стеклянной вывески у входа в здание и чувствовал пустоту внутри. Хейверс заерзала на сиденье. Она листала блокнот. Линли, не поворачиваясь, понял, что сержант читает показания Розалин Симпсон.

— Это была женщина, — сказала студентка Куинз-Колледжа.

Розалин проводила их по маршруту той своей утренней пробежки. Они шли сквозь сумрачный, плотный, похожий на хлопок туман по Лондрес-лейн, где слабый свет из открытой двери факультета Азии слегка освещал темноту вокруг. Кто-то захлопнул дверь, и воцарилась непроницаемая мгла. Мир ограничился двадцатью квадратными футами, дальше которых ничего не было видно.

—Ты каждое утро отправляешься на пробежку? — спросил Линли, когда они переходили Милл-лейн и огибали металлические заграждения, защищавшие от машин пешеходный мостик, перекинутый через реку около Гранта-плейс.

Справа в тумане утопал Лондрес-Грин, то здесь, то там из мрака, покрывшего всю округу, проступали громоздкие корявые ивы. За Лондрес-Грин, у дальнего конца пруда, на верхнем этаже старого элеватора мигал огонек.

— Почти, — ответила девушка.

— Всегда в одно и то же время?

— По возможности около четверти седьмого. Иногда позже.

— А в понедельник?

— По понедельникам мне сложнее вставать. В этот понедельник из Куинз-Колледжа я вышла примерно в шесть двадцать пять.

— И на острове ты была…

— Не позже половины седьмого.

— Ты уверена? Не позже?

— Я вернулась к себе в полвосьмого, инспектор. Я знаю, что бегаю быстро, это верно, но не настолько быстро. А в понедельник я пробежала добрых десять миль, начиная от острова. Это часть моей программы подготовки.

— Для очередного кросса?

— В этом году я хочу попасть в сборную университета.

На пробежке Розалин ничего необычного не заметила. Из Куинз-Колледжа она вышла затемно, не встретила по дороге ни души, только обогнала рабочего с тележкой на Лондрес-лейн. Все те же утки и лебеди, одни плавали в реке, другие спокойно дремали на берегу. Был густой туман, поэтому любой человек мог спокойно спрятаться в зарослях.

Приблизившись к острову, все трое увидели костер, его слабый едкий и черный дым таял в тумане. Человек в пальто, фуражке и перчатках подбрасывал в костер осенние листья, мусор и ветки, и пламя лизало их голубыми языками. Линли узнал Неда, угрюмого лодочника.

Розалин указала на пешеходный мостик над узкой протокой реки:

— Она перешла здесь. Я услышала, как она обо что-то споткнулась, может быть, просто поскользнулась: было очень мокро, а еще она кашляла. Я решила, что это тоже какая-то бегунья, которая замедлила шаг, чтобы отдышаться. Если честно, встреча меня немножко разозлила, потому что женщина чуть со мной не столкнулась. И… — Розалин смутилась. — В общем, я отношусь к местным, как все университетские. Я еще подумала: что она забыла на моей дорожке?

— Как ты определила, что женщина местная?

Розалин в задумчивости посмотрела на покрытый туманом мостик. Ее ресницы склеились и потемнели от осевшей на них влаги. Волосы на лбу завивались, как у ребенка.

— По одежде, наверное, И по возрасту, хотя, может быть, она из Люси-Кэвендиш-Колледжа [32].

— Что с одеждой?

Розалин показала на свой разрозненный костюм:

— Обычно спортсмены из университета надевают какую-нибудь одежду цвета колледжа или хотя бы футболку с его эмблемой.

— На ней не было спортивного костюма? — резко спросила Хейверс, глядя в свой блокнот.

— Был, теплый, но не из колледжа. То есть я не увидела на нем эмблемы. Хотя постойте, сейчас подумала, что касается цвета, то костюм мог быть цвета Тринити-Колледжа.

— Костюм был черным, — сказал Линли. Розалин тут же улыбнулась, подтверждая его слова.

— Вы разбираетесь в цветах колледжей?

— Нет, просто догадался.

Линли подошел к пешеходному мостику. Кованые железные ворота в южной части острова были приоткрыты. Полицейскую ленту уже убрали, и на остров мог зайти любой, если захотелось посидеть у воды, тайком с кем-то встретиться или, как Саре Гордон, порисовать.

— Женщина тебя видела?

Хейверс и Розалин остались на дорожке.

— Да, конечно.

— Ты уверена?

— Я чуть на нее не налетела. Она не могла меня не заметить.

— На тебе была та же одежда, что и сейчас? Розалин кивнула и засунула руки в карманы куртки, которую надела, отправляясь на остров.

— Только без нее, разумеется, — добавила Розалин, пожав плечами в знак того, что имеет в виду куртку, — при беге разогреваешься. И еще, — лицо Розалин прояснилось, — на ней не было ни пальто, ни пиджака, наверное, поэтому я и подумала, что она бегунья. Хотя… — Розалин осеклась, глядя в туман, — кажется, она несла что-то в руке. Не могу вспомнить. Но она несла что-то… По-моему.

— Как выглядела женщина?

— Выглядела? — Розалин, нахмурившись, глядела на свои кроссовки. — Стройная. Волосы стянуты на затылке.

— Какого цвета?

— О господи. Кажется, светлые. Да, светлые.

— Не заметила чего-то необычного? Черты лица, например? Шрамы на коже? Форма носа? Большой лоб? Острый подбородок?

— Не помню. Мне ужасно жаль. Я не слишком помогла вам, да? Видите ли, уже три дня прошло, я же не знала, что мне придется вспоминать ее внешность. Ведь человек не станет разглядывать каждого встречного. Он же не собирается их всех потом описывать.

Розалин разочарованно вздохнула и серьезным тоном продолжала: