Ради Елены, стр. 73
К середине произведения подтянулись еще люди: из бара с напитками в руках, из других помещений колледжа, услышав музыку в конференц-зале. К источнику хорошей джазовой музыки люди всегда инстинктивно поворачивают голову, руки сжимают ручку кресла, собственное бедро или кружку пива. Ближе к концу произведения публика была совершенно очарована, а когда без постепенного сворачивания на «нет», как это обычно делают музыканты, мелодия оборвалась на простой ноте, воцарилась тишина, разразившаяся потом продолжительными и восторженными аплодисментами.
На эту похвалу джаз-ансамбль отреагировал поклоном клавишника. Не дожидаясь, пока стихнут аплодисменты, вступил саксофон, выводя знакомую и страстную мелодию «Тейк файв» «Тейк файв» — один из самых популярных джазовых синглов, впервые записанный Дэвидом Уорреном в 1959 г.]. Проиграв ее один раз, саксофон начал импровизировать. Каждые три ноты встраивался контрабас, ударник держал ритм, но ведущим оставался саксофонист. Он полностью отдался во власть музыки, закрыл глаза, откинулся назад, поднял инструмент вверх. Такая музыка рождается у человека в солнечном сплетении, если внутри пустота и пустота эта не дает покоя.
Закончив импровизацию, саксофонист кивнул Рэнди, она поднялась и подхватила последнюю ноту саксофона. И опять через каждые три ноты вступал контрабас, и ударник отбивал тот же постоянный ритм. Но настроение музыки изменилось. Звук стал чистым, приподнятым, словно засиял на медной трубе от радости.
Миранда, как и саксофонист, играла, закрыв глаза и постукивая ногой в такт ударным. Но в отличие от предыдущего солиста она, закончив свою партию и передав последнюю ноту кларнетисту, растянулась в улыбке при аплодисментах в ее адрес.
С третьим произведением «Лишь дитя» настроение снова изменилось. Солировал кларнетист, полный рыжий музыкант с потным лицом, его сумрачная музыка напоминала о дождливом вечере, старомодном ресторане, кольцах сигаретного дыма и бокалах с джином. Под эту музыку хотелось медленно танцевать, томно целоваться и спать.
Публике очень понравилась пьеса, как и следующая, «Черная ночная сорочка», в которой солировали кларнет и саксофон. После этого начался антракт.
Когда клавишник объявил пятнадцатиминутный перерыв, послышались разочарованные возгласы, но коль скоро бокалы успели опустеть, публика потянулась в бар. Линли присоединился к остальным.
В баре по-прежнему соревновались игроки в дротики, их настойчивости и азарту не помешал даже концерт за стеной. Молодой сократил разрыв в счете: цифры на доске вот-вот готовы были объявить ничью между ним и его бородатым соперником.
— Последняя попытка, — объявил молодой и с грозным видом волшебника, который собирается обратить слона в муху, показал всем дротик, — я утверждаю, что смогу метнуть его через плечо и попасть в яблочко. Ваши ставки, господа!
— Нашел чем удивить, — засмеялся кто-то.
— Не выпендривайся, Петерсон. А не то продуешь.
Петерсон усмехнулся и притворно нахмурился:
— О, племя неверующих!
Он повернулся спиной к доске, метнул дротик через плечо и изумленно, как и остальные, посмотрел на пронзенное яблочко.
Толпа одобрительно заревела. Петерсон запрыгнул на один из столов.
— Кто следующий? — закричал он. — Смелей. Попытайте счастья. Но только если вы преподаватель. Я только что победил Коллинза и жажду новой крови.
— Парень сощурился, изучая толпу в сигаретном дыме.
— Вы! Доктор Карптон! Что вы сгорбились там в углу? Смелей, защищайте вашу честь.
Линли проследил за взглядом паренька и увидел преподавателя, который разговаривал с двумя молодыми ребятами.
—Кончайте со своей исторической околесицей, — не унимался Петерсон. — Займетесь ею на семинарах. Ну-ка. Вперед! Карптон!
Преподаватель посмотрел на Петерсона и отмахнулся. Толпа принялась его подначивать. Карптон не реагировал.
— Неужели слабо, Карпуша, давайте же. Будьте мужчиной, — смеялся Петерсон.
— Давай, Карпик, — подхватил кто-то. Следующие несколько секунд толпа на все лады повторяла: Карптон, Карпуша, Карпик. Во все времена студенты давали преподавателям ласковые или смешные прозвища. Линли сам это делал, сначала в Итоне, потом в Оксфорде.
А Елена Уивер? Только сейчас он вдруг об этом задумался.
Глава 19
— Что случилось, Томми? — спросила леди Хелен, заметив, как Линли машет ей рукой у входа в зал.
— Концерт окончен. По крайней мере для нас с тобой. Пойдем.
Она проследовала за Линли обратно в бар, где толпа начала рассеиваться, потому что те, кто пришли на концерт, возвращались на свои места. Человек по имени Карптон остался за столиком в углу, но один из его молодых собеседников уже ушел, а второй облачался в зеленую куртку и черно-белый шарф. Карптон тоже поднялся и, приложив к уху ладонь, слушал то, что говорил ему молодой человек. Потом натянул пиджак и направился к двери.
Когда Карптон приблизился, Линли внимательно его рассмотрел, оценивая, годится ли преподаватель на роль потенциального любовника двадцатилетней студентки. Несмотря на моложавое, мальчишеское лицо, он был непримечательным, обыкновенным мужчиной не выше ста семидесяти, чьи волнистые волосы цвета ванильных сухариков уже неумолимо редели. На вид ему было около пятидесяти, но, несмотря на широкие плечи и грудь (наверное, занимался греблей), Линли вынужден был признать, что Карптон совсем не похож на человека, который обольстил и соблазнил такую девушку, как Елена Уивер.
Когда преподаватель приблизился, Линли окликнул его:
— Доктор Карптон?
Карптон остановился, с удивлением посмотрел на незнакомца, назвавшего его по имени:
— Да.
— Томас Линли.
Представив леди Хелен, он достал удостоверение полицейского:
— Мы можем поговорить?
Карптон нимало не смутился. Послушно и с облегчением он ответил:
— Да, идемте со мной.
Карптон привел их в свои комнаты, в северной части колледжа, куда из конференц-зала нужно было пройти через два внутренних двора. Комнаты помещались на втором этаже, в юго-западном крыле и выходили на реку Кем с одной стороны и на сад с другой. Одна комната служила кабинетом, вторая маленькой спальней с узкой и неприбранной кроватью, вся мягкая мебель стояла в кабинете, который был беспорядочно набит книгами. Из-за обилия книг в кабинете в воздухе висел тот особый запах плесени, который обычно исходит от старых и пыльных бумаг.
Карптон взял со стула пачку докладов и переложил на стол.
— Хотите бренди? — предложил он.
Линли и Хелен кивнули, и Карптон подошел к стеклянной горке возле камина и достал три коньячных бокала, внимательно изучил их на просвет и только потом наполнил. Карптон не произнес ни слова, пока не сел в громоздкое набивное кресло.
— Вы насчет Елены Уивер, я не ошибся? — произнес он тихо и спокойно — А ведь я жду вас со вчерашнего утра. Мое имя назвала вам Джастин?
— Нет. Елена. У нее в календаре, начиная с января, встречается необычный значок. Маленькая рыбка. Елена отдала дань студенческой традиции.
— Понятно.
Карптон внимательно посмотрел на стакан. Он вытер покрасневшие глаза и поднял голову:
— Она никогда так ко мне не обращалась. Она звала меня «Виктор».
— Так Елена помечала день вашего очередного свидания. Она пыталась зашифровать информацию от отца, который вдруг, не дай бог, зайдет в комнату и посмотрит на календарь. Ведь, насколько я понимаю, вы хорошо его знаете?
Карптон кивнул. Он, не торопясь, сделал глоток, поставил рюмку на низенький столик, который стоял между его креслом и креслом леди Хелен. Похлопав себя по нагрудному карману серого твидового пиджака, он вытащил портсигар. Портсигар был оловянным, с зубчиками в одном углу. На крышке виднелось что-то вроде гребешка. Карптон предложил гостям по сигарете, потом закурил свою, сверкнув беспокойным светлячком спички. У него были большие сильные руки с мягкими овальными ногтями.
Не сводя глаз с кончика сигареты, Карптон заговорил: