Сердце зимы, стр. 83

Глава 14

ЧТО СКРЫВАЕТ ВУАЛЬ

Морские волны мягко качали «Славу Кидрона», отчего золоченые фонари в кормовой каюте слегка колебались в подвесах, но Туон сидела неподвижно, пока бритва в уверенной руке Селусии скользила по ее голове. В высокие кормовые окна виднелись другие громадные корабли, о носы которых белой пеной разбивались серо-зеленые валы. Кораблей были сотни, ряд за рядом они тянулись до самого горизонта. В четыре раза больше, чем было оставлено у Танчико. Райагел, Те, Кто Возвращаются Домой. Коринне, Возвращение, началось.

Позади «Кидрона» парил над морем альбатрос, следуя за кораблем, словно подлинное предзнаменование победы, хотя его длинные крылья были не белыми, а черными. И все равно примета благоприятная. Истолкование примет и знамений не зависит от места. Крик совы на заре означает смерть, а дождь с безоблачного неба обещает нежданного гостя, неважно, случилось то в Имфарале или в Норен М’Шаре.

Ежеутренний ритуал бритья умиротворял Туон, а сегодня ей требовалось спокойствие. Прошлой ночью она отдавала приказания, обуреваемая гневом. А в гневе нельзя командовать. Она чувствовала себя почти сей’мосив, словно ее честь претерпела ущерб. Ее равновесие было поколеблено, и это служило дурным предзнаменованием для Возвращения, как и потеря сей’тайр, несмотря на летящего следом альбатроса.

Мягкой влажной салфеткой Селусия стерла остатки мыльной пены, затем протерла кожу сухой салфеткой и наконец мягкой кисточкой припудрила гладкий череп. Потом она отступила в сторону, и Туон встала, сбросив искусно вышитый синий шелковый пеньюар на ковер с сине-золотистым узором. От прохладного воздуха голая смуглая кожа ее тотчас покрылась мурашками. Четверо из десяти горничных Туон, стоявших на коленях вдоль стен, грациозно поднялись. Хорошо сложенные и миловидные, все они были облачены в прозрачные белые одеяния. При покупке обращали внимание не только на внешность, но и на умения, и обучены они были на славу, а за время долгого плавания от Шончан успели привыкнуть и к корабельной качке. Горничные поспешили за одеждой, разложенной наготове на крышках резных сундуков, и принесли ее Селусии. Та никогда не позволяла да’ковале самим одевать Туон, разве что до чулок и туфель допускала.

Селусия облачила Туон в плиссированное платье цвета старой поделочной кости, и та, глядя в прикрепленное к внутренней перегородке высокое зеркало, не удержалась, чтобы не сравнить ее и себя. Исполненную достоинства красоту Селусии подчеркивали золотистые волосы, светлая кожа, оттенком напоминающая густые сливки, и холодные голубые глаза. Ее можно было бы принять за одну из Высокородных, причем высокого ранга, если бы не выбритая левая половина головы со’джин. Но подобное замечание ее саму немало потрясло бы, она, наверно, даже вскрикнула бы от изумления. Мысль о том, что можно подняться выше определенного положения, приводила Селусию в ужас. Туон знала, что ей самой никогда не обрести столь властной внешности. У нее слишком большие глаза, к тому же светло-карие. Когда она забывалась и маска строгости слетала с нее, ее лицо в форме сердечка становилось по-детски озорным. Макушка Туон находилась на уровне глаз Селусии, а ее камердинер была не так уж и высока. Туон не хуже других скакала верхом, превосходно боролась, искусно владела подходящим для нее оружием, но, чтобы произвести впечатление, ей всегда приходилось использовать ум. Этот инструмент она оттачивала с таким упорством, с каким развивала все остальные свои способности, вместе взятые. Хорошо хоть, широкий плетеного золота пояс подчеркивал талию, и ее никто не примет за мальчишку в платье. На Селусию мужчины всегда заглядывались, и слух Туон ловил порой сделанные шепотом замечания о полной груди ее со’джин. Возможно, властность во взоре ей не так уж и нужна, но вот грудь иметь чуточку побольше не помешало бы.

– Да будет на вас Свет, – пробормотала Селусия довольным тоном, и да’ковале поспешили вернуться на свои места. – Каждое утро, с того самого дня, когда впервые выбрили вашу голову, вы делаете одно и то же. Прошло уже три года, и неужели вы все еще думаете, что я могу оставить хоть волосок?

Тут Туон сообразила, что водит рукой по выбритой голове. В поисках щетины, с печалью призналась она себе.

– Если бы оставила, – промолвила Туон с напускной суровостью, – я велела бы тебя наказать. В расплату за все те разы, что ты меня угощала розгой.

Селусия, застегивая низку рубинов на шее Туон, рассмеялась.

– Если вы отплатите мне за все сразу, то я никогда больше сесть не смогу.

Туон улыбнулась. Мать Селусии преподнесла свою дочь в качестве колыбельного дара Туон, Селусии суждено было стать ее нянькой и, что намного важнее, ее тенью, тайным телохранителем. Этому Селусию обучали первые двадцать пять лет жизни, причем для второй ипостаси ее готовили в секрете от всех. В день шестнадцатых именин Туон, когда голову девушки выбрили впервые, она сделала Селусии традиционные подарки от своего Дома: маленькое поместье – за проявленную заботу; прощение – за порку, без которой нет воспитания; по мешку с сотней золотых монет-тронов – за каждый раз, что ей приходилось наказывать подопечную. На Высокородных, собравшихся на прием, где Туон впервые представили как взрослую, произвело незабываемое впечатление количество мешков с золотом – их оказалось немало, многие из присутствовавших такого богатства не имели. В детстве Туон была... очень непослушной, не говоря уже о ее упрямстве. И последний традиционный подарок: Селусии предложили выбрать для себя любую должность. Туон не знала, кто был потрясен больше, она сама или толпа любопытных, когда эта горделивая женщина вместо власти и высоких должностей попросила место камердинера Туон, место ее главной горничной. И, конечно же, место ее тени, хотя об этом было сказано уже не прилюдно. Туон была очень обрадована.

– Возможно, понемножку, растянув лет на шестнадцать, – сказала Туон. Глядя на свое отражение в зеркале, она подольше задержала на лице улыбку, чтобы сделалось ясно: ужалить она не собиралась, затем сменила улыбку на строгое выражение. Она чувствовала к женщине, вырастившей ее, бульшую привязанность, чем к родной матери, которую видела в детстве всего дважды в год, и к братьям и сестрам, которые с первых ее шагов учили ее сражаться за расположение матери. На сегодняшний день двое из них в этих боях погибли, а трое пытались убить ее. Сестру и брата обратили в да’ковале, и их имена вычеркнули из записей и архивов столь же решительно, как если бы открылось, что они способны направлять. И даже сейчас положение Туон было далеко не безопасным. Один-единственный неверный шаг, и ей грозит гибель, а то и много худшая участь – голую, ее продадут на публичных торгах. Благословение Света, когда она улыбается, то по-прежнему выглядит на шестнадцать лет! В лучшем случае!

Посмеиваясь, Селусия повернулась к туалетному столику и сняла с покрытой красным лаком стойки плотно прилегающий головной убор из золотистых кружев. Редкие кружева оставят на виду ее бритую голову и всем скажут, что Туон – Ворон-и-Розы. Возможно, она и не сей’мосив, но ради Коринне она должна восстановить душевное равновесие. Следовало бы попросить Анат, ее Соэ’фейя, о наказании, однако после неожиданной смерти Нефери минуло менее двух лет, и Туон до сих пор чувствовала себя с ее преемницей неуютно. Что-то подсказывало ей, что она должна сама себя наказать. Возможно, она видела знак, который предпочла не понять. На корабле вряд ли найдутся муравьи, но жучки нескольких видов встречаются.

– Нет, Селусия, – тихо промолвила Туон. – Вуаль.

Селусия неодобрительно поджала губы, но молча положила чепец на стойку. Ей было предоставлено право говорить откровенно, без обиняков, разумеется, при закрытых дверях, но она понимала, когда можно высказать свое мнение, а когда лучше промолчать. Туон пришлось ее наказывать всего лишь дважды, и, Свет свидетель, она сожалела о том не меньше Селусии. Не произнеся ни слова, ее камердинер достала длинную легкую вуаль, накинула ее на голову Туон и закрепила узкой золотой плетеной тесьмой, усаженной рубинами. Еще прозрачнее, чем одеяния да’ковале, вуаль нисколько не скрывала лица Туон. Но она скрывала самое главное.