Мартовскіе дни 1917 года, стр. 35
II.Гуманность и революціонная стихія.
Один мотив в р?чи, произнесенной Керенским в Сов?т?, находится в р?зком противор?чіи с т?ми побужденіями, которыя яко-бы заставили его по какому-то таинственному наитію принять р?шеніе о вхожденіи в состав временнаго правительства. Не случайно, однако, Керенскій упомянул об арестованных представителях старой власти. Довольно знаменательно, что и Милюков, произносившій на митинг? в сос?днем зал? чуть-чуть позже также свою первую ''министерскую" р?чь, выдвинул ту же мотивировку выбора Керенскаго на пост генерал-прокурора в новой Россіи: "Мы безконечно рады были — говорил Милюков по отчету "Изв?стій" — отдать в в?рныя руки этого общественнаго д?ятеля то министерство, в котором он отдаст справедливое возмездіе прислужникам стараго режима, вс?м этим Штюрмерам и Сухомлиновым". Итак р?чь шла не о гуманности, а о возмездіи, и Керенскій еще раз сам подчеркнул на солдатском митинг? в Таврическом дворц? вечером 2-го марта, что вс? старые министры будут отв?чать по суду за свои д?йствія. Как можно объяснить это противор?чіе? Шульгин, который среди мемуаристов кладет наибол?е густо краски в описаніи переживаній современников февральских и мартовских дней, в непосл?довательной позиціи Керенскаго видит своего рода "комедію", которую он сознательно играл перед "революціонным сбродом". Керенскій хот?л спасти арестованных, и для этого надо было перед толпой "д?лать вид", что Гос. Дума сама "расправится с виновными". И крайне тенденціозный мемуарист отдает должное Керенскому: "он употребил вс? силы своего "драматическаго" таланта, чтобы кровь "при нем" не была пролита". В правых кругах не один только Шульгин признает заслуги в этом отношеніи Керенскаго и первые дни революціи. Ген. Врангель вспоминает, что в то время он уже услышал от члена Думы бар. Штейнгера, прі?хавшаго в Кіев и разсказывавшаго о событіях в Петербург?, что только Керенскому (он один способен "сладить с толпой") "Россія была обязана т?м, что кровопролитіе первых дней вовремя остановилось". Писательница Гиппіус —челов?к другой среды — высказалась в дневник? еще сильн?е: "в март? он буквально спас (курсив авт.) Россію от немедленнаго безумнаго взрыва".
Естественно мы не будем отрицать гуманности революціоннаго правительства, которая была за ним признана таким антиподом революціи, каким неизб?жно был в. кн. Ник. Ник. Он говорил своему племяннику Андрею в Тифлис? 9 марта: "Единственное спасеніе я вижу в лозунг? новаго правительства — безкровная революція, но ручаться, конечно, нельзя. Народная ненависть слишком накип?ла и сильна". Готовы мы в общем признать, что именно Керенскому, в силу исключительной роли, которую ему пришлось играть, и ореола, окружившаго его имя, принадлежит как бы честь проведенія в жизнь лозунга: " государственная жизнь не проливает крови". Но сам Керенскій проявил так мало чуткости в своих воспоминаніях к описываемой им современности, что счел для себя возможным пом?стить в текст? такія строки: "Люди правые меня упрекали и упрекают еще за мою снисходительность в отношеніи л?вых, т. е. большевиков. Они забывают, что, если бы я д?йствовал в соотв?тствіи с принципами, которые они выдвигают, я должен был прим?нить режим террора, не нал?во, а направо, и что я не им?л права проливать кровь (!!) большевиков, не пролив потопов крови (couler des flots de sang), в первые нед?ли революціи, когда я рисковал авторитетом и престижем в глазах масс, сопротивляясь требованіям жестокой расправы (peine atroce) с Царем, со вс?ми членами динаcтіи и их служителями". Вот это изложеніе, почти приближающееся к изложенію т?х мемуаристов, которые с излишним усердіем желают изобразить народную стихію в февральскіе и мартовскіе дни насыщенной кровожадными инстинктами, мы должны р?шительно опровергнуть, как очень далекое от того, что было в д?йствительности, династіи придется говорить особо, и, думается, роль Временнаго Правительства и министра юстиціи выяснится с достаточной отчетливостью [118]. Поэтому ограничимся пока лишь б?глыми иллюстраціями в дополненіе к тому, что сказано уже было для характеристики настроенія толпы в первые дни революціи в связи с описаніем эксцессов в отношеніи к офицерам. Это будет н?которым коррективом к показаніям строгих мемуаристов, обличающих революцію.
1.Кордегардія Таврическаго дворца
Нельзя отрицать, что в первые дни Петербург пережил пароксизм лихорадки массовых арестов, временно превративших далее зданіе Таврическаго дворца, гд?, по выраженію Зензинова, билось "сердце русской революціи", в какую-то революціонную кордегардію. Мемуаристы л?ваго сектора русской общественности — Керенскій не представляет в данном случа? исключенія — всем?рно стараются снять с себя отв?тственность за насилія, учиняемыя именем революціи, и довольно р?шительно отклоняют приписываемую им иниціативу в д?л? "самозащиты" революціи. То было инстинктивное, самопроизвольное устремленіе масс, носившее "партизанскій характер". Руководители революціи пытались лишь регулировать анархическую иниціативу самозванных групп, придав ей н?которым образом законную форму. Так поясняет Суханов в своих "записках". "Самочинныя группы, одна за другой — вспоминает он — подносили членам Исп. Ком. ...написанные ими приказы об арестах, как невинных, так и д?йствительно опасных; как безразличных, так и на самом д?л? зловредных слуг царскаго режима... Не дать своей подписи в таких обстоятельствах, значило, в сущности, санкціонировать самочинное насиліе, а, быть может, и эксцессы по отношенію к нам?ченной почему-либо жертв?. Подписать же ордер, означало в одних случаях пойти навстр?чу вполн? ц?лесообразному акту, в других — просто доставить личную безопасность челов?ку, ставшему под подозр?ніе. В атмосфер? разыгравшихся страстей нарваться на эксцессы было больше шансов при противод?йствіи аресту, ч?м при самой процедур? его. Но я не помню ни одного случая ( и даже могу утверждать, что такого не было ), когда тот или иной арест состоялся бы по постановленію Исп. Ком. или по иниціатив? его. С перваго момента революція почувствовала себя слишком сильной для того, чтобы вид?ть необходимость в самозащит? подобным способом" [119].
Память н?сколько изм?нила мемуаристу, и факты далеко не всегда совпадают с его категорическим утвержденіем. Как ни скромны документальные сл?ды этих дней в архивах, но они говорят об иниціатив?, проявленной членами Исп. Ком.: вот, напр., "приказаніе", отданное подп. Ст. Шиманскому "отправиться на основаніи полученных св?д?ній для производства ареста б. предс?дателя Сов?та министров Бориса Штюрмера и доставить его в пом?щеніе Государственной Думы" — приказаніе пом?чено датой 8 ч. 45 м. утра 28-го и подписано за предс?дателя военной комиссіи Врем. Ком. Гос. Думы ст. лейт. с. р. Филипповым, не состоявшим даже членом Исп. Ком. [120].
Само собой разум?ется, что иниціатива ареста правительственнаго аппарата принадлежала не взбунтовавшейся солдатской толп?, а руководителям движенія, которые в первый момент исходили в гораздо большей степени из соображеній революціонной ц?лесообразности, ч?м гуманности. Для объясненія этого естественнаго посл?дствія возстанія, когда борющаяся сторона пыталась изолировать и обезвредить представителей старой власти, вовсе н?т надобности становиться в искусственную позу безупречнаго революціоннаго Дон-Кихота. Сам Керенскій разсказывает, что Думскій Комитет поздно вечером 27-го, приняв временныя бразды правленія, р?шил арестовать старое правительство в Маріинском дворц? (очень сомнительно, чтобы такое постановленіе Врем. Комитета существовало, но какія-то попытки в этом отношеніи были сд?ланы, как устанавливает процитированный выше документ из архивов военной комиссіи). Еще раньше, даже до формальнаго образованія Врем. Комитета, по распоряженію уже диктаторствовавшаго в кулуарах Керенскаго было отдано в революціонном порядк? предписаніе об арест? предс?дателя Гос. Сов?та Щегловитова. Это вновь разсказал сам Керенскій в н?сколько противор?чивом пов?ствованіи о событіях первых дней революціи, и разсказ его подтвердил в своих воспоминаніях литовскій депутат Ичас. По словам Керенскаго, в толп?, собравшейся в Тавр. дворц?, говорили о необходимости суровых м?р в отношеніи представителей и защитников стараго режима и интересовались его "мн?ніем". Керенскій отв?тил, что т?, кто особенно опасны, будут немедленно арестованы, и назвал Щегловитова, тут же приказав, чтобы посл?дній немедленно был к нему приведен (tut amene sur le champ devant moi). Отпадает таким образом приводимая Сухановым и другими, распространенная при посредств? "очевидцев" версія о том, что какой-то студент, "неизв?стно по чьему распоряженію", арестовал Щегловитова, пригласив к себ? на помощь с улицы случайную группу вооруженных солдат. Надо думать, что тогда же было дано распоряженіе и об арест? мин. вн. д. Протопопова, задержать котораго пыталась еще в 11 ч. утра по собственной иниціатив? какая-то группа инсургентов при помощи солдат Преображенскаго и Волынскаго полков, которых еще не было в Таврич. дворц? (эту совершенно неправдоподобную версію приводит Керенскій).