Грешница, стр. 79
И пока Челси пила чай с семейством Вивиани и рассуждала на тему, какие методы давления на бея и его окружение будут наиболее эффективными, Хамонда, бей Туниса, покуривал свой кальян, развалясь на шелковых подушках. Возле его ложа стоял управляющий, разговаривавший с Челси. Он был само внимание.
.Частная приемная бея слегка возвышалась над внутренним двором, в центре которого был лазурный бассейн со множеством фонтанов, окруженный благоухающими персидскими розовыми кустами.
— Женщина с золотыми волосами, которая приходила и требовала приема. Кто она? — томно спросил бей. Он видел ее сквозь изящные арабески возле трона, и эта женщина заинтересовала его. Бледнокожие девушки, большая редкость в их краях, обычно оказывались в его гареме, и бей уже думал о Челси как о прекрасном дополнении в свой сераль во дворце Бардо.
— — Я не помню ее имени, — ответил министр, пожав плечами. Женщины не имели ровно никакого значения для истинного мусульманина. — Какая-то англичанка.
— За ней следят?
— Разумеется, мой господин.
Бей был в простых белых льняных одеждах, в отличие от своего министра, вынужденного быть одетым в багровый халат и джеббу зеленой парчи, для того чтобы выделяться из толпы.
— Она будет здесь вечером? Золотые волосы восхищают меня…
Бей затянулся парами опиума и закрыл глаза. Нежный, светлый, поэтический образ Челси занимал его воображение.
— Если только это возможно, мой господин. С ней телохранители.
Глаза бея открылись и тут же сузились в две щелки.
Он смотрел не гневно, а даже апатично.
— Ну, так поднимите армию, — пробормотал он. Бей обладал неограниченной властью в своих землях.
— Да, мой господин, — ответил министр. Противоречить бею — дело неслыханное, однако он предпочел бы менее открытый способ пленения девушки.
Хотя европейцы редко использовали свое политическое, военное и морское могущество для освобождения заложников, в особенности женщин, и предпочитали платить выкуп, министр считал, что поднимать в ружье армию с целью похищения женщины для гарема бея было бы чересчур. Тунис — древний город с извилистыми лабиринтами. Из-за слишком оживленного движения и узких улиц за ворота города не позволяли проводить даже лошадей. Все товары доставлялись из порта носильщиками. Поэтому оттеснить леди от охранника в уличной толкотне представлялось делом чрезвычайно простым.
Незадолго до девяти вечера Челси отправилась на ужин в британское консульство в сопровождении телохранителей, прислуги и эскорта Вивиани. Идти было не больше десяти минут; луна была полной, хотя редко показывалась в тех глухих переулках, которыми им пришлось идти. Освещали путь фонарщики.
Министр не мог придумать более подходящего сценария. Челси исчезла на пути между кафе Хамма и Баб-Менаром, когда завязалась шумная потасовка между несколькими мужчинами у дверей кафе. Толпа вывалилась на затемненную улицу и врезалась в маленький отряд, охранявший Челси. Секунду спустя, когда схватка утихла, Джакомо Вивиани быстро окинул взглядом кучку телохранителей в поисках Челси и внимательно осмотрел улицу, прилегающую к Казбаху. Обнаружив отсутствие Челси, Вивиани словно обезумел. Он осыпал отборными ругательствами бея, причем на семи языках, и потом испустил глубокий вздох отчаяния. Вызволить женщину из гарема бея стоило баснословных денег, если вообще возможно.
В то время как Челси, связанную, с кляпом во рту, везли по улицам Туниса, Синджина, распростертого и привязанного к стене в камере пыток в Бардо, палач бея обучал покорности.
Там Синджина оставляли под палящим солнцем на два или три дня без пищи и воды, и обычно такие методы приносили очень хорошие плоды в обучении послушанию.
И если бей хотел сделать из англичанина раба, то он им будет.., рано или поздно.
«Иншаллах» — «если это будет угодно аллаху», — он не умрет.
Глава 42
«Умираю», — смутно подумал Синджин. Сколько времени он уже привязан к этой стене? Сколько ночей прошло? Две? Три? Синджин попытался вспомнить, но как только необходимость ясно мыслить начинала давить на хрупкое восприятие действительности, он терял сознание. Ступни ног горели от сотен палочных ударов. Это было странное ощущение, будто мучительная боль, минуя конечности, вгрызалась прямо в мозг.
Язык распух от недостатка воды и заполнил собой весь рот. Кожа была сожжена до такой степени, что, когда он увидел свою руку она была пламенно-красного цвета. Наконец, Синджин в изнеможении закрыл глаза и когда вновь приподнял налитые свинцом веки, то не увидел ничего, кроме темноты. Синджин не мог сказать, сколько времени прошло — сутки или месяц.
Может быть, его слепота была частью всего этого кошмара и ощущение потери зрения после побоев было болезненным бредом? Синджин попытался было собраться с силами и заставить свой мозг выработать, некое подобие логической цепи событий, однако осознать это, похоже, было выше его сил. И если бы в его теле оставалась хоть капля влаги, Синджин закричал бы.
А потом сон, который поддерживал его волю к жизни, снова унес сознание назад по течению времени.., рай… Челси скачет на лошади по ярко-зеленому полю, где-то возле горизонта, вдали виднеется пруд, сквозь густую траву на лужайке бежит звенящий ручей… Ее чарующая, маняющая улыбка… Синджин произнес имя Челси, хотя прозвучало оно как хриплый звук, вырвавшийся из его пересохшего горла.
— Он еще жив, — небрежно произнес охранник.
Синджин лежал на полу и вместо ног чувствовал груду обугленной плоти. Он даже подумал о том, что аллах помог ему, ведь когда тюремщики отвязывали его от стены, он не издал ни звука.
— Возможно, министр вознаградит нас, — бодро заметил главный палач бея. Он также не думал, что пленный выживет.
— Но Махмуд сказал, что уже три дня…
— Белокожие ференджи никогда не протягивают трех дней, — хмуро заметил его товарищ. Махмуду лучше знать.
— Может, он не хотел, чтобы этот жил.
Эти слова произнес Имир, огромный турок. В них явственно сквозила растерянность. Ведь головы палачей держались на плечах лишь по прихоти бея и министра.
— Ты добросовестно исполнил свои обязанности, — Заметил подручный палача.
Турок некоторое время раздумывал, потом сказал:
— Отнесите его к врачу, а я пока доложу министру.
Врач сможет его убить гораздо быстрее и проще, чем я.
Министр же, как выяснилось, не только позволил Синджину жить, но позволил ему жить с комфортом.
Выздоравливающее тело его было поручено заботам целого сонма прислуги, пища доставлялась со стола самого бея, а отведенные комнаты отличались богатством и великолепием убранства, и, хотя Синджин не мог видеть, он Ощупью «осмотрел» их.
Синджин решил не думать о том, что пытками они все же достигли своей цели. В его первый день пребывания у врача, когда из-за острой боли он приходил в сознание лишь на несколько минут в сутки, министр двора задал ему вопрос, не изменил ли он своего решения за те дни, проведенные в застенке.
Будучи дипломатом, министр не стал открыто требовать у Синджина детального согласия на требование бея. Он просто спросил «да» или «нет». Синджин же прекрасно знал, что подоплека вопроса была, будет ли он жить или нет. И, ненавидя свою слабость и боязнь принять смерть, он ответил «да».
Синджин был еще очень молод, любил свою жену, и, несмотря на невероятную физическую беспомощность, крохотная надежда на будущую свободу теплилась в сердце.
Итак, он сказал «да».., скрывая в Душе лицемерие.
Он сказал «да», надеясь жить и возвратить свободу.
Он сказал «да».., безумно желая снова встретиться с женой.
В течение последующей недели бей часто справлялся о здоровье своего пленника. Его нетерпение объяснялось недавно полученной новостью о том, что его брата Хамета видели в Кайруане. Кайруан был древней столицей и религиозным центром Регентства, и Хамет пытался утвердить свои позиции и права на трон Хамонды. И хотя Коран утверждал наследование престола старшим из братьев, за последние два века в мусульманском мире было сделано много исключений из этого правила. Хамонда предпочитал видеть в качестве наследника трона своего сына, а не брата.