Затерянный остров и другие истории, стр. 6

Четверо Мужей подняли свои весла. Прекрасный молодой вождь поплыл к берегу; но едва только ноги его коснулись той черты, где встречается море и суша, он обратился в камень.

Тогда сказали Четверо Мужей:

— Его жена и ребенок вечно должны быть рядом с ним; они не умрут, они тоже останутся жить.

И вот теперь, выходя на опушку леса, у самой скалы Сиваш вы видите большую скалу, а с нею рядом — поменьше. Это и есть застенчивая маленькая жена-северянка вместе с новорожденным младенцем.

Что ни день со всех концов света мимо них проходят суда. Они идут под парусами, бороздят винтами воды Теснин, поднимаясь вверх по проливу. Из далеких тихоокеанских портов, с морозного Севера, из стран Южного Креста… Снова и снова минуют они живую скалу, что стояла там до того, как на воде закачались их корпуса, и что пребудет там после того, как сотрутся их названия, а команды с капитанами отплывут в свое последнее плавание; когда сгниют их товары, а имена владельцев уже никто не сможет припомнить. Но высокая серая колонна из камня по-прежнему останется там памятником человеческой верности грядущим поколениям; и пребудет она во веки веков.

ОТШЕЛЬНИК

Поднимаясь к верховьям реки Капилано по дороге к городу, примерно в миле от плотины, вы минуете заброшенную хижину лесоруба. Сойдите с тропы в этом месте, возьмите влево, проберитесь сквозь заросли на несколько сот метров — и вот вы на скалистых берегах этой самой прозрачной, самой беспокойной реки во всей Канаде. Десятки преданий неразрывно связаны с ней, ее воды оживляют в памяти множество романтических образов, что соперничают с рекой величием и прелестью и о которых вечно звенят ее волны. Но я услыхала эту легенду из уст того, чей голос был столь же сладок для слуха, как журчание вод у ее порогов. Только, в отличие от них, он нем сегодня, а вот река все поет и поет.

Ее мелодия была столь же напевна два года назад, в тот долгий августовский полдень, когда мы — я и вождь со своей славной супругой и милой юной дочерью — гуляли среди камней, следя, как у нас над головами от вершины к вершине проплывают ленивые облака. То был один из дней его вдохновения: легенды одна за другой спешили слететь с его уст, словно свист с губ счастливого мальчугана. Сердце его переполнялось преданиями старины, глаза туманились мечтой и той странной печалью, что всегда овладевала им, когда говорил он о романтике былого. Не было дерева, валуна, порога, на который бы пал его взгляд без того, чтобы он не связал его с каким-нибудь древним поэтичным поверьем. Потом вдруг, оборвав своп воспоминания, он повернулся ко мне и спросил, суеверка ли я. Конечно же, я ответила утвердительно.

— Веришь ли ты, что некоторые происшествия приносят беду, предрекают зло? — спросил он.

Я отвечала уклончиво, но тем не менее это как будто удовлетворило его, потому что он углубился, не просто мечтательно, но скорее самозабвенно, в необыкновенную историю об отшельнике этого каньона. Но прежде он задал мне один вопрос:

— Что думают о детях-близнецах твои соплеменники, живущие восточнее Великих Гор?

Я покачала головой.

— Довольно, — сказал он, прежде чем я успела сказать что-либо. — Я вижу, в твоем народе не жалуют их.

— Близнецов у нас почти не бывает, — поспешила я с ответом. — Они редки, очень редки, но у нас не любят их, это правда.

— Почему? — только и спросил он.

Я поколебалась, прежде чем продолжить. Сделай я ошибку — и будущий рассказ замрет на его устах, так и не родившись. Но мы настолько понимали друг друга, что я наконец отважилась на правду.

— Ирокезы говорят, что дети-близнецы похожи на кроликов, — объяснила я. — Их родителей в народе всегда кличут «тованданага». На языке могавков это значит «кролики».

— И это все? — спросил он с любопытством.

— Да, все. Разве этого мало, чтобы не любить близнецов? — отозвалась я.

Он подумал немного, затем с явным намерением разузнать, как относятся к близнецам другие народы, спросил:

— Ты жила долгое время среди бледнолицых. Что говорят они о близнецах?

— О, бледнолицые их любят! Они… они… Ну, они говорят, что очень гордятся близнецами…

Тут я запнулась, вновь чувствуя под ногами зыбкую почву. Он глядел на меня с большой недоверчивостью, и я поспешила осведомиться, что же думают об этом в его собственном племени сквомишей.

— У нас никто не гордится ими 7, — сказал он решительно. — И не потому, что кто-то боится прослыть «кроликами». Нет, близнецы — это страшное дело, знак грядущего зла, нависшего над отцом, и еще хуже — знак беды, нависшей над всем племенем.

Тут я поняла, что в сердце своем он хранит какое-то необыкновенное происшествие, послужившее основой преданию.

— Расскажи мне об этом, — попросила я.

Он сел, обхватив колени тонкими смуглыми руками и чуть откинувшись назад, на огромный валун; взгляд его, проследив течение неистовой реки, опустился на поющие воды там, где они внезапно сходятся у поворота. И пока он рассказывал эту странную легенду, взгляд его не отрывался от того места, где поток исчезал за поворотом в своем стремительном движении к морю.

Начал он без всякого вступления.

— Серым, печальным утром ему рассказали о постигшем его несчастье. Был он великим вождем и правил множеством племен на севере Тихоокеанского побережья; но что значило сейчас все его величие? Юная жена родила ему близнецов и теперь плакала в горькой муке в маленькой хижине из еловой коры у края приливных вод.

У входа столпились старики и старухи, умудренные годами, знаниями и опытом многих племен. Одни плакали, другие торжественно напевали погребальные песни — песни утраченных надежд на счастье, которое уже не вернется к ним из-за этого великого бедствия, третьи приглушенным голосом обсуждали страшное событие. И долгие часы мрачного совета прерывались только криком мальчиков-близнецов в хижине из коры, безнадежными рыданиями юной матери да мучительными стонами сраженного болью отца — их вождя.

— Что-то страшное ждет наше племя, — говорили старики на совете.

— Что-то страшное ждет моего мужа, — рыдала подавленная горем молодая мать.

— Что-то страшное ожидает всех нас, — эхом отзывался несчастный отец.

И тут выступил вперед древний знахарь. Подняв руки, он развел ладони в стороны, чтобы успокоить жалобные стенания толпы. И хотя голос его дрожал под бременем многих зим, но взгляд был еще острым, отражая ясность ума и мысли, — так спокойные водоемы с форелью в каньоне Капилано отражают вершины гор. Слова его были властны, жесты повелительны, осанка пряма и благородна. Никто не осмеливался усомниться в его авторитете и вдохновенной прозорливости; суду его все внимали без звука, и слова его падали неотвратимо, словно рок.

— Таков старинный обычай сквомишей: дабы зло не коснулось племени, отец детей-близнецов должен отправиться далеко в сердце гор, и там своим уединением и строгой жизнью доказать, что он сильнее угрожающего зла. Этим он развеет тень, нависшую над ним и его народом. И потому я назову срок, который ему предстоит провести в одиночестве, борясь с незримым врагом. Сама природа подаст ему знак, поведав о часе, когда зло будет побеждено, а народ его спасен. Он должен отправиться в путь до захода солнца, взяв с собой только свой лучший лук и верные стрелы. Взойдя на горные выси, он пробудет там десять дней один, совсем один.

Властный голос умолк; криком возвестило племя о своем согласии. Молча поднялся отец близнецов, чье застывшее лицо отразило великую муку по поводу этого, казалось всем, краткого изгнания. Оставив плачущую жену и двух маленьких созданий, что звались его сыновьями, он сжал верный лук и стрелы и повернулся к лесу, чтобы сойтись с чащей лицом к лицу, как подобает воину. Но прошло десять дней, а он не вернулся. Не вернулся он и через десять недель, и через десять месяцев.

— Он умер! — шептала мать, склоняясь над головками обоих малышей. — Он не устоял в битве со злом, угрожавшим ему. Оно одолело его — такого сильного, гордого, храброго…