Рандеву с Валтасаром, стр. 44

– Он действительно такой хороший эксперт?

– Лучший, – ответил Баширов. – Хоромину с ним будет очень сложно.

– Если Хоромин не справится... – Городцов молчал еще секунд десять и наконец сказал: – Будем принимать кардинальное решение. Не обязательно, чтобы этот эксперт появился в Москве. Он может выпасть из вагона на следующем переезде. Если, конечно, начнет проявлять ненужную активность. Учтите, полковник, что от того, как мы проведем эту операцию, зависит и ваше будущее в том числе.

– Я об этом помню, – ответил Баширов, поднимаясь со стула. Завтра Хоромин вылетит в Ганновер. Я дам ему соответствующие указания.

Ганновер. 20 июня

Ганновер встретил «Литературный экспресс» удушливой жарой, чего почти никогда не бывало в этом городе. Группы распределили по разным отелям, и некоторых участников отправили в центральный отель «Кайзерхофф», находившийся напротив железнодорожного вокзала.

Дронго поднялся в свой номер, выходивший окном на вокзал. Несмотря на открытое окно, было очень жарко, а кондиционеров в этом отеле не было. Он разделся, прошел в душ и встал под холодную струю. И только немного придя в себя, он вызвал горничную, чтобы отгладить смятые костюмы и сдать в чистку рубашки. И затем, переодевшись, вышел в город.

Ганновер входил в состав герцогства Брауншвейг-Люнебург, основанного еще в тринадцатом веке. В тысяча шестьсот тридцать шестом году он стал столицей герцогства, после чего герцогство стало называться по имени этого города. А через пятьдесят четыре года герцогство стало курфюршеством. В тысяча семьсот четырнадцатом году курфюрст Ганновера Георг Людвиг стал английским королем Георгом I. Через сто лет на Венском конгрессе Ганноверское курфюрство было провозглашено королевством. А еще через полвека Ганновер поддержал Австрию в ее войне против Пруссии, был оккупирован последней и стал обычной провинцией объединенной Германии.

Во время войны Ганновер был подвергнут интенсивным бомбардировкам с воздуха и практически превратился в руины. По счастливой случайности почти не пострадал дворец Херренхаузен, построенный в семнадцатом и перестроенный в девятнадцатом веке.

В этом городе почти ежегодно проходили международные промышленные ярмарки, а к началу двадцать первого века было решено организовать Экспо-2000, на котором должны были быть представлены достижения научной и технической мысли всего человечества.

По замыслу организаторов, в этой грандиозной выставке должны были участвовать все страны и континенты. И действительно, почти все страны изъявили свое согласие. Все, кроме... самой богатой страны мира – Соединенных Штатов Америки, обосновавших этот отказ отсутствием необходимых средств. Немцы обиделись, но не стали настаивать. Они построили к началу работы «Экспо» новый вокзал, отвели огромную территорию под выставку, установили даже специальную канатную дорогу и отремонтировали все дороги в городе.

Вечером во дворце от имени бургомистра был дан прием. На нем присутствовали участники «Экспресса», журналисты, гости. Дронго появился в конце вечера. Единственное, что он себе позволял в подобного рода мероприятиях, когда пить, есть и говорить нужно было одновременно, – это бокал красного вина, с которым он обходил гостей, стараясь не мешать им ужинать.

Дронго обратил внимание, что некоторые участники «Экспресса» так и не появились на приеме. Не было представителей Грузии, Украины. Испании, Югославии. Многие предпочли отдыхать в своих номерах. Дронго спустился по лестнице в приемный зал, где были размещены макеты Ганновера предвоенного и послевоенного периодов. В сорок пятом году в городе почти не было уцелевших зданий. Он услышал чьи-то шаги и, подняв голову, увидел Михаила Мураева.

– Вот так, – сказал Михаил Николаевич, хмуря седые брови. – Таким был этот город полвека назад. Вы видите, во что его превратили англичане? А ведь никто не собирается извиняться перед немцами за массовые убийства.

– Вы опять возвращаетесь к нашему спору?

– Нет, я думаю, что война отвратительна. Но история всегда трактуется в пользу тех или других. Посмотрите, во что был превращен Ганновер после войны. А вспомните Дрезден. Или Берлин. Конечно, немцы были агрессорами, но при чем здесь мирное население?

– Вот это я и говорил, – согласился Дронго. – Я думаю, что вас всех как подлинно творческих людей должны волновать прежде всего моральные критерии.

– Это сложно, – задумчиво заметил Мураев. – ведь у каждого свои критерии. Они зависят отличных качеств каждого человека.

– Вы полагаете, что в каждом из нас есть нравственные начала?

– Не знаю, – вздохнул Мураев, – в последнее время я начал сомневаться, что люди обладают подобными качествами. Мне вообще кажется, что наша душа – поле компромиссов, мы соглашаемся с чем-то ежедневно и ежечасно.

– В таком случае наша свобода распространяется и на возможность выбора между добром и злом, – сказал Дронго. – Может быть, мы сами виноваты в том, что отвергаем эти нравственные начала.

– Люди слабы, – вздохнул Мураев, – и уж, конечно, мы все не ангелы.

– Я вспомнил спор епископа Бремхолма с Томасом Гоббсом, – улыбнулся Дронго. – Первый считал, что человек по количеству объектов, на которые распространяется его свобода, более свободен, чем ангелы. Человек выбирает между добром и злом, тогда как ангелы могут выбирать только добро. Епископ полагал, что такая свобода экстенсивна, так как человек не может творить добро в тех размерах, в каких его творят ангелы. Свобода ангелов носит интенсивный характер, ибо они не имеют вожделений и чувственных органов. Кажется, я цитирую почти дословно.

– Интересная мысль, – задумчиво сказал Мураев. – И как ему возражал Гоббс?

– Он писал, что не может быть свободы интенсивной и экстенсивной. Свобода, полагал Гоббс, есть свобода от насилия и от принуждения. Поэтому он разделял понятие свободы и полагал, что свобода от насилия есть абсолютная свобода, так как свободным от принуждения, даже добровольного, не может быть ни один человек. Гоббс спрашивал своих слушателей: когда ангелы действуют более свободно? Когда есть необходимость в их поступках, то есть они свободны от насилия, но действуют под влиянием принуждения, пусть даже и божественного, или у ангелов нет свободы от давящего на них морального диктата?

– Почему вы не бросаете свои занятия и не идете преподавать? – вдруг спросил Мураев. – С вашими знаниями можно было многого добиться.

– Мои знания – всего лишь последствия того удовольствия, которое я получаю от общения с книгами, – честно признался Дронго, – это единственные мои друзья. Самые лучшие и самые приятные.

Они вышли на воздух. Над городом собирались темные тучи. Дронго поднял голову.

– Кажется, скоро начнется ливень, – сказал он, глядя на небо. – В каком отеле вас разместили?

– Далеко, – махнул рукой Мураев. – Нас отвезут туда на автобусе.

– В таком случае я поспешу в от ель. Я не взял с собой зонтика, но, кажется, успею добежать раньше, чем начнется дождь.

– Я хочу подарить вам свою книгу. – сказал Мураев. – Прошу вас, не обижайтесь за надпись, которую я на ней сделал.

– Меня трудно обидеть, – сказал Дронго, чуть повышая голос.

Тучи стояли над головой, и атмосфера казалось нагретой до такого состояния, что могла взорваться в любой момент. Михаил Николаевич прочел:

– Не обиделись на собаку? – спросил Мураев.

– Конечно, нет. Во-первых, это некий символ, а во-вторых, мне приятно получить от вас вашу книгу. Спасибо большое.

Дронго забрал книгу и быстро зашагал по направлению к отелю. Дождя он не боялся, наоборот, он любил дождь. Может, потому, что в его родном Баку это было большой редкостью. И когда прогремел гром и первые струи обрушились на землю, он с удовольствием поднял голову, подставляя им лицо. Это был настоящий ливень, и уже через несколько минут Дронго вымок до нитки. Но он продолжал медленно идти, наслаждаясь потоком воды, льющимся с неба с такой силой.