Ученик пекаря, стр. 44

Глава 9

Таул сидел в комнате Меган, когда громкий стук в дверь вывел его из задумчивости. Он осторожно подошел к двери и спросил, кто там.

— Это я, Мотылек, — человек Старика. — Таул открыл, и вошедший внимательно оглядел комнату. — Ну как ты, приятель? Голова, надеюсь, не сильно пострадала? Ты ж знаешь Заморыша — он работает на совесть. Старик, скажем, велит доставить кого-то без шума, а Заморышу только того и надобно. Тот, кого Заморыш стукнет по башке два раза, уж точно шуметь не будет, а после трех раз и вовсе замолчит навсегда. Ну ладно, нечего болтать — к делу.

Таул, которого порядком позабавило такое вступление, усадил Мотылька.

— Ты ведь пришел насчет корабля, верно?

— Точно, приятель. Старик велел мне найти корабль, и я нашел. Славное быстроходное суденышко, должен тебе сказать. Я бы и сам вышел в море, будь у меня время. Я — капитаном, а Заморыш — моим помощником. Однако не будем отклоняться. Корабль называется «Чудаки-рыбаки». Выдумают же! Короче, я поговорил с капитаном, ну и несколько монет, само собой, перешли из рук в руки, только это не твоя забота. Когда Старик говорит, что устроит что-то, он и устраивает. О чем это, бишь, я?

— Ты поговорил с капитаном, — подсказал Таул — его развлекли отступления Мотылька.

— Вот-вот. Я сказал славному капитану, что один из друзей Старика хочет попасть на Ларн. Ему это не слишком понравилось, надо тебе сказать. Но я напомнил ему, что Старик имеет большой вес в торговых делах и что с ним выгодно ладить, ну и, конечно, добавил еще пару монет. Проезд до Ларна стоит недешево, должен тебе сказать.

— А как насчет шлюпки, чтобы я мог доплыть до острова? — спросил Таул.

— Все улажено. Капитан сказал, что тому, кто собирается на Ларн, нужны две вещи: страсть к уродам и хорошая лодка. Шлюпка у него имеется, и он обещал даже дать тебе гребца. Однако бравый капитан заявил, что долго ждать тебя не будет. Уж больно опасные там воды. Он дает тебе сутки на все про все. И уж ты, друг, постарайся уложиться в этот срок, потому как на закате капитан подымет якорь и уплывет. А Ларн, насколько я слышал о нем, не то место, где хотелось бы задержаться.

— Когда отплытие? — спросил Таул, надеясь, что успеет проститься с Меган.

— Завтра на рассвете. Придется тебе встать с петухами. Или с жаворонками. Я как-то написал песню о жаворонке — надо будет попросить Заморыша спеть ее тебе, у него голос хороший. О чем это я?

— О корабле.

— Ага. Отплывет он из северной гавани. Это двухмачтовик, ты сразу его найдешь. Капитана зовут Квейн, он будет ждать тебя.

— Поблагодари за меня Старика, Мотылек.

— Непременно, приятель.

— И тебе спасибо тоже. — После краткой заминки Таул добавил: — И Заморышу.

— Заморыш будет рад это услышать. А мне было просто приятно прогуляться в гавань.

— И вот еще что, Мотылек. Старик обещал помочь моей подруге Меган.

— Старик всегда делает то, что обещает. Хорошо, что ты мне напомнил. — Мотылек выудил из недр своего плаща тяжелый кошелек. — Старик был бы недоволен, если бы я забыл отдать тебе это. Он бы меня вздернул — и Заморыша заодно. Мы с Заморышем — неразлучная пара: я напортачу, а он расплачивается. Да он и не захотел бы, чтоб было по-другому. Ага, вот еще: Старик говорит, чтобы часть золота ты взял себе. Ему противно видеть рыцаря без хорошего меча. Не обижайся, но с этим твоим ножом далеко не уедешь. Я, конечно, видел, как ты уложил того вора, — мигом управился, но с хорошим клинком у тебя бы это вышло еще лучше.

Жаль, что ты уезжаешь, — я б тебе подобрал настоящую игрушку. Ну ничего, в другой раз. А теперь мне пора. Надо помочь Заморышу в одном дельце. Будь здоров, приятель.

Мотылек ушел, и Таул невольно подумал о том, какое дельце они с Заморышем собираются провернуть. Лучше, пожалуй, этого не знать. В кошельке оказалось двадцать золотых, и Таул взял себе только один.

Вскоре пришла Меган — с вкусной едой и напитками, как всегда. Она хотела накрыть на стол, но Таул усадил ее рядом с собой.

— Меган, завтра мне придется покинуть тебя.

Ее красивое лицо омрачилось.

— Не ждала я, что ты уйдешь так скоро. — Она отвернулась от него и принялась чистить апельсин.

Волосы упали ей на лицо золотисто-каштановым дождем. Как она еще молода! Анна, младшая из его сестер, была бы теперь таких же лет. Округлость щеки Меган и золото ее волос как раз и напомнили Таулу о сестрах. Таких же красивых, но в отличие от Меган целиком зависевших от него. Память вернула его к домику на болотах. Кроме него, Таула, у сестер не было никого — а он их предал.

Повитуха одобрительно кивнула. На ее переднике была кровь — кровь его матери.

— Ты принял мудрое решение. Пойду вскрою ее, пока пуповина еще держит. — Она хотела войти в дом, но Таул удержал ее за руку:

— Дай мне сперва повидаться с ней.

Повитуха, ворча под нос, все же пропустила его. Сестренки бросились доставать рыбу из мешка. Анна, которая только что научилась считать, принялась загибать свои пухлые пальчики. Сара, старшая, считала рыбу вслух.

— Одна лишняя, — сказала она, утратив свой важный вид. — Это малышу?

Таул кивнул и отвернулся. Слезы жгли глаза, и он смахнул их, пока сестры не увидели. Он не мог слышать, как они щебечут, выбирая маленькому самую большую рыбу.

— Может, вот эту? — спросила Анна, уложив большую рыбину себе на колени.

— Да, — сказал Таул, присев и обняв ее за плечи. — Конечно, малышу как раз такая и нужна. — Он поцеловал ее в щеку и протянул руку Саре. Она подошла и, как всегда, прислонилась головкой к его плечу. Он прижал ее к себе и погладил золотые волосики Анны. Тоненькие, как у младенца, — да она и есть младенец, ей всего-то пять годков. Обе слишком малы, чтобы говорить им правду. Таул крепко обнял сестренок, стараясь этим выразить то, что не мог высказать словами.

Тихая минута прошла, и он немного успокоился. Оставив сестренок на полу вместе с рыбой, он вошел к матери. Он сам скажет ей — она узнает все от сына, не от чужой женщины.

Запах ошарашивал. Мухи жужжали вокруг постели, садясь на сохнущую кровь.

— Таул, это ты? — тихо спросила мать. Он понимал, что ей страшно.

— Я, мама. — Он сел на табурет рядом с ней, отводя глаза от ее вздутого живота.

— Сколько нынче поймал? — Ей так худо, а она говорит о будничных делах. Не понимая по молодости лет, к чему ведет мать, он ответил столь же буднично:

— Девять, но клев был плохой.

Мать сочувственно вздохнула.

— Ничего — может, завтра уже столько не понадобится. Значит, она знает. Гора на миг свалилась с плеч Таула, но тут же вернулась, придавив его с новой силой.

— Мне так тебя жаль, мама.

— Ш-ш, Таул. — Она сжала его руку в своих. — Обо мне не беспокойся, твои сестры — вот кому ты нужен. Ты должен быть сильным ради них. — Во взгляде матери была такая сила — кто бы поверил, что она слаба? — Ты должен пообещать мне, что будешь заботиться о них. — Она сжимала его руку точно тисками.

— И о ребеночке, — полувопросительно-полуутвердительно сказал он.

— И о ребеночке, если он выживет.

Меган держала его за руку.

— Таул, что с тобой?

Под ним подкосились ноги, и он опустился на пол. Прошлое, вторгшееся в настоящее, сбивало с толку — на этот раз воспоминания упорно не хотели уходить. Ребенок выжил, и повитуха подыскала ему кормилицу. Каждодневной платой ей служили две рыбы — доля матери. Мать ошибалась — ему приходилось ловить столько же, сколько и прежде.

Меган протянула ему чашку с горячим напитком, и вкус апельсинов вернул его в настоящее лучше всяких слов. На болотах апельсинов не видывали.

— Прости, Меган, я еще не совсем окреп.

— Как же ты тогда думаешь отправиться в путь? Останься еще ненадолго. Не ради меня — ради себя.

Но он должен был уйти. Дело — единственное, что ему осталось, и он больше ничему не позволит стать на его пути. Видно, ему суждено всегда уходить вот так — нежно прощаясь — и больше не возвращаться никогда.