Измена, стр. 78

Хват быстро смекнул что к чему. Он брел по коридорам, цепляясь вытянутыми вперед руками за паутину, пока не добирался до места, где свет сквозил через тонкие, как волосок, трещины в камне. Тогда он наступал поочередно на все ближние плиты пола, пока стена не открывалась. Приходилось, конечно, соблюдать осторожность — ведь по ту сторону могли быть люди.

Впервые выйдя из туннеля, он очень удивился, увидев благородную, казалось бы, даму, которая, стоя на коленях перед часовым, помогала тому развязать штаны. Хват почтительно приподнял шапку и произнес:

— Я вижу, вам трудно, госпожа. Позвольте посоветовать вам свиной жир, он хорошо развязывает тугие узлы. — Дама с визгом убежала, а часовой так и прилип к полу. Хват мигом нырнул обратно в туннель, хорошо усвоив урок: прислушайся как следует, прежде чем выйти.

Некоторые коридоры были слишком узки для взрослого человека, и даже Хвату трудновато было протискиваться по ним. Многие нижние ходы были затоплены — в иных вода стояла выше головы, делая их непроходимыми. Это потому, рассудил Хват, что дворец стоит на берегу Большого озера — вот вода и залила все, что находится ниже ее уровня. Иногда в подземелье проникал свет через решетки, вделанные в дно озера, — их, вероятно, устроили для того, чтобы враги не могли проплыть под водой в замок. Неплохо придумано. Из одной такой решетки торчали в озеро острые пики: средней силы волна могла запросто насадить на них пловца. Хват восхищался человеком, которому пришла в голову такая мысль.

Хват побывал почти везде и теперь думал, делиться с Таулом своими новообретенными знаниями или нет. Через эти ходы можно незаметно выходить из дворца и входить обратно. Правда, единственный выход, который Хват обнаружил, вел через сточную канаву, и тот, кто пройдет по ней, провоняется насквозь — но, когда надо быстро уносить ноги, с этим можно не считаться.

Хват беспокоился за Таула. За рыцарем нужен догляд — как бы он чего не выкинул. Только он немного прочухался и собрался честно выполнять свою недавнюю клятву, как принесло людей Старика. Они всколыхнули воспоминания, а с ними и давнюю вину. Они старались всучить рыцарю письмо от того самого человека, чья смерть и свела Таула с ума: от Бевлина. Таул ни слова не сказал Хвату об этой встрече, и Хват тоже молчал. Но письмо, благополучно укрытое от воды и нечистот в их комнатушке около кухни, не покидало его мыслей. Вскрывать его не было смысла: Хвату удалось бы разобрать в нем разве что несколько слов. Но не только это мешало ему взломать печать.

Ему казалось, что его священный долг — сохранить это письмо для Таула, пока тот не захочет его прочесть. Хват ни минуты не сомневался, что со временем Таул горько пожалеет о том, что бросил письмо на улице. Вот тут-то он, Хват, и объявится.

Хват ходил теперь по туннелям с замечательной легкостью. Он обрел крепкую уверенность в том, что умеет видеть в темноте, — а ведь за всю жизнь он не съел ни единой морковки! Может, удастся уговорить Таула поселиться где-нибудь в городе. Обязательства гостя перед хозяином начинали тяготить Хвата, и ему не терпелось заняться промыслом. Никогда еще его запас на черный день не был так скуден. Ни золота, ни серебра — да хоть бы одно медное колечко! Даже думать об этом тревожно. Выйти бы отсюда — или, скорее, вернуться сюда, но уже не в качестве гостя. Строго говоря, это будет уже не карманное воровство, а домушничество, но надо и Расти когда-нибудь. Скорый гордился бы им!

Только бы уговорить Таула! Хват никогда его не бросит: куда Рыцарь, туда и он. Значит, его единственная надежда — подыскать вескую причину, по которой Таул должен перебраться из замка. Хват еще не придумал ее, но он верил, что нужные мысли всегда приходят в голову вовремя, авось и его осенит, когда он увидит рыцаря.

Мрак стал чуть-чуть пореже, и Хват понял, что близок к выходу. По воле случая он оказался совсем недалеко от кухни — в людской часовне. Этот выход в отличие от других был прикрыт деревянной панелью, а внутри винтовая лестница вела от него к какой-то двери. Тот, кто строил этот ход, отделил его от других — с сетью остальных коридоров он не сообщался. Хват добрался сюда только потому, что сумел протиснуться в узкий вентиляционный канал. Дверь наверху манила его, и он, следуя усвоенному уроку, послушал немного под ней. Внутри мерно шагали часовые — значит по ту сторону помещается нечто важное или некое важное лицо. Не требовалось быть силбурским мудрецом, чтобы понять, что соваться туда не следует, и Хват тихо удалился. Спустившись по лесенке, он приложил ухо к дереву — по ту сторону было тихо.

Поднажав на панель, он отвел ее в сторону. Как он и предполагал, в часовне было пусто. Хват вышел, вернул панель на место и снял шапку. Если его застанут тут — ну что ж, мальчик зашел помолиться Борку.

Он вышел из часовни и хотел уже бежать, как вдруг послышался чей-то голос:

— Эй, мальчуган! Что ты делал в часовне?

Это был стражник, но не дворцовый, судя по платью и выговору. Хват улыбнулся с легкой грустью и потупил взор.

— Я молился за упокой души дорогих мне усопших.

— Гм-м. Я что-то не видел, как ты туда вошел. А ты видел, Боджер?

— Да вроде бы нет, Грифт. — Из-за колонны возник второй часовой. — Но не надо докучать мальчику, раз у него такое горе.

— Ты заставил меня устыдиться, Боджер. Ступай, мальчик. Вот, возьми. — Часовой протянул Хвату мех, до половины наполненный элем. — Это смягчит твою утрату.

Хват взял мех и низко поклонился обоим:

— Спасибо вам, добрые господа. Моя матушка, да благословит Борк ее душу, прослезилась бы, увидев, как добры ко мне совсем чужие люди. Она всегда говорила, что человек, который дает тебе эль, готов отдать и свое сердце.

— Хорошо сказано, друг мой, — сказал старший из часовых. — Отрадно видеть юношу, который так чтит память матери, правда, Боджер?

— Страсть как отрадно, Грифт, — шмыгнул носом другой и высморкался в грязную тряпицу. — Страсть как отрадно.

Хват потрепал его по плечу и удалился. Ему понравились эти двое: с ними куда проще ладить, чем с прочими часовыми во дворце. Боджер и Грифт, значит? Невредно будет с ними подружиться, притом что они охраняют ближайший к кухне потайной ход.

Отсюда было рукой подать до их с Таулом комнаты. Не потрудившись постучать, Хват вошел. Рыцаря не было — равно как его оружия и котомки. Хват оторопел. Неужто Таул ушел насовсем? Мальчик снова, уже внимательнее, осмотрел комнату. Почти вся одежда рыцаря так и валялась у него на постели, а на полу остались горшки и сковородки. Даже одеяло висело над очагом так, чтобы дым отгонял насекомых. Хват воспрянул духом. Если Таул и ушел куда-то, то, видимо, не навсегда.

XXIII

— Проснись, дорогая. Проснись, — говорил чей-то голос — чуть ближе, чем раньше. Мелли даже показалось, что он ей знаком. Это не близкий друг и не родственник — но все-таки она этому человеку небезразлична.

Ей и самой отчасти хотелось проснуться, но это стоило таких усилий... Веки были тяжелы как свинец, и она знала, что едва ощутимая помеха в боку покажет зубы и превратится в боль, стоит только открыть глаза. Она и так все понимает, зато боли не чувствует. Так лучше. Только бы голос оставил ее в покое, но он все бубнит и бубнит — то ободряющий, то уговаривающий, то тревожный, то восторженный, едва она чуть-чуть пошевельнется. А еще ее все время трогают. Хлопают по рукам, трут лоб, раскрывают ей рот. Она и шевелится-то не для того, чтобы их порадовать, а чтобы избавиться от назойливых рук. Нет бы оставить ее в покое.

Вот еще новое дело: холодная вода. Она льется на лоб и стекает по шее на грудь.

— Ну проснись же, дорогая! Все уже хорошо.

Это уж слишком. Что они еще для нее припасли? Каленое железо? Волшебное питье? Одно ясно: добром они не отстанут. Остается открыть глаза. Великим усилием Мелли напрягла глазные мышцы. Странно — раньше она даже не подозревала об их существовании. Думала, что глаза открываются и закрываются сами по себе. Теперь они отплачивали ей за девятнадцать лет безопасности. Сполна отплачивали. Веки словно прошило иголкой, но наконец они открылись.