Измена, стр. 72

Он принес клятву, в полной мере сознавая ее значение. Он не был пьян, не был оглушен, и голова у него не кружилась от потери крови. Он был трезв и тверд как камень. Клятва положила конец его рыцарству и его странствиям. В каком-то смысле она стала лишь публичным подтверждением того, что он знал с той ночи, когда убил Бевлина: обратной дороги нет. Этой клятвой он пресек все связи с прошлым.

Завернув за угол, Таул оказался на узкой улочке с темными домами. Полная луна, уже взошедшая на небо, скрывалась за трубами и скатами крыш. Позади послышались чьи-то шаги — легкие, как у птицы. Рука Таула бессознательно потянулась к ножу. За ним шли двое. Ветер донес до него их разные запахи, и они вспугивали больше крыс, чем делал бы один человек.

Нож без единого звука вышел наружу. Таул замедлил шаг, позволяя преследователям нагнать его. Он досчитал до дюжины и повернулся им навстречу. Он надеялся, что они хорошо вооружены, — ему хотелось умереть в бою. Он бросился вперед, и тогда один из двоих крикнул ему:

— Эй, Таул, брось! Мы не для того тащились сюда из самого Рорна, чтобы ты убил нас в темном переулке, — верно, Заморыш?

— Верно, Мотылек.

Таул никак не мог прийти в себя. Зачем люди Старика пришли сюда за ним? Миг спустя он нашел ответ: они пришли убить его за то, что он убил Бевлина. Но они как-то не похожи на его будущих убийц.

— Я вижу, ты наконец-то раздобыл себе приличное оружие, — сказал Мотылек, разглядывая его нож. — Но у Заморыша все равно лучше, верно, Заморыш? — Заморыш покивал. — Я вижу, тебя удивило наше появление, друг мой, — продолжал Мотылек. — Мы и сами несколько удивлены, что оказались здесь. Никогда не думали, что увидим неприступные стены Брена, — верно, Заморыш?

— Нет, не думали, Мотылек.

Таул не знал, что сказать. Одной его половине хотелось пожать им руки и повести куда-нибудь выпить. Другая же половина, крайне пристыженная, могла только ждать, что будет дальше. Многое ли известно Старику?

— Трудненько было тебя выследить, друг мой. Если бы не Заморыш, мы бы ввек тебя не нашли.

— Почему, Мотылек? — спросил Заморыш.

— Ну, это же ты предложил прогуляться при полной луне.

— И правда я, Мотылек, — гордо улыбнулся Заморыш.

— Значит, тебе и честь.

— Но заметил-то его ты, Мотылек.

— И то верно, Заморыш. Скажем так: Старик может гордиться нами обоими.

— Но зачем вы здесь? — спросил Таул, чувствуя, что, если дать Мотыльку с Заморышем волю, они будут продолжать в том же духе до утра. — Чтобы доставить меня к Старику?

— Ничего подобного, друг мой. Ты бы тут не стоял, если бы у нас это было на уме, — верно, Заморыш?

Тут Мотылек был прав. В прошлую их встречу Таул даже не слышал, как они подошли.

— У нас для тебя письмо — верно, Заморыш?

У Таула по обе стороны лба начали пульсировать жилы. Запах бойни наполнил ноздри.

— От кого оно?

Мотылек снял шапку и побудил к тому же Заморыша, пихнув его локтем.

— От трагически почившего в недавнем времени Бевлина.

Таул не мог смотреть им в глаза. В горле стоял сухой ком.

— Но почему вы принесли письмо мне?

— Потому что оно тебе адресовано, мой друг. Перед самой своей смертью славный мудрец написал Старику, приложив к посланию вот это, второе, письмо. И дал Старику указание — как бишь он выразился, Заморыш?

— Чтобы в случае его смерти второе письмо передали рыцарю.

— Прекрасно, Заморыш, — ты запомнил все слово в слово.

Таулу стало муторно. Он зашел слишком далеко, он принес клятву, сделав себя проклятым навеки, и только что кое-как примирился со своей новой судьбой. Он не хотел воскрешать прошлое. Слишком много там воспоминаний, тянущих его вниз. Единственный способ избавиться от них — это оставить их в покое.

— Не нужно мне этого письма.

Мотылек немного опешил.

— Но мы обязаны вручить его тебе. Уступаю эту честь тебе, Заморыш.

Заморыш извлек из-за пазухи сложенный пергамент. Печать Бевлина ясно виднелась на темном, цвета крови, воске. Заморыш протянул письмо Таулу.

Рука Таула помимо его воли протянулась вперед. Пальцам не терпелось коснуться гладкого пергамента. Но тут над трубами встала луна. Ее огромный диск, казалось, заполнил все небо, но освещала она только одно: руку Таула. Бинты, прикрывающие кольца, сверкнули белизной в ее свете. Таул безотчетно отдернул руку, убрав ее в тень, но повязка почему-то все равно светилась в ночи. Под ней кольца, а под кольцами человек, недостойный носить их.

Он больше не вальдисский рыцарь, и цели у него нет. Он не имеет права брать это письмо. Он служит герцогу Бренскому, а не памяти Бевлина.

— Я не могу его взять. Простите. Если бы вы нашли меня четырьмя днями раньше... — Закончить мысль, не говоря уж о фразе, было выше его сил.

— Но ведь мы проделали такой долгий путь. Старик будет недоволен, верно, Заморыш?

— Да он просто взбесится, Мотылек.

— Ну вот что: мы с Заморышем сейчас уйдем, а письмо оставим на земле. Когда мы уйдем, можешь его взять, и никто об этом не узнает.

Таул с улыбкой покачал головой.

— Хотел бы я, чтобы все было так просто.

— Нам с Заморышем больно видеть тебя в таком расстройстве, Таул. Может, помочь тебе чем-то — между нами, без передачи Старику?

— Нет, ничего не надо — но все равно спасибо. — Таул поочередно пожал им руки. — Прошу вас, уходите. А с письмом поступайте как знаете.

Мотылек и Заморыш тихо посовещались.

— Вот Заморыш спрашивает, не надо ли тебе денег.

— Нет, спасибо, Заморыш. — Это было уж слишком!

Таул чувствовал, что не заслуживает такой доброты. Те двое снова пошептались.

— Ну что ж, — сказал Мотылек, — тогда мы пойдем. Но письмо мы все равно решили оставить тут — верно, Заморыш? Не можем же мы нести его назад — так не годится.

Заморыш с важностью кивнул и положил письмо к ногам Таула.

— Мы с Заморышем желаем тебе выгодной дороги.

— И процветания твоему очагу, — добавил Заморыш.

— Отлично сказано, Заморыш. — И оба попятились от Таула задом, как если бы он был королем. Так они добрались до конца улицы, махнули ему на прощание и растворились во мраке.

Таул собрался окликнуть их, но промолчал. Ему хотелось прочесть письмо, но он не мог. Он одиноко стоял в лунном свете и ждал. Ветер шевелил письмо, и его уголки соблазнительно приподнимались. Мелькнули какие-то буквы, написанные нетвердой рукой Бевлина. Таул знал, что должен уйти: если он останется тут еще немного, он поддастся искушению и вскроет письмо. Вся его душа стремилась к этому, но долг запрещал, напоминая, что Таул теперь подчиняется герцогу. Довольно и одной нарушенной клятвы.

Таул повернулся и пошел прочь.

XXI

Хват, затаив дыхание, наблюдал за этой сценой из темноты. Всем своим существом он внушал Таулу, чтобы тот взял письмо, но Таул не взял. Рыцарь — для Хвата Таул оставался рыцарем — ушел прочь, даже не оглянувшись. Самая настоящая боль пронзила сердце Хвата, и самая настоящая слеза скатилась по щеке. Слова Скорого эхом отдались в ушах: «Вот что получается, когда суешь нос не в свое дело».

Но как он мог отпустить Таула одного? Рыцарь еще слаб после ранения, и рассудок у него, как видно, помутился: целый мех эля в огонь! За таким глаз да глаз нужен.

Хват следил за Таулом, как только тот встал с постели, и вышел сразу за ним из дворца. Возникли небольшие хлопоты со стражей — они не верили, что Хват тут в гостях у герцога. Хват негодующе фыркнул при этом воспоминании. Ничего, он на славу отчитал их: они даже извинились и предложили разделить с ними ужин. Теперь Хват жалел, что не поймал их на слове: в животе у него образовалась дыра, куда как раз поместился бы пирог со свининой, и она все росла, причем делала это очень громко. Порой Хвату даже казалось, что живот его выдаст, — так он урчал во время беседы двух воров с рыцарем.

Они еще и рта раскрыть не успели, а Хват уже узнал их. Он не раз встречал эту зловещую парочку на улицах Рорна. С ними никто не связывался. Старик всегда посылал их расправляться со строптивыми торговцами. Хват не помнил, как их звать, но забыть эти лица было трудно.