Чародей и Дурак, стр. 32
Пора ему избавиться от своих старых страхов. Если с его сестрами случилась беда в его отсутствие, это не значит, что она случится и с Мелли. С тех пор прошло десять лет, и все совсем по-другому, да и Мелли не ребенок, которого нельзя бросать одного.
Но старый страх забыть трудно. Очень, очень трудно.
Сам того не заметив, Таул вернулся к костру и стал вертеть в руках нож. Порой ему хотелось умереть, чтобы избавиться от памяти о своих прегрешениях. Анна, Сара, малютка, Бевлин, его цель, орден — он предал все и всех. И теперь, перед угрюмым ликом Большого Хребта, он не видел возможности когда-либо искупить свои ошибки.
В этот миг Таул услышал шорох и резко обернулся. Шорох доносился из кустов. Таул покрепче перехватил нож, готовясь к атаке. Шорох послышался снова. Таул отступил в густую тень дома. Из кустов вылезла фигура — маленькая фигурка с узкими плечами.
— Хват! — тихо окликнул Таул.
— Это я! — Хват вышел на место, освещенное луной и костром. — Я тебе принес кое-что, — сказал он, роясь в своем метке.
Таул сунул нож за пояс.
— Как Мелли? Облава прекращена?
— У Мелли все хорошо, — ответил Хват, продолжая свои поиски. — А облаву прекратили наутро после твоего ухода.
— Я велел тебе оставаться при ней.
— Угу. А она послала меня к тебе, — Хват извлек наконец из котомки какой-то плоский предмет, — чтобы отдать вот это.
Таул не тронулся с места. Хват протягивал ему запечатанное письмо. Оно белело в лунном свете, слегка трепеща на ветру. Таул знал, что это за письмо. Ему уже пытались вручить его однажды. Он узнал печать, бумагу, очертания. В последний раз, когда он его видел, письмо лежало в грязи на темной узкой улице.
В горле у Таула пересохло, и сердце забилось медленнее.
— Где ты его взял?
— Там же, где ты его оставил: на улочке, что справа от бойни. — Хват сунул письмо ему в руки. — Возьми. Мелли хочет, чтобы ты его прочел.
Таул смотрел на письмо Бевлина. Он думал, что никогда уже его не увидит, и не хотел видеть. Но вот оно, перед ним, протянутое рукой мальчика, его единственного друга.
— Хват, — тихо сказал он, — если я его прочту, все переменится.
— Я знаю. И Мелли знает. Я ей рассказал о твоем странствии и о Бевлине...
— О Бевлине?
— Не тревожься, Таул. Я сказал только то, что ей следовало знать.
Таул посмотрел Хвату в глаза. Замечательный мальчишка — и не только единственный, но и лучший его друг. Ветер утих, и письмо перестало трепетать.
— Возьми его, Таул, — мягко сказал Хват. — Я в жизни еще не совершал такого правильного поступка.
У Таула заволокло глаза, и что-то мокрое скатилось по щеке.
— Вскрыть это письмо — все равно что распечатать прошлое.
У Хвата в глазах тоже блестели слезы.
— Ты никогда не запечатывал свое прошлое, Таул. Оно не покидало тебя.
Как может такой ребенок быть столь мудрым? Таул вытер слезы с лица.
— Значит, ты хранишь его уже несколько месяцев, — сказал он протягивая руку к письму. — Пора избавить тебя от этой ноши.
Пергамент был гладким на ощупь и теплым от руки Хвата. Таул поднял глаза и увидел, что Хват исчез.
Таул сел у костра. Полная луна светила на небе, точно лампа. Таул, потупив голову, прочел короткую молитву и сломал печать.
Дорогой Таул!
Если ты читаешь эти строки — значит меня уже нет в живых. Некоторое время назад я узнал, что мне недолго осталось жить, потому я тебе и пишу. Мне нужно кое-что сказать тебе, кое-что объяснить, а мы, может статься, больше уже не встретился. Поэтому я пишу, хотя предпочел бы поговорить с тобой, и надеюсь, что сумею передать в письме все богатство устной речи.
Прежде всего, Таул, я должен сказать тебе, что сердцем я всегда с тобой. Меня постоянно гнетет то, что я поставил перед тобой почти невыполнимую задачу и тем помешал тебе жить собственной жизнью. И я прошу у тебя прошения здесь, в этих строках, ибо я стар и не желаю сходить в могилу с такой тяжестью на душе. Ты добрый человек и охотно простишь меня, я уверен.
А теперь поговорим о твоем странствии. Когда я отправил тебя в путь и в устах твоих звенело пророчество Марода, а в глазах сияло предчувствие победы, я еще многого не понимал. Я не знал ни истинного смысла пророчества, ни роли мальчика, на розыски которого ты отправился. Я был уверен только в том, что речь идет о воине.
За истекшие годы я узнал больиле. Теперь я убежден, что те два дома, что должны слиться, — это Брен и Королевства. И союз их приведет к войне. Все так и говорят о том, что войн, подобной этой, мир не знал уже тысячу лет. Если не убить ее в зародыше, она разорит весь континент.
И я боюсь, что Брену будут помогать сверхъестественные силы. Ларн, остров оракулов будет снабжать его нужными сведениями. Оба эти места связаны — не знаю, кем или чем. Ларнский храм должен быть разрушен — только тогда его оракулы перестанут помогать Брену. Брен познает мир лишь в том случае, если будет сокрушен Ларн.
Ларн... Это место преследует меня во сне и, боюсь, не оставит даже за могилой. Таул, найди мальчика. Он один способен уничтожить это проклятое место.
А теперь последнее. — Не только Ларн посещает мои сны: я вижу еще человека с ножом, стоящего надо мной. Каждую ночь он снится мне, и каждую ночь нoж опускается, пронзая мне сердце. Боюсь, что однажды я проснусь и увижу это наяву. Во сне человек с ножом — это марионетка, которую водят за ниточки. Он действует не по своей боле.
Таул, кто бы ни убил меня, он не отвечает за мою смерть. Передай ему, что я его прощаю, и пусть он не винит себя. Такой, как я, старик все равно стоит одной ногой в могиле.
Прощай, мой добрый друг, и пусть Борк приведет тебя к цели.
Навсегда остающийся у тебя в долгу.
Таул опустил письмо на колени и посмотрел в ночное небо. Оно было полно звезд. Странно, что раньше он не замечал, каким миром он дышит, как красивы звезды, как свеж воздух.
Кролик на вертеле миновал стадию готовности, почернел и обуглился. Таул снял его с огня и остудил, чувствуя, что мясо, хоть и горелое, понравится ему. Не выпуская письма, он дотянулся до мешка и достал оттуда меньшую из двух фляг. Раскупорил ее и отпил глоток лучшей Мейборовой браги. Только один. Золотистая жидкость согрела его до самого нутра. Он встал и отошел подальше от стены замка, все так же держа в руке письмо Бевлина.
Перед ним в лунном свете лежала широкая долина. Среди травы темнели деревья, и вдалеке нитью чистейшего серебра струилась вода. Прекрасен был этот вид, тихий и величественный, будто собор. Он был полон покоя и благодати, но прежде всего — прощения. Тихо веял бриз, ласково мерцали звезды, огромное темное небо ложилось бальзамом на душу, и земля бережно держала тело.
Таул не знал, долго ли стоял так, предоставив природе и прощению Бевлина делать свое дело. Когда он наконец вернулся к костру, кролик совсем остыл, но все-таки показался ему вкуснее всего на свете. Таул улегся в теплом кругу света и, прижимая к сердцу письмо Бевлина, уснул быстро и крепко.
IX
— Нет, Боджер. Рану сперва надо промыть вином, а уж потом накладывать мазь. — Грифт лежал на деревянном топчане, окруженный пахучими травами, и руководил собственным лечением. — Круговыми движениями, Боджер, — и не втирай, а вбивай. Да поосторожнее с отростком слепой кишки, Боджер. Повредишь его — и я уже никогда не смогу влюбиться. Отросток — ключ любовных желаний. Без него можно с тем же успехом побрить себе ноги и назваться бабой.
— Я слыхал, некоторые мужчины бреют ноги, Грифт.
Боджер, геройски придерживаясь указаний Грифта, вбивал мазь, хотя втирать было бы куда проще. Рана Грифта все еще кровоточила — не так, как вчера, но довольно сильно.
— Да, Боджер, есть такие, что и в женские платья рядятся. Особенно в Марльсе. Видать, бабы там такие уродки, что... А-ай! — вскрикнул Грифт, когда Боджер нажал прямо на рану.