Правда жизни, стр. 58

У Тома была старая колымага, на которой он возил то продавать, то покупать с полдюжины коров. Больше он на ней никуда не ездил, и драндулет почти все время ржавел во дворе. Но Том сразу заметил, что его нет на месте. Он поднялся с чашкой чая к Юне.

– Может, встанешь? – неприветливо сказал он. – Кто-то увел наш скотовоз.

Не дожидаясь ответа, он снова спустился, натянул сапоги и вышел посмотреть, что еще утащили с грузовиком. В округе часто рассказывали о ночных кражах техники и даже скота. На случай стычки с грабителями у Тома был заперт в шкафу под лестницей дробовик. Сейчас, впрочем, он больше сердился, что ночью не залаяла собака.

Бегло осмотрев двор, он не обнаружил больше никаких пропаж. Все британские белые и фризские коровы были на месте, свиньи тоже. Может быть, приходили за овцами – пока непонятно. И тут он нашел еще одну пропажу.

Когда он вернулся в дом, Юна, в ночной рубашке, уже спустилась.

– Ты не поверишь, – сказал ей Том. – Украли нашего Сивого.

– Пойду разбужу Кэсси, – сказала Юна. – Пусть на велике в участок сгоняет.

33

По узкому, мощенному булыжником переулку Бейли-лейн, между средневековым зданием Сент-Мэриз-Холла и разрушенными готическими оконными арками, зиявшими в руинах собора, с ночной смены возвращался заводской сторож. Он всегда заканчивал работу в шесть утра, и его сменял мастер, который потом готовился встретить рабочих в восемь. Ночной сторож шел домой по Госфорд-стрит, проскальзывая в проходе между церковью Святой Троицы и тем, что осталось от старого собора после бомбардировки. Он предвкушал завтрак: жареный бекон с грибами, а потом чай, такой крепкий, что ложка в нем стоймя стоит.

Утром седьмого октября 1953 года Ковентри был окутан густым туманом, из которого, казалось, вот-вот выплывет сказочный персонаж. Из-за внезапного похолодания после мягких дней ранней осени в домах топили углем, и клубящийся туман сгустился в смог с желтыми прожилками. Перламутровая мгла плыла над одной из немногих уцелевших средневековых улочек города, лезла в пустые проемы разрушенного собора и проваливалась за их почерневшим песчаником. Сторож кашлянул, и от этого в тумане повис лающий звук.

Но на смену утихавшему эху от его кашля послышались другие звуки – вроде бы знакомые, но здесь совершенно неожиданные. Как будто по булыжнику переулка где-то впереди неуверенно стучали копыта. Он остановился, всматриваясь в туман и ожидая, не появится ли из его таинственной завесы лошадь. Двигалась она медленно, нетвердым шагом. Вот процокала еще немного и снова стала на месте. Кто бы там ни был, откуда бы ни раздавался этот звук, плывущая серая пелена оставалась непроницаемой. Сторож напряг слух, ему становилось страшно, расхотелось идти дальше.

Но вот снова по булыжной мостовой ударил металл, и из тумана выплыла вздрагивающая голова белого коня, направляемого смутным силуэтом всадника к сторожу. Когда силуэт прояснился, оказавшись совсем рядом с ним, у сторожа сердце ушло в пятки, по коже побежали мурашки, волосы на голове встали дыбом, а язык прилип к гортани. Он никогда не видел привидений, но сейчас каждой клеточкой тела знал – это оно.

На коне ехала женщина. На ней совсем не было одежды. Проезжая мимо сторожа, она, казалось, его не видела. Голова ее свисала на грудь, поводья в руках болтались, и белый конь сам осторожно ступал сквозь плавучий туман над булыжником. Из пасти у коня, казалось, идет дым, он вскидывал голову, всхрапывал, взрезал холодный утренний воздух шумным дыханием. Через несколько мгновений призрак исчез в тумане, и лишь мерное, неторопливое позвякивание подков о булыжник говорило сторожу, что все это наяву.

– Мать честная! – прошептал он.

Вверх по Тринити-стрит к Бродгейту, урча, полз двухэтажный автобус, раскрашенный в корпоративные цвета – бордовый и темно-желтый. Он подбирал водителей и кондукторов, чтобы отвезти их на станцию к началу утренней смены. Одни дремали, другие перебрасывались шуточками. Вдруг все обернулись – один кондуктор, хмуро глядевший в окно автобуса, который, накренившись, выезжал на Бродгейт, ни с того ни с сего пришел в возбуждение.

– Глядите – баба голая!

Попутчики оживились, засвистели, послышались крики:

– Да тебе приснилось!

– Ущипните его кто-нибудь!

– Вон там! На Хертфорд-стрит поехала! Верхом на лошади! Вон там! Голая!

Так как в центре зеленого островка на Брод-гейте стояла конная статуя, никто и не подумал принимать его слова всерьез. Почему бы их товарищу не увидеть голую наездницу на лошади?

Но когда он вскочил и прижался к запотевшему стеклу, чтобы полюбоваться на нее еще раз, они лишь покачали головами.

Призрак явился и полицейскому на перекрестке Маркет-уэй и Смитфорд-уэй. Заметив приоткрытую дверь в табачную лавку, полисмен заподозрил кражу со взломом и зашел в магазин. В это время он и услышал стук лошадиных копыт. Он посмотрел в окно, рядом с которым были выставлены образцы «Ред-Бэрли», «Мартин-Флейка» и «Раф-Шэга» [32], – похоже, на лошади ехала обнаженная женщина. Когда он вышел из лавки, на улице уже было пусто. Он хотел было погнаться за ней, но нельзя было оставить лавку открытой. Придя в себя, он засомневался – вправду ли ее видел?

До поры до времени он решил никому об этом случае не рассказывать.

Видели привидение и еще несколько человек. На Айронмангер-роу водопроводчик, воспользовавшись утренней тишиной, вслушивался, нет ли под землей протечек, как вдруг мимо него проехал на коне призрак Леди Годивы. Ее же видела уборщица по пути на работу в переулке Прайори-лейн.

К полудню неяркое октябрьское солнце рассеяло смог, и весь город заговорил о призраке Леди Годивы, прогарцевавшем по улицам утром. «Ивнинг Телеграф» поместила на первой полосе статью о возвращении в Ковентри покровительницы города. Приводились свидетельства семи очевидцев, и, хотя ранним утром в центре города едва ли в общей сложности насчиталось бы больше трех-четырех десятков человек, сообщалось, что о встрече с ней рассказывали больше сотни горожан. Она была «прекрасна». Ее волосы «ниспадали ей на спину». Леди Годива скакала на «белом как снег» коне. Вид у нее был «печальный», она была «полна грусти». А самое главное, она «лучилась», «сияла золотом» в клубящемся тумане и даже «была облачена в светозарные одежды».

Во второй половине того же дня Бити Вайн должна была произнести свою первую речь в зале Городского совета на Эрл-стрит. Поначалу казалось, что из-за все распространявшейся молвы об утреннем привидении на заготовленные ею громы и молнии никто и внимания не обратит. Впрочем, ей нечего было беспокоиться. Ее репутация красавицы смутьянши шла впереди нее, и зал с высокими сводами, в котором должны были проходить дебаты, был до отказа набит ее коллегами, в основном мужского пола, из разных партий.

Собрание было посвящено обсуждению тарифов в Ковентри, системы местного налогообложения, определяющей, кто будет нести бремя муниципального финансирования. Одни говорили, что за это должны отвечать домовладельцы. Другие считали, что это обязанность местных коммерсантов – тех, кто извлекает максимум прибыли из муниципальной организации. Споры по этому вопросу не утихали уже давно. На эту тему и должна была высказаться Бити.

В зале заседаний собрались как ее убежденные сторонники, так и недруги из противостоящей партии. Последние были полны решимости по возможности укротить Бити в первый же день. Если бы им как-нибудь удалось заставить ее запнуться, начать заикаться и путаться, они и в самом деле победили бы. Она была одной из немногих женщин в собрании, и это лишь подстегивало аудиторию не забывать традицию азартной травли новичка. Как красная тряпка на быка, действовало на противников Бити и то, что она была молода, привлекательна и настроена явно промарксистски.

Председатель Совета предоставил Бити слово. Она встала. Ее потряхивало. По залу прокатился негромкий гул, многие засвистели от восхищения при виде красивой женщины, кто-то вызывающе крикнул: