Правда жизни, стр. 36

– Ох, прикончит это ее. Бедняжка. Жалко старушку. Она ведь этим только и жила.

– Да, сорок лет повитухой. Может, пару раз за год не удавались у Энни-Тряпичницы роды – не больше. Всего два случая в год. Поспорить готова – другой такой повивальной бабки не сыщешь. И мне она очень помогла, мам.

– Бедняжка. Хоть что-нибудь сделать можно?

– Да вот – разрешение нужно. Не обязательно на государство работать, но требуется лицензия.

– А кому какое дело – вдруг тебе или соседке твоей понадобилось снова ее позвать?

– Это, мама, будет нарушением закона. Будет считаться, что она не соблюла правила.

Задумчиво попыхивая трубкой, Марта пересадила ребенка с левой руки на правую.

– У нее, конечно, не все дома, это факт. Но ты права: во всем графстве лучше акушерки нету.

– Так мало того, она и другой приработок потеряла. Она ж приходила убираться в церкви и в администрации. Ну и вот, из церкви что-то пропало, и хоть напрямую никто никого не обвиняет – ты же знаешь нового викария из Святого Матфея, еще тот жук, – но кое-кому шепнули, вот ее и с этой работенки поперли.

– Да Энни-Тряпичница в жизни чужого не возьмет!

– Вот и я говорю. А они решили, что она в маразм впала.

– Да не впадала она ни в какой маразм! Она всю жизнь такая. И на что же теперь бедняжка будет жить?

Но вопрос остался без ответа – на пороге появилась еще одна дочь.

– Привет, – мрачно поздоровалась Олив.

– Та-ак! – ответила Марта. – Чего с таким постным лицом?

– Сказала же – не приходи больше. Это был первый и последний раз.

– Зачем тогда в дом впустила? – спросил Уильям, утрамбовывая сигарету о пачку, прикурил и, стараясь скрыть волнение, откинулся в кресле, положив ногу на ногу.

Рита стояла спиной к окну, скрестив на груди руки.

– Я себе пообещала: не повторится это. После того, как ты так сбежал тогда.

– Извини. Я просто…

Рита моргнула:

– Уходи, прошу тебя. Так надо, пойми.

– Рита, я только о тебе и думаю.

– Слышать не хочу.

– Ничего не могу с собой поделать. Засыпаю – тебя вижу, просыпаюсь – ты передо мной. И на работе ты у меня из головы не идешь. Курю – на пальцах твой запах.

– Вот грязный тип!

– Рита, это мучение какое-то. Поверь, никакого кайфа. Я раньше про парней, что на сторону ходят, думал – вот, развлекаются себе. Теперь знаю, каково оно.

– А мне-то каково, как ты думаешь, мистер Муж и Отец? Сейчас я тебе кое-что расскажу – забудешь ко мне дорогу. Мне казалось, я, наконец, перестану Арчи вспоминать. Думала, переболею и вообще про мужиков забуду. Мысли даже отгоняла. А тут ты – мрачный такой, смотришь на меня во все свои карие песьи глазища – да, да, – и я снова как с цепи сорвалась. Как-то вечером пошла на улицу и сказала себе: «Ну, Рита, попотеешь ты сегодня, будь что будет!» Нашла себе мужичка поприличнее и пошла с ним в темную аллею – за развалинами собора. А все из-за тебя. Ну что, доволен? Мистер Всезнайка. Вот так, и не надо мне рассказывать – не сладко, мол, ему. У меня тоже жизнь – не малина.

– Рита, прости.

– Нельзя женщину с цепи спускать. Нельзя.

– Знаю.

– Да что ты говоришь? Знает он. Не может женщина просто взять распалиться и тут же успокоиться, как вы, мужики. Лезете к нам, сначала разбудите то, что в нас дремало, а потом удираете, не возвращаетесь или убивают вас…

Рита, рыдая, упала на диван, закрыла лицо руками и плотно сдвинула колени. Уильям поднял взгляд на фотографию в рамке – сверху ему улыбался Арчи.

Рита быстро справилась со слезами, провела большим пальцем по веку.

– Все равно, нечего ко мне ходить, раны бередить.

Уильям протянул ей сигарету. Она взяла, он щелкнул зажигалкой и снова сел. Она закурила. Оба молчали.

– Рита, я твой запах через всю комнату чувствую. Чудесный у тебя запах.

– Хватит! Когда же это кончится?

– Нет, правда. У меня, наверное, обоняние хорошо развито. Я каждый день с фруктами и овощами вожусь, и когда езжу закупать товар, мне его даже в руки брать не надо. Стою просто и знаю – вот эти в самый раз, эти переспели, могу даже сказать, на сколько дней, или чувствую, что неурожай был. Может быть, это талант у меня такой. Может, это – единственное, что я умею.

– Нет, не единственное, – сказала Рита, глядя на него.

– В общем, стоит мне только запах уловить, и все понятно. А от твоего запаха я без ума. Не оставляет он меня с тех пор, как я сюда тогда пришел.

– Уильям, что ты несешь?

– Просто говорю – твой запах остается со мной, не исчезает. Преследует меня, как… как призрак. Все сюда меня зовет.

Рита встала, сложила руки, чуть скрестила ноги, поставив одну перед другой – сейчас она походила на резную кариатиду в каменном портике древнего храма.

– Тебе нужно уйти. Уходи.

Уильям поднялся, шагнул к ней, прикоснулся рукой к ее густым рыжим волосам, убранным сзади в узел, и приник к ее губам. Она не сопротивлялась. Он легонько подтолкнул ее, и она прислонилась спиной к стене у каминной полки. Он стал целовать ее в шею, она пыталась сопротивляться.

– Неужели опять? – шепнула она.

Через миг его рука была у нее между бедер и стягивала трусики, а пальцы юркнули дальше, вглубь. Он упал на колени, сдернул с нее трусики до лодыжек и задрал юбку. Она схватила его за волосы на затылке, и ему пришлось откинуть голову, посмотреть вверх. Она отпустила его, и он припал лицом к «муфточке», сунул язык как можно глубже, оторвавшись только для того, чтобы найти то место, а когда нашел, она содрогнулась, откинула руку назад и задела медный подсвечник, стоявший на каминной полке. Подсвечник опрокинулся, сдвинув часы, стоявшие на середине, а те столкнули на пол портрет Арчи. Уильям обернулся на шум и бросил взгляд вниз, на фотографию. Он вздохнул с облегчением – стекло и рамка были целы. Арчи лишь улыбался ему – он доволен был тем, как мастерски овладел Уильям приемами игры на розовом казу.

22

– Ну что ж, мой юный друг, о чем будем беседовать сегодня? – Фик был полон кипучей энергии.

Солнце ненадолго прогнало зимний холод и уныние. Солнечный свет лился сквозь выходящие на юг окна загроможденного кабинета. Было видно, как по двору снуют другие члены коммуны. Вот стоят и болтают Кэсси и Лилли.

Кое-что в кабинете Фика Фрэнку нравилось. На дубовом столе стояли огромный глобус, который знаменитый профессор разрешал ему покрутить, череп, который можно было потрогать, и гироскоп, который Фик иногда приводил в движение специально для Фрэнка. Вдоль стен от пола до потолка стояли полки с книгами, и лишь в одном месте между ними была брешь, заполненная большим зеркалом в вычурной раме, нависавшим над каминной полкой. Тут приятно было посидеть на уроке, правда, кое-что все-таки портило общую картину.

Диссонанс вносил запах, царивший в кабинете. Или, скорее, этот запах исходил от самого Фика – Фрэнк не отделял одного от другого. Тот же запах пропитал ткань, которой был обит стул Фрэнка; он доносился от пыльных книг, рядами выстроившихся на полках, гнездился в ворсинках ковра и тут же вздымался, стоило на ковер наступить, он обитал в твидовом пиджаке Фика – Фрэнк чувствовал его, когда тот к нему приближался.

– Я полагаю, ты уже готов познакомиться с наукой, которую мы именуем философией, – продолжил Фик в тот солнечный день. – Знаешь ли ты, Фрэнк, что это за наука?

– Не знаю.

Занятия с Фрэнком все более увлекали Фика. Бити заметила Бернарду, что с тех пор, как в доме появился Фрэнк, они стати видеть старика чаще, а не реже, чего опасались вначале. Она боялась, что он постарается держаться подальше от ребенка. Но Фик заявил, что «пытливый ум» мальчика произвел на него большое впечатление, а «свежесть его мысли» способствует вдохновению. И теперь он давал Фрэнку уже два бесплатных урока в неделю. Разве мог ребенок где-нибудь еще получить такое образование? Конечно, Фрэнку везло за счет студентов Бэллиол-колледжа.