Курение мака, стр. 10

Бодлер, насколько я мог судить, принимал опиум в огромных количествах и гашиш тоже; и то, что я прочел у него, оказалось намного полезнее, чем книжки Китса и Кольриджа.

Бодлер рассуждал о сходстве и различии между опиумом и гашишем. Это было уже ближе к тем сведениям, которые я искал. И тот и другой наркотик, писал он, лишает вас воли и приковывает внимание к ничтожным пустякам до такой степени, что вы не можете оторвать от них взгляд. Но он также утверждал, что гашиш намного сильнее и обладает более разрушительным действием, чем опиум. Это меня удивило. Ведь я считал, что гашиш – наркотик типичных хиппи. А по словам Бодлера, выходило, что гашиш – это воплощенная ярость, сметающая на своем пути всякое сопротивление, тогда как опиум – нежный соблазнитель.

Это я мог понять. Я понимал, как тянуло Чарли к этому нежному соблазнителю. И как манил он таких же юных, как она, девиц, только что окончивших университет и чистых, как утренняя роса. Почувствовав, что в глазах покалывает от подступающих слез, я был вынужден отложить книгу и откупорить бутылку виски, чтобы прийти в себя.

Я пустил воду в ванну и, пока она наполнялась, подогрел на плите немного молока, сварил какао – трезветь-то надо было – и подумал, что, пожалуй, дам этому Бодлеру еще шанс, и, хотя слова просто плыли на странице, прочел:

Тут я отключился на мгновение, лежа в ванной, книга выскользнула из рук, и мне пришлось вылавливать ее из-под мыльной пены. Развернув книгу веером, я разложил ее на кранах, чтобы просушить, и поймал себя на том, что опять думаю о Чарли и что каким-то образом к мыслям о Чарли теперь примешался образ мрачной Киферы.

9

Я ждал, что Люси вернется к полуночи. Пришла она лишь около часа, хотя, надо сказать, у меня не было никаких замечаний на этот счет, а вот в целом моя попытка почувствовать себя в роли няни не удалась.

В восемь вечера, когда я пришел на дежурство, Жонкиль [17] (не в моих правилах отпускать замечания по поводу имен, которыми награждают детей их родители) уже была уложена в кровать и крепко спала. Я провел большую часть вечера, переключая каналы телевизора и не находя ничего занимательного. Как это ни печально, масса народа проводит вечер именно так. А что, если все это экранное мерцание, подумал я, преобразуется в мозгу в импульсы, ну вот как от опиума, и моделирует поведение зрителя, заставляя его снова и снова бессмысленно нажимать на кнопки пульта? Это, конечно, шутка.

Раз пять я поднимался в детскую проведать Жонкиль, посмотреть, как она спит в своей кроватке. Стыдно признаться, но я не особенно старался соблюдать тишину: довольно громко топал и пару раз даже хлопнул дверью. Надеялся, а вдруг она проснется и заплачет, и тогда бы у меня появился повод взять ее на руки, успокоить, поменять подгузник, унести с собой вниз. Смешно даже. Когда Чарли и Фил были маленькими, мы обычно ходили вокруг них на цыпочках, лишь бы они проспали еще полчаса и мы хоть что-нибудь успели бы сделать.

– Жонкиль слегка простужена, – предупредила меня Люси. – Если она проснется, можете дать ей немного «Калпола». Я оставила его на полке в холле.

«Калпол» – универсальное детское лекарство от всех болезней. Когда Чарли и Фил были детьми, мы закупали это снадобье литрами и поили детей всякий раз, когда им нездоровилось и они не могли заснуть. Сейчас, глядя на Жонкиль, я нарочно поскрипел половицей, но она так крепко спала, что и не шелохнулась. Под носом у нее висела засохшая крошечная зеленая козявка, похожая на восковую капельку. Я вспомнил, как у Чарли вечно текло из носа; и еще мои мысли вернулись к тому времени, когда Чарли первый раз приехала домой на каникулы из Оксфорда.

– Ты только не ляпни чего-нибудь ненароком, – прошептала Шейла, сваливая мои инструменты в кучу под висящими в холле куртками. Дело было вечером, и я только что пришел с работы. – Она проколола себе сережку в нос.

– Чего?

Шейла постучала ногтем по ноздре:

– Сережку с крошечным изумрудиком, вот здесь. Мне кажется, выглядит довольно мило. Не говори только ничего.

Я прошел в гостиную, где Чарли, развалясь на диване, смотрела телевизор.

– Привет, пап!

Ничего не сказав, я не мог отвести взгляда от крошечного зеленого камушка в ее левой ноздре. Он меня словно загипнотизировал. Немного погодя Чарли, по-видимому, заметила мой пристальный взгляд и мельком улыбнулась мне, а потом снова отвернулась к телевизору, спросив, однако:

– У тебя все в порядке?

– У меня в порядке, – ответил я.

Возможно, мне не следовало так демонстративно пялиться на ее серьгу. Но по-моему, она выглядела точь-в-точь как окатыш сухих соплей. Вот так. Первые пять лет вы вытираете у своих детей под носом, пока они не овладеют необходимыми навыками, чтобы управляться со своими сопливыми носами самостоятельно. Но за пять лет у вас уже выработался рефлекс. Затем проходит еще лет десять, и ваша малышка приезжает домой из прославленного Оксфорда с изумрудным катышком в носу. Ну и тебе, конечно, хочется сразу его подтереть. Я понимаю, насколько невразумительно звучат мои рассуждения, но в те минуты я чувствовал именно так.

– На что ты смотришь, пап?

– Сам не знаю.

– Как работа?

– Прекрасно. А у тебя?

Я знал, что она посещала курс «постколониальной литературы». Она небрежно качнула головой, словно давая понять, что не имеет смысла вдаваться в тонкости, беседуя с каким-то электриком.

– Я привезла с собой уйму конспектов.

– А как постколониальная литература?

– Клёво.

«Клёво»? У нас в семье вообще никто «клёво» не говорил. Конечно, масса всяких словечек существует. Как только люди не говорят. Но я даже не припомню, когда последний раз слышал что-нибудь вроде этого – ну там – «башли» или «чувак»?

Возможно, с моей стороны это было не очень-то «клёво», но я протянул руку и попробовал смахнуть «соплю» у нее с носа. Я знал, что она не смахнется. Она и не смахнулась.

– Ай! Ай! Пап, какого хрена ты делаешь? Совсем крыша поехала?

Шейла примчалась в комнату из кухни.

– Он пытался вырвать сережку у меня из ноздри! Вовсе я не «пытался вырвать», это она преувеличивала. Без всякой надобности она терла свой нос, который теперь и в самом деле покраснел.

– Что с тобой? – потребовала ответа Шейла.

– Вот-вот, – присоединилась к ней Чарли. – Чего ты?

Я промолчал. Просто вышел из комнаты и отправился принимать ванну, заперев дверь от них обеих.

Пухленькая Жонкиль, с красными щечками и сопливым носиком, вызвала у меня в памяти эту сцену. К моему удовольствию, в конце концов она проснулась, и я был совершенно счастлив, получив возможность утешить ее и дать порцию густого, тягучего «Калпола». Я почувствовал себя полезным и нужным, а Жонкиль снова сразу заснула. Ох уж этот «Калпол».

Я еще вспоминал про сережку в носу у Чарли, когда вернулась Люси со своим кавалером. Она познакомила нас, и сразу стало ясно, что мои тревоги по поводу проколотой ноздри Чарли гроша ломаного не стоили. У этого типа, помимо нескольких золотых колечек в ушах, имелась пара колец в ноздре, и еще одно колечко оттягивало нижнюю губу. Кроме того, голова у него была выбрита с обеих сторон, а волосы на макушке торчали клочьями, как перья у курицы, застрявшей в изгороди из колючего кустарника.

– Это Марк, – сообщила Люси. – Я приготовлю кофе.

Обладатель петушиного гребня Марк вяло пожал мне руку. Пришлось сдержаться, чтобы при виде всего этого великолепия не рассмеяться ему в лицо.

– Очень приятно, Марк. – Затем я проследовал за Люси на кухню и сказал ей, что уже собрался домой. У меня не было желания торчать здесь третьим лишним.