В сладостном бреду, стр. 11

Он брезгливо взял лист двумя пальцами и, резко развернувшись, направился к двери.

— Ты останешься здесь. — Дверь за ним захлопнулась.

Tea поспешно скинула покрывало и натянула платье, затем подхватила сандалии. Она не стала надевать их, а просто взяла в руку и выбежала из комнаты. Камни лестницы, двора холодили босые ноги. Молодой солдат держал лошадь под уздцы, пока Вэр садился на нее.

— Я пойду с вами. — Она прыгала на одной ноге, надевая сандалии. — Вы поступаете неразумно. Без меня это может занять у вас много времени.

Он не отвечал.

— Что, если вы вернетесь не с теми листьями?

— Тогда пойду снова и найду те, что нужны.

— А я помогу ему. — Кадар выехал из конюшни и направлялся к ним через двор. — Но сомневаюсь, есть ли в этом необходимость, хотя мои глаза так же зорки, как и у моих соколов. Я разгляжу самый маленький листик с расстояния в милю.

— Ты также останешься, — сказал Вэр.

Кадар покачал головой.

— Я тебе нужен.

— Мне никто не нужен. Я еду один.

Кадар зевнул.

— Слишком рано, чтобы спорить. Возьми отряд, и я позволю тебе ехать без меня.

Взгляд Вэра не отрывался от гор.

— Я не стану рисковать людьми, раз не могу предложить им добычи.

Риск? Tea растерянно уставилась на обоих мужчин.

— Тогда я вынужден быть с тобой, — настаивал Кадар. — Я должен защищать то, что мне принадлежит.

— Я не принадлежу тебе.

Кадар послал лошадь вперед.

— Надеюсь, у тебя еда в том пакете? Мы же не можем, как черви, питаться листьями.

— Ты не едешь.

Кадар улыбнулся Tea.

— Доверьтесь нам. Мы побеспокоимся, чтобы ваши черви не умерли с голоду.

— Это не состязание сильных натур, — холодно сказал Вэр. — Если ты попытаешься проехать через ворота, я выбью тебя из седла без всякого сожаления.

— Вэр, я… — Кадар замолк, встретив взгляд Вэра. Он вздохнул. — Как это сложно — владеть таким человеком, как ты. Ты будешь осторожен?

Вэр кивнул и направил лошадь к воротам.

На нем были доспехи. Tea насторожилась. Зачем кольчуга?

— Разве это опасно? Ведь он просто едет в горы.

Кадар хмуро смотрел вслед Вэру, пока тот не миновал ворот замка.

— Еще очень рано, — пробормотал он. — Возможно, опасность его минует.

— Там что, бандиты?

Кадар покачал головой.

— Нет.

Когда Вэр скрылся из виду, Кадар повернулся к ней.

— Не огорчайтесь, это не ваша вина. Вы ведь не знали.

Она до сих пор ничего не знает, подумала Tea раздраженно. Все это лишено смысла.

— Я всего лишь попросила его достать мне немного листьев шелковицы, а вы ведете себя так, словно он направился завоевывать город.

Кадар улыбнулся.

— Тогда ему пришлось бы собрать армию. Но чтобы завоевать дерево шелковицы, он, как человек чести, не мог никого взять с собой. Он утверждает, что у него нет чести, но вы ведь понимаете, что это неправда.

— Я ничего об этом не знаю. Ясно одно, что вы поднимаете слишком много шума из-за какой-то ерунды.

— Возможно, вы правы. — Он взял ее за локоть. — Но как бы то ни было, мы ничем не можем помочь ему теперь. Нам остается только ждать. Не желаете ли взглянуть на моих соколов?

— Вы занимаетесь соколами? — Она позволила ему увлечь себя к входу в замок? — Для охоты?

— Частично для охоты. А еще просто потому, что нравится любоваться их полетом. Нет ничего величественнее и прекраснее на земле, чем сокол, парящий в небе. — Он остановился у входа в замок. — Но прежде всего вам следует разговеться, пост вам ни к чему, вы еще очень слабы.

— Сегодня я чувствую себя намного сильнее, просто я немного устала.

— Усталость ведет к болезни. Поберегите свои силы. Они понадобятся вам для того, чтобы выращивать своих червей. Вы на самом деле замечательная вышивальщица?

— Самая лучшая в Константинополе. — Он прыснул со смеху. Она посмотрела на него с удивлением. — Но это действительно так.

— Я и не сомневаюсь. Меня просто восхищает ваша очаровательная, неподражаемая скромность. Нет, правда, я нахожу самоуверенность достойной восхищения. Это как изысканный блеск драгоценности.

— Лорд Вэр рассказал вам о нашем разговоре? Я не совсем уверена, помнит ли он что-нибудь из того, что я говорила ему прошлой ночью.

— Он помнит все. — Его улыбка погасла. — Иногда это очень мучительно.

— Да. — У нее самой в душе немало такого, что она предпочла бы забыть.

— Я так и думал, что вы поймете. — Кадар провел ее в большой зал. — А теперь давайте с вами поедим, чтобы вы смогли от всего сердца восхититься моими великолепными птицами.

— Это Альенора. — Он достал сокола из клетки. — Ну разве она не красавица? Я назвал ее в честь Альеноры Аквитанской.

Птица и в самом деле была великолепная, стройная, с крепким загнутым клювом.

— Почему?

— Потому что она коварная, неистовая. Она любит свободу и яростно сопротивлялась пленению. У меня ушел почти год на то, чтобы приручить и натренировать ее. — Он усмехнулся. — Впрочем, я справился с этим гораздо лучше, чем король Генрих II, который так и не смог покорить и приручить свою Альенору, а потому он на долгие годы заточил ее в темницу.

— Это ваш отец рассказал вам о королеве?

— Мой отец оставил моей матери свое семя и больше никогда не возвращался к ней. Мать говорила, что он погиб славной смертью в великой битве с ее народом. — Он улыбнулся, глядя в соколиные глаза-бусинки. — Жаль, что он так никогда и не узнал о своем самом знаменитом деянии — о том, что причастен к моему появлению на свет.

Tea с удивлением отметила, что в его тоне не слышалось ни возмущения, ни горечи.

— И вы простили его?

— Мальчишкой я ненавидел его. Моя мать умерла, когда мне исполнилось пять лет, и мою жизнь на улицах Дамаска не назовешь легкой. Я был воришкой и старался избегать как соплеменников своей матери, так и отца. — Он посадил Альенору в ее клетку и открыл следующую. — Но я сумел подняться над этим.

— Как?

— Я учился. Я стал воровать науку, как раньше — фрукты на базаре. Я брал уроки у франков, и я учился у народа моей матери. — Он взял в руку другого сокола. — К своему ужасу, я обнаружил, что и те и другие правы… и одновременно не правы во многом. Как можно ненавидеть, если не существует такой правды, которую нельзя было бы подвергнуть сомнению или оспорить? — Он протянул ей вторую птицу. — Это Генрих. Он не такой неистовый, как Альенора, и у него нет ее целеустремленности. Она никогда не отступится, если преследует добычу. Я вообще обнаружил, что самочка часто бывает более решительной и настойчивой, когда полностью расправляет крылья. — Он встретил ее пристальный взгляд. — Разве вы сами этого не замечали?

Его последние слова относились уже не к птицам. Она ответила:

— Но вначале она должна расправить крылья. — И затем добавила: — А кроме того, всегда находится кто-то, кто хотел бы посадить ее в клетку и использовать в своих целях. Даже вы, Кадар.

Он кивнул.

— Да, такова природа мужчины. — Он посадил сокола в клетку. — Но когда их задача выполнена, я отпускаю их на свободу.

— А их задача — это охота?

— В действительности, перехват. — Он тщательно запер клетки. — Саладин и некоторые французские предводители используют почтовых голубей, передавая через них приказы своим отрядам. И мы решили посылать соколов, чтобы быть уверенными, что голуби никогда не долетят по назначению.

Кадар говорил очень спокойно и рассудительно, а у девушки прошел мороз по коже. Перед ее глазами вспыхнула яркая картина: неистовая Альенора яростно бьет несчастного голубя в небе.

— Жизнь — это всегда битва. Тут ничего не поделаешь. Остается лишь выбрать сторону, на которой будешь сражаться, — сказал Кадар, прочитав ее мысли. — Долетит голубь до цели, погибнут одни люди, остановит сокол голубя — погибнут другие.

Его голос был ровен. И все же она как бы внезапно открыла другую, суровую, темную, половину души Кадара.