Дочь пирата, стр. 53

— О нет! — запротестовал Уилсон.

— Иво говорит, что настало время принять лекарство, — пояснил полковник Саба. — Он должен снова посадить мсвимбе вам на лицо.

— Вы понимаете его язык?

— Более или менее. Я три года возглавлял администрацию лесного района Хруке и часто встречался с иво. Язык у них примитивен. Просто они пользуются органами речи таким образом, что вам и в голову не придет.

— Скажите ему, что с меня довольно пиявок. Попросите больше не беспокоиться.

Полковник произвел несколько неуверенных квакающих звуков. Человек отполз назад и поцокал.

— Иво говорит, что советует вам как врач немедленно поставить пиявки. Иначе у вас отвалится лицо. Инфекция в этих местах поражает очень быстро.

Уилсон лег на спину и содрогнулся, когда скользкие червяки закопошились у него на лбу, щеках, подбородке, вызывая в памяти образы самых страшных снов.

Полковник из любопытства подполз к Уилсону.

— Это нужно видеть — как иво работают. Поразительные создания!

— И что вы видите?

— Ваше лицо было темно-красным от побоев и ссадин. Теперь оно почти нормального цвета.

— Значит, я буду очень аппетитно выглядеть, — обронил Уилсон.

— Боюсь, честь свариться заживо принадлежит только офицерам, — возразил полковник.

Он вернулся в угол клетки и закурил сигарету.

— Этот иво просто храбрец. Он слишком стар, чтобы быть проданным в рабство. И он знает, что бупу его убьют. Тем не менее примерно через час после того, как вас принесли сюда, он вышел из джунглей, сел у клетки и начал петь. Он голосил до тех пор, пока не пришли солдаты и не бросили к нам.

— На кой черт он сделал это?

— Я переведу вам его песню, и вы все поймете. Он называл вас «Человеком-привидением, который освободил лесных людей в ночь красных звезд». Эту песню теперь будут петь дети, внуки и правнуки иво. Вы теперь стали эпическим героем, подобно Секуху. Племя поручило ему вас вылечить. Возможно, на ваше счастье, у него в мешочке припасено обезболивающее, которое облегчит вам грядущие пытки.

Уилсон не знал, что и вымолвить в ответ. Потом пиявка расположилась у него на губах, и охота говорить пропала сама собой. Когда пиявка продолжила свой вояж, Уилсон сказал:

— Передайте иво спасибо за помощь. Но объясните ему, что никакой я не герой. Герой — это он.

Полковник Саба выполнил просьбу. Иво вдруг улыбнулся, и это было так прекрасно и так необычно, как улыбка леопарда в лесной чаще.

Ветер на закате принес Уилсону грустную песнь. Ему показалось, что это «Поразительная краса», исполняемая в ритме калиопе тинка-джазом. Небо приобрело кроваво-красный оттенок. Издалека донесся орудийный выстрел.

— Что бы это могло быть, как по-вашему? — спросил Уилсон полушепотом.

Полковник выпустил дым последней сигареты на призрачную свободу.

— Ничего такого, что могло бы пойти нам на пользу. Приготовьтесь к неизбежному, как я.

Уилсон вспомнил тяжелый воздух на деревенской площади и впал в отчаяние.

— Вы правы, мы все должны умереть. — Голос его прозвучал тонко и печально. — Я думаю, не важно, когда это произойдет. Как сказал поэт: «Я проклят! Что мне делать с днями, которые у меня еще остались?»

— Это не их метод! — с горечью отозвался полковник Саба. — Будь они прокляты, дикий народ! Несколько лет назад, еще в начале войны, мы убили сразу шестьдесят бупу. Тогда должен был состояться матч между «Битумак» и «Все звезды Семе», очень популярными командами. Мы ходили по деревням и раздавали бесплатные билеты. У нас было спрятано две дюжины пулеметов под брезентом. Как только бупу заполнили стадион, мы открыли огонь. Там было много детей — вы же знаете, они любят футбол. Когда у нас кончились патроны, мы пошли на них с палками и мачете. Потом мы сожгли тела на большом вонючем костре. — Голос понизился на виноватый шепот: — После подобного человек не должен возражать против того, что его сварят заживо.

— Вы лежали за пулеметом? — спросил Уилсон, радуясь, что не видит в полутьме выражения лица полковника.

— Хуже, — ответил Саба. — Я отдал приказ открыть огонь.

Вторая ночь прошла спокойно. Вода озера, тихо шурша, полировала камни на берегу; в джунглях перекрикивались птицы и монотонно жужжали насекомые. Иво издал несколько щелкающих звуков, которые полковник Саба не потрудился перевести. Уилсон пытался не думать о предстоящем кошмаре, но это было невозможно. Как туземцы намерены с ним расправиться? Ему казалось, что он уже никогда не сможет заснуть. Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, был уже полдень, и рядом с клеткой на жарком солнце стояла Крикет.

— Просыпайся, Уилсон, — сказала она грубо. Уилсон пошевелился, попробовал встать, но ударился о крышу и опустился на колени.

Крикет была в солнцезащитных очках типа «Джеки О», с большими черными стеклами. Рот сурово сжат, рука лежит на рукоятке отцовской «беретты», засунутой за пояс.

— Я уплываю через час, — сказала Крикет. — Поведу «Ужас» обратно к Четырем саблям.

— А как насчет меня? — спросил Уилсон почти серьезно.

— Операция провалилась. Потребуется целый год, чтобы загнать в клетки иво, которых ты выпустил, негодяй.

— Это хорошо, — сказал Уилсон и замолк, не зная, что можно добавить.

На опушку леса вылетел черный сорокопут. Интересно, не он ли сопровождал яхту как предзнаменование грядущей беды?

— Что-нибудь еще? — спросил Уилсон.

— Да, — ответила Крикет, и нижняя губа у нее задрожала. — Вчера вечером мы похоронили папу.

— К сожалению, — вздохнул Уилсон. — Это был не только твой отец, но и кровожадный негодяй, который собирался убить меня.

— Тебя нужно было пристрелить сразу. Жалко, что я не смогу присутствовать при том, как тебя будут кончать.

— Так вот, значит, как, — сказал Уилсон, пытаясь не выдать голосом паники. — Получается, ты не намерена помочь мне выбраться отсюда?

— Даже если бы хотела, я не в силах это сделать. Ты нарушил строжайший запрет местных властей. Ты замахнулся на их долю в прибыли. И ты пытался убить майора Мпонго. Не стоит говорить, как я надеюсь, что ты будешь страдать. А страдания тебя ожидают страшные. Если они выполнят ритуал должным образом, ты проживешь дня три без кожи. Я видела, как это бывает. Эти люди — настоящие мастера своего дела. Считай, ты уже не человек, а дерьмо, которое размажут по столбу.

— Догадываюсь, что ты никогда меня не любила.

— Ублюдок! — прошипела Крикет сквозь зубы.

— Я выиграл тебя у Португи, Крикет, помнишь? Тебе был нужен хороший игрок, и ты ради этого рискнула моей шкурой. Сейчас у меня на руках плохие карты. Тузы и восьмерки — набор мертвеца. Но ты пока моя жена, и я нуждаюсь в твоей помощи.

— Я никому не принадлежу, кроме самой себя! — отрезала она. — Так было всегда. Существую только я. Остальные — глупые задницы.

— То же случилось и с Вебстером?

— Пошел ты… — Крикет прикусила губу и отвернулась.

Уилсону удалось заметить под темными очками слезы.

— Мне казалось, у нас с тобой любовь, — сказала Крикет, нижняя губа у нее при этом дрожала. — По-настоящему казалось. Я знаю, ты не веришь мне, но я на самом деле ни к кому не испытывала такого сильного чувства, как к тебе. Думаю, мне следует прекратить хвататься за эту соломинку. Мне нужно убедить себя, что этот вариант не работает. Мы с тобой слишком разные…

— Смешно, — перебил ее Уилсон, ухватившись за прутья клетки. — Мы не просто порываем друг с другом за чашкой эспрессо у Баззано. Эти негодяи собираются освежевать меня живьем. Ты обязана вызволить меня отсюда.

Крикет заколебалась.

— Я же говорю, это невозможно. Я пыталась…

— Пыталась? — Сердце Уилсона радостно забилось.

— О Уилсон… — Крикет подошла к клетке, подняла очки на темя и положила ладонь ему на руку, вцепившуюся в прут. Глаза оказались бездонными, как воды озера Цуванга. Зеленовато-голубая слеза упала ему на пальцы. — Почему ты не мог подождать? Через два-три года у нас было бы достаточно денег, чтобы роскошно жить в Париже до конца своих дней.