Братья по оружию или Возвращение из крестовых походов, стр. 38

– Вы хорошо поступили. А теперь послушайте меня, сир рыцарь! – и, подойдя к нему, Филипп прошептал ему на ухо несколько фраз.

– Ваше приказание будет исполнено, – ответил начальник отряда, низко поклонившись.

– Сир Гюи, – сказал король обращаясь к Кюсси, – ваши нынешние действия достойны ваших прочих подвигов, совершенных как в Святой земле во славу Господню, так и в других местах. Вы, без сомнения, направляетесь в Париж, и я прошу разрешения сопутствовать вам. Этот храбрый рыцарь, – прибавил Филипп, показывая на предводителя отряда всадников, – сообщил мне, что дама, которую ваша храбрость освободила из рук вероломного Вильгельма Гюйона, находится в безопасности под и покровительством королевы Агнессы, и, следовательно, ни один человек без воли королевы не проникнет в замок, который к тому же защищает столь мощный гарнизон. Так что вы можете быть уверены, что благородная девушка находится теперь под надежной охраной.

– В таком случае, – ответил Кюсси, – я повинуюсь воле королевы, и уступаю необходимости. Отправимся сей же час в Париж, – продолжал он, – потому что я должен немедленно доставить королю, как это ни прискорбно, печальные известия.

– Что это за известия? – встревожено воскликнул Филипп, но, тут же спохватившись, закончил иначе: – Не являются ли новости тайной, и может ли их знать иностранец?

– Сир рыцарь, – ответил Кюсси, казалось, не заметивший обмолвки короля, – известия таковы, что скоро распространятся везде, но уши короля должны первые услышать их от меня. – Оверн! – обернулся он к графу, – прошу вас позволить моему пажу перевязать вашу рану: кровь продолжает течь из нее.

– Нет, мой достойный друг, нет! – отвечал Тибольд, который в продолжение всего разговора хранил молчание, прислонившись спиной к дереву, и устремив задумчивый взгляд в землю перед собой. – Нет, мне кажется, что с каждой каплей вытекающей крови, ослабевает огонь, пожирающий мой мозг. Я знаю, дорогой де Кюсси, что мой рассудок поврежден, но сейчас мне становится легче. Более того, я припоминаю, что не далее как сегодня, я оскорбил этого достойного рыцаря, оказавшего тебе столь действенную помощь. Прошу простить меня, сир рыцарь! Простите меня! – повторил Оверн, подходя к Филиппу и протягивая ему руку.

– От всего сердца, – с чувством отвечал король, сжимая руку графа, и с облегчением признаваясь себе, что неприязнь, к Оверну, поселившаяся в его душе, и о которой никто из присутствующих не подозревал, после всего, что он только что узнал, отступает, уступая место благородству и справедливости, – от всего сердца! Но вы шатаетесь! Вы не можете стоять!.. Эй! Кто-нибудь! Перевяжите его рану, остановите кровь.

Филипп говорил властным голосом, показывающим, что он привык повелевать. Казалось, он не намерен более скрывать свое инкогнито. Рану графа Овернского перевязали, но прежде чем смогли унять струившуюся кровь, рыцарь потерял сознание. Его отнесли в пещеру и уложили, заботливо укрыв теплой одеждой.

ГЛАВА III

Тем читателям, кто не знает или забыл сущность феодальной системы, может показаться странным и несообразным тот факт, что король одной страны мог заставить другого сильного и независимого монарха явиться к своему двору, чтобы судить его как преступника. Однако именно так оно и было. Каждый рыцарь, барон, граф и даже герцог, будучи полноправным хозяином собственных поместий, являлся в то же время вассалом верховного государя, который, даруя им эти наделы (ленные земли), предъявлял одновременно ряд условий, обязательных к исполнению владельцами данных ленов. Если же вассал отказывался выполнять эти требования, то поместья неподчинившегося рыцаря вновь отходили в вотчину короля.

В основе феодальной системы лежал и такой закон: вассал мог быть осужден только равными ему по положению людьми, также, как и он, зависимыми и подчинявшимися верховному государю.

На основании этого закона Иоанн и должен был явиться ко двору Филиппа-Августа. Явиться не как король Английский, а как герцог Нормандский, Анжуйский, Пуату и Гиень, поскольку все эти провинции издревле принадлежали французской короне.

В день, назначенный для суда, Луврский дворец наполнился придворными и являл собой великолепное зрелище. Каждый из феодалов, не желая, чтобы кто-либо из равных превзошел его в роскоши, собрал самых знатных и богатых своих вассалов, чтобы в окружении многочисленной свиты предстать пред очами монарха. Огромный зал, где должно было состояться осуждение, был убран с подобающей случаю торжественностью и пышностью. Без преувеличения можно было сказать, что здесь собрался весь цвет общества – самые богатые, знатные и могущественные французские феодалы. Голову каждого венчала корона, означавшая его титул. Глядя в их строгие, серьезные лица, нельзя было сомневаться, что все они понимают важность события, по поводу которого собрались здесь.

В конце зала, на высоком троне, украшенном всеми знаками царского величия, восседал Филипп-Август, истинный монарх по духу и происхождению. Вместо короны его голову плотно охватывал широкий золотой обруч, усеянный драгоценными камнями и увенчанный лилией. Величие блистало в его глазах, а привычка повелевать выказывалась в каждом жесте, и, хотя в этом зале находилось немало принцев, ни один из них не мог быть принят за государя.

Поскольку далеко не все пэры прибыли ко Двору, следовало для начала выяснить, почему они не смогли явиться, и только потом приступать к делу. К Филиппу по очереди подходили послы, чтобы сообщить, по какой причине отсутствует тот или иной вассал. Их донесения были внимательно выслушаны и признаны законными.

Когда эта часть церемонии закончилась, Филипп приказал главнокомандующему прочесть просьбу, поданную французским пэрам герцогиней Констанцией, после чего, сопровождаемый герольдами, он приблизился к распахнутым дверям зала и громко объявил, что вызывает Иоанна, герцога Нормандского, явиться и ответить на обвинение герцогини Бретаньской.

Как и предписывал обычай, он трижды повторил воззвание, сопровождая каждое из них продолжительной паузой, чтобы дать время для ответа. Через несколько минут хранитель оружия ввел в зал двух депутатов, присланных королем Иоанном, один из которых был епископ, другой же – рыцарь, Губерт де Бург.

– Милости прошу, господа депутаты! – приветствовал их король. – Сообщите всем нам, по какой причине Иоанн Анжуйский не явился в собрание, чтобы, следуя обычаю, ответить на обвинение – согласиться с ним или опровергнуть. Разве он смертельно болен? Или не признает власти моего двора?

– Нет, не болен, – отвечал епископ, – и не отвергает власти французских пэров; но он опасается появиться в городе, где у него столько недоброжелателей, и испрашивает, чтобы король Французский поручился прежде за его безопасность.

– Охотно, – согласился Филипп. – Пусть не беспокоится, я ручаюсь, что ему не причинят здесь вреда.

– Но гарантируете ли вы ему также и безопасное возвращение? Каков будет ваш ответ?

– Готов поклясться, что не стану чинить препятствий, но только в том случае если собрание сочтет его невиновным, а обвинение – необоснованным.

– И все-таки… если пэры вынесут обвинительный приговор, даруете ли вы ему грамоту, с которой он мог бы благополучно вернуться в свои владения?

– Нет! Ни за что! – вскричал Филипп громовым голосом. – Клянусь небом и землей, я не сделаю этого! И если совет лордов, разобрав заявление герцогини, сочтет ее жалобу справедливой, то Иоанн получит по заслугам. Я не отступлю ни на шаг от вынесенного решения.

– В таком случае, государь, – произнес епископ невозмутимо, – должен сообщить вам, что Иоанн, король Английский, вряд ли сможет прибыть во дворец. Он не захочет подвергать свое королевство опасности. Ведь если совет лордов осудит его, то найдется немало английских баронов, которые поспешат воспользоваться его поражением.

– Какое мне дело до того, что мой вассал, герцог Нормандский, боится потерять свои земли! – гневно вскричал Филипп. – Разве это освобождает его от обязанности подчиняться верховному государю?! Нет, я не намерен жертвовать ради него своими правами! Клянусь Богом, не бывать этому! Монжу! – обратился он к одному из приближенных. – Возьми себе помощника и отправляйтесь на мосты, улицы и перекрестки с воззванием, чтобы Иоанн Анжуйский лично и без промедления явился на суд пэров.