Рыцарская честь, стр. 34

– Мне леди Элизабет сказала… Раннулф, мне совестно, я вела себя так глупо!

Голос ее дрожал, но руки уверенно промыли и перебинтовали рану.

Раннулф довольно улыбнулся. Вот как решают дела по-семейному: он пожаловался брату Анны, она – его кузине. Он посмотрел на заплаканное лицо жены.

– Ты больше не собираешься бросать меня? Не будешь просить у брата защиты для себя?

Анна скользнула на пол и обняла колени мужа.

– Пожалуйста, не говори Роджеру, – прошептала она. – Он расскажет маме, надо мной будут смеяться. Прошу тебя…

Раннулф схватил и рывком поднял Анну. Ему не хотелось быть грубым, но это было ему неприятно: слишком часто он видел на коленях своих сестер и мать.

– Не надо этого делать, Анна, не люблю, когда стоят предо мной на коленях. – Он молча разглядывал жену. – Я рад, что ты изменила поведение и мне не пришлось учить тебя. Тут, наверное, есть и моя вина, – добавил он мягче, – мне следовало самому быть внимательнее.

Он наклонился и поцеловал губы жены. Они теперь отвечали ему, хотя дрожь в теле выдала присутствие страха. И Раннулф забыл про обед и почести, ожидавшие его за успех на охоте. Его враз возбудила бесстрашная готовность молодой жены, так не похожая на то, что он встречал в женщинах прежде.

Разговор в спальне Роджера был совершенно другим. Во-первых, Элизабет не была ни молчалива, ни испугана. Она подробно расспросила, как прошла охота, пожалела, что сама не присутствовала на ней, а Роджер охотно ей все рассказывал. Обсуждая приключения. Элизабет помогала ему умыться, раскладывала белье, как вдруг он прервал свой рассказ о втором убитом кабане.

– Слушай, не может быть, чтобы ты успела растратить все мои деньги и разогнать всех слуг. Объясни, что тебя заставило в наших условиях делать работу горничной?

Элизабет пристально посмотрела на него.

– Мне надо тебе сказать то, что никто не должен слышать. Мои служанки не смеют входить ко мне, пока их не позовут, и я взяла на себя смелость приказать твоему мордастому камердинеру строго следовать этому правилу. Надеюсь, у тебя не будет возражений? – добавила она саркастично.

– Попробовал бы я! Итак, что случилось плохого? О хорошем уже известно.

– Ничего плохого, просто личные дела. Анна вела себя по отношению к Раннулфу как дурочка…

– Слышал. А ты как узнала?

– Анна рассказала. Полагаю, Раннулф тоже тебе выложил. Мужики!

– При чем тут мужики? Значит, Анна прибежала жаловаться к тебе. Почему не к матери?

– Она считает, что только я смогу уговорить тебя оставить ее здесь, а Раннулфа отослать обратно.

– В самом деле? Господи помилуй, она так прямо и сказала? – Роджер не на шутку рассердился. – Вот чем оборачивается хорошее отношение к женщинам. Надо бы ему пройтись по ней палкой.

– Да не виновата она вовсе! – горячо заступилась Элизабет, тоже рассердившись. – Ее, беднягу, не посвятили в эти вещи, вот она и закусила удила.

Херефорд прикусил язык: он забыл, что это еще оставалось больным местом и для Элизабет.

– В остальном все спокойно? – переменил он тему разговора.

– Развяжи эту штанину, Роджер, дай посмотреть, что У тебя с ногой. В замке все спокойно. Но целое утро я успокаивала Анну, а когда вышла, разговоры были самыми обычными. Увижу Ли, спрошу у нее.

Говоря это, она помогала ему раздеться и, подтолкнув его к стулу, начала снимать повязку.

– Осторожно, больно!

– Ничего не поделаешь, терпи, – отвечала Элизабет без всякого сочувствия. – Если бы сразу вернулся домой, одежда бы не присохла к ране. – Она внимательно ее рассмотрела. – Ужасная дыра, – сказала она смягчившись. – Может быть, лучше зашить рану? Давай я отмочу повязку, чтобы она отошла легко.

– Не надо, только сразу.

Сорвав повязку, Элизабет лучше могла оценить состояние травмы и решила, что накладывать шов не нужно. Ссадина была длинная, рваная, но не глубокая, и, по ее мнению, должна хорошо заживать под повязкой. Херефорд не стал прятать вздоха облегчения; когда надо, он был настоящий стоик, но вовсе не считал нужным казаться героем всегда и везде.

– Можешь сказать, какое бедствие ожидает нас сегодня вечером? – говорила Элизабет, аккуратно забинтовывая ему ногу. – Хочу знать, можно ли мне надеть светлое блюо.

– Ничего сказать не могу, – прошептал Херефорд, – мне что-то очень неважно.

Его голос был в самом деле таким жалким, что Элизабет вскочила и в тревоге склонилась было над ним, но вовремя заметила следящий за ней хитро прищуренный глаз. Притворившись, что не замечает этого, Элизабет приблизилась и со всей силой двинула его в ухо. Отскочив на безопасное расстояние, крикнула:

– Слабость – от недостатка крови в голове. Вот лучшее лекарство!

– Изверг! Откуда ты взялась такая! В тебе нет ни капли сочувствия. Я тут истекаю кровью, умираю…

– Только не здесь, – жестко отвечала Элизабет. – Истекать кровью и умирать отправляйся на двор или в зал. Здесь ты перепачкаешь все ковры. Эти дурные привычки у меня не пройдут!

Херефорд от души расхохотался. На миг ее опередив, несмотря на поврежденную ногу, он настиг ее и обхватил в страстном бесстыдстве полного хозяина.

– Отпусти, Роджер. Мы и так засиделись за разговором. Отпусти! Ты обидишь гостей, хочешь, чтобы они рассердились и уехали?

– Да. Я хочу, чтобы в замке, кроме нас двоих, не было ни одной живой души. – Говорил он с большим чувством, никаких следов веселья на лице у него не осталось. – Мне хочется всю тебя съесть вместе с башмаками, Элизабет. – Она конвульсивно дернулась, в глазах Херефорда отразилась боль, когда он разжал свои руки. – Когда-нибудь, когда ты будешь только моей… Только ты одна, чтобы не было никого и ничего… Может быть, тогда я смогу тебя понять совсем.

Глава седьмая

Элизабет проснулась, крича от боли: кто-то ее сильно ударил. Задыхаясь от страха, она вскочила, закрылась руками от нового удара и увидела, что она лежит в постели, а ударил ее собственный муж. Он замахивался снова, она в ужасе отшатнулась, решив, что тот сошел с ума, и тут поняла, что он спит и ведет борьбу во сне.

– Роджер! Проснись, Роджер! – трясла она его за плечи, но испугалась по-настоящему, когда его рука потянулась к обнаженному мечу, стоявшему в изголовье.

– Ты что, Элизабет! – Меч был в его руке, он сел и положил его на колени. – Тише, не кричи. Чего ты испугалась?

– Ты проснулся?

– Проснулся. Какой тут сон, когда тебе в ухо кричат! Тебе приснилось что-то нехорошее?

– Это тебе снилось нехорошее. Убери свой меч. Ты мне поставил синяк под глазом. Хорошенькое дело, мне еще надо объяснять, что мне приснилось! Это ты дрался с кем-то во сне.

– Прости, Лизи! Ушиб тебя?

– Нет, – отвечала она едко, – просто получила синяк и свернутую челюсть.

– Ничто на свете не может заставить меня ударить тебя, Элиза, ничто и никогда! – бормотал Херефорд, снова ложась и прижимая ее к себе.

– Да что тебе приснилось, что ты так разбушевался во сне?

Роджер знал множество способов успокоить женщину, но в постели ему на ум пришел только один.

– Не помню, – сказал он рассеянно и крепче обнял ее. За два месяца замужества Элизабет поняла, что просить Роджера не трогать ее – бесполезно. Всякий раз, как она просила об этом, он добивался компромисса, лаская ее до тех пор, пока в ней не пробуждалось желание, и сколь ни сладостно было ей потом, собственная слабохарактерность казалась ей унизительной. Но иногда его можно было отвлечь шуткой или вопросом.

– То ты колотишь меня до полусмерти, а теперь пытаешься задушить, – голос ее звучал сухо, но свободной рукой она гладила его по лицу и волосам. – Что это было, демоны или кто-то из реальных людей?

– Довольно-таки реальные. Но давай поговорим о чем-нибудь другом, – обрезал он, и Элизабет была готова заплакать от досады.

Вообще говоря, ее страхи перед супружеством не оправдались. Роджер охотно, а порой даже с удовольствием делился с ней своими планами, но все же иногда он что-то скрывал от нее, причем довольно значительное. Много раз Элизабет заставала мужа сильно озабоченным, с низко поникшей головой. К этому же относился и кошмар, повторявшийся чуть не каждую ночь. На ее расспросы он неизменно отвечал смехом, отговаривался пустяками или тем, что вникает в положение женатого человека, и ей было совершенно ясно, что он старательно уклоняется от разговора на эту тему.