Каштановый омут, стр. 38

Адам обнаружил, что, когда не было необходимости смотреть ей в глаза, солгать Джиллиан оказалось совсем нетрудно, тем более что эта ложь предназначалась для успокоения ее души, то есть во благо. Если бы он мог видеть ее лицо, когда отец Поль прочитал ей это короткое послание, он понял бы, что, если легко солгать, то так же легко не поверить. Она изо всех сил старалась скрыть свой ужас от священника и прислуги и преуспела в этом в основном благодаря тому, что никто не видел особых причин для беспокойства. Только в мозгу Джиллиан, терзаемом чувством вины за непослушание, за похоть, за другие нераспознаваемые прегрешения, на которых строилось ее счастье, могла родиться убежденность, что он испытал такое отвращение к ее поведению, что решил пренебречь всеми возможными доходами, которые мог получить от Тарринга, лишь бы избавиться от нее.

Прибытие каравана с добычей, награбленной Адамом в его первом приключении, вроде бы лишило смысла ее страха, но отнюдь не уменьшило его. Любовь подчиняется только своей странной логике. Адам был потерян для нее, и все, что у нее от него осталось, – это письмо. А раз так, она должна знать его содержание не только ушами, но и глазами. Джиллиан отправилась к отцу Полю и попросила научить ее читать. Он посмотрел на нее, как на сумасшедшую, но что-то в ее твердо сжатых губах подсказало ему, что спорить – значило бы потерять недавно обжитое местечко. И все же подобное желание странно, очень странно для женщины. Отцу Полю не очень нравилась идея, чтобы какая-нибудь мирянка постигала таинство чтения и письма. Что будет с подобными ему людьми, которые проводили всю жизнь в учении, если все научатся читать, писать и вести счета?

Тем не менее, он выписал буквы и комбинации букв и показал Джиллиан, каким образом черные значки соответствуют звукам речи. Хотя он непрестанно приговаривал, что эта тайна – не для женщин и даже не для мужчин, которые не посвятили себя Богу, поскольку слишком глубока для их мелких мозгов, Джиллиан была настойчива. Жгучая необходимость в сочетании с проницательным умом сделали обучение, даже имевшее форму откровенного расхолаживания, возможным. К концу дня Джиллиан выучила алфавит, и комбинации гласных и согласных прочно осели в ее памяти. Вернувшись вечером в спальню, она извлекла из ящика письмо Адама и погрузилась в него.

Сначала Джиллиан никак не могла найти связи между тем, чему ее научили, и каракулями, написанными Адамом. Потом она нашла одно знакомое слово – свое имя. Никогда в жизни она не испытывала такого торжества, победы, обогатившей ее. Джиллиан. Это она, она сама! Письмо было ее, потому что имя было ее. Никто не сможет отнять то, на чем написано ее имя.

Потом ей пришло в голову, что есть и другие бумаги с ее именем, например, в брачном договоре с Гилбертом, который сделал ее наследницей, тоже было ее имя. Впервые Джиллиан почувствовала, узнала, что земли были ее. Она вспомнила также, что люди, приносившие присягу, произносили ее имя, клялись ее именем. Глаза ее засияли, губы решительно сжались – Джиллиан сказала себе, что завтра же просмотрит все пергаменты, касающиеся земель, и выберет те, на которых есть ее имя. Когда она сможет, она прочитает их и поймет, о чем там говорится.

Успех порождает успех. Она снова принялась изучать письмо. Нельзя сказать, что она читала его, но узнавала немало букв, а порой и целые слова, чтобы понять, что священник лгал. Тайна чтения и письма оказалась не такой уж и сложной. Если она выучила столько за один день, то ясно, что все это не займет у нее много лет. Прижав свою победу к груди, Джиллиан затем сунула письмо под подушку и легла.

В ту минуту, когда глаза ее закрылись, мужчина, который заполнял все ее мысли и сны, понял, что он сам и его люди попали в весьма трудную ситуацию. Накануне вечером Адам провел отряд севернее замка Льюиса, аккуратно держась к югу от фермы, которую они разграбили. Это был рискованный маневр, так как им могли встретиться небольшие отряды, высланные на поиски налетчиков; однако они успешно достигли своей цели и спрятались в лесу севернее Хоршема, чтобы поспать и отдохнуть денек. Вскоре после наступления сумерек они двинулись на юг и напали на ферму, расположенную севернее замка Неп.

На этот раз они не пытались скрываться. Они орали во все горло, поджигая все подряд и взяв только небольшое количество сушеных и копченых продуктов, которые могли легко погрузить на лошадей и поспешно увезти с собой. Не останавливаясь, оставляя за собой огонь и разрушения и вопя: «Данмоу! Данмоу!», чтобы не терять друг друга из вида, они продолжали двигаться на юго-восток, сея панику. Пройдя за ночь еще двадцать миль, обогнув по пути замок Эмберли, перед самым рассветом они напали на город Арундель. Здесь, где они и намеревались главным образом навести страх и смуту, произошел неожиданный случай – счастливый или несчастный, пока нельзя было сказать, это зависело от конечного результата. Они наткнулись на торговый склад, полный провианта, заготовленного на случай войны или осады. Вероятно, все это было доставлено совсем недавно и предназначалось для замка Арунделя.

Адам понимал опасность задуманного, но устоять не смог. Воинов отправили доставить всех лошадей, каких можно было найти в округе. Когда это было исполнено, лошадей нагрузили и отправили на восток в сопровождении нескольких воинов, а сам Адам остался с небольшим отрядом закреплять свой успех.

11

Джиллиан лежала в постели, но не спала. Она упрекала себя за безрассудство. Олберик нимало не беспокоился за своего хозяина, и Джиллиан не могла счесть его беззаботность безразличием. За эти шесть дней она хорошо узнала Олберика. Их отношения укрепились на другой день после первого урока чтения Джиллиан. Искренняя в своей решимости, она сидела в комнате, отведенной под рабочий кабинет для ведения счетов, и просматривала документы под хмурым и неодобрительным взглядом отца Поля. На Олберика же это произвело очень благоприятное впечатление. Немногие женщины решаются или способны связываться со счетами своих поместий или пренебрегать мнением своих священников.

Он решил представить на суд Джиллиан небольшой вопрос, касавшийся дисциплины в гарнизоне. Она выслушала его с изумленным и, как ему показалось, удрученным лицом. Он был несколько разочарован, поскольку, сам будучи человеком подчиненным, хотел, чтобы его мнение было поддержано кем-нибудь из власть имущих. Джиллиан так же ясно прочитала выражение его лица, как и он ее. Он сообщит Адаму, подумала она, и Адам решит, что она не способна самостоятельно управляться с людьми и, значит, недостойна его.

– Но, Олберик, – возразила она, стараясь придать голосу спокойствие, – я не думаю, что имею право наказывать людей сэра Адама. Я…

– Это не его люди, миледи, – уточнил Олберик. – В этом случае я знал бы, как распорядился бы мой господин. Это люди из тех, что вернулись с Катбертом.

– Вот как! – лицо Джиллиан прояснилось. Однако она не имела ни малейшего представления, каким должно быть подходящее случаю наказание. – Что ж, проучите их точно так же, как вы поступили бы со своими людьми. Было бы неблагоразумно обращаться с ними по-разному. Скажите мне, что приказал бы в таком случае сэр Адам, и я прикажу то же самое.

Олберик вздохнул с удовольствием и облегчением. Госпожа была столь же рассудительна, сколь красива, и обладала нужным тактом в обращении с воинами. Он остался также доволен тем, как, узнав, что господин присудил бы десять ударов бичом, она сошла вниз вместе с ним выслушала обстоятельства дела, с большой гордостью выговорила провинившимся, распорядилась о наказании и неподвижно наблюдала, как оно приводилось в исполнение. Точнее было бы сказать, что Джиллиан застыла. Она была поражена снисходительностью Адама, привыкнув в замке Саэра к гораздо более суровым приговорам за куда меньшие проступки. Ее последний поступок, однако, окончательно укрепил хорошее мнение о ней Олберика и усилил преданность воинов. Наблюдая с абсолютным спокойствием за поркой, Джиллиан отправила слугу за водой, тряпками и коробкой с мазями и своими собственными руками перевязала истерзанные тела стонавших осужденных.