Укрощение герцога, стр. 61

Конечно, он станет заниматься любовью с Имоджин. Теперь он чувствовал, что ему этого хотелось с первой же минуты, как она вошла в его дом, вся переполненная страстью к Дрейвену Мейтленду, столь влюбленная в него, что Рейфа даже не замечала.

Нет, это неверно. Он был не настолько низок, чтобы питать вожделение к женщине, влюбленной в другого мужчину.

Эта мысль заставила его перекатиться по кровати и потянуть к себе бедра Имоджин.

Она протянула к нему руки, не открывая глаз, и он мог сколь угодно долго наслаждаться ее близостью и целовать ее в глаза и нос, в ее высокий лоб и соблазнительный рот.

И все это время другая его часть гладила и ласкала ее, и от этого у Имоджин перехватывало дыхание и из груди вырывались приглушенные выкрики, означавшие, что она испытывает наслаждение.

Вдруг она открыла глаза и сказала:

– Если ты куда-то собираешься, то почему бы не совершить это путешествие теперь?

– Тсс, – сказал он, глядя на нее сверху с улыбкой. – Эти дела не терпят спешки.

Он стиснул зубы и заставил себя остановиться на полпути. Она с такой силой сжала его руки, что он чуть не вскрикнул. Потом все ее тело изогнулось, стараясь приблизиться к нему, последовать за ним, ища его, испытывая потребность в нем.

И вдруг он почувствовал, что должен услышать от нее эти слова…

Слова клятвы, о которых он думал.

– Имоджин, – спросил он, цедя слова между стиснутыми зубами, – я нужен тебе?

Она снова потянулась к нему, изгибаясь прекрасным стройным телом, но он осадил себя и не дал ей желаемого. Она, все еще тяжело дыша, открыла рот и спросила:

– Что ты делаешь?

– Занимаюсь с тобой любовью, – ответил он, имея к тому все основания. – Тебе что-нибудь не нравится в моих действиях?

Он продвинулся по заветному пути чуть дальше и снова остановился.

– Да, – ответила она, и в голосе ее было напряжение.

– Ты хочешь, чтобы я вел себя иначе?

Ему удалось заставить себя говорить беззаботным тоном, хотя каждый мускул его был напряжен, как пружина, закрученная слишком туго. Они оставались на полпути, и она упиралась в него руками, толкала его, и голова ее металась по подушке, будто она хотела поймать его.

– Скажи мне только, Имоджин, – пробормотал он сквозь зубы, – скажи, что ты во мне нуждаешься. Что ты нуждаешься…

Его голос замер, а ее руки соскользнули с его плеч и спустились вниз по спине, оказались на ягодицах, и она потянула его.

И вопреки себе он соскользнул еще на дюйм вниз. Блаженный дюйм, насколько можно было судить по глухому стону, исторгнутому из ее груди.

– Еще, – сказала она. Потом добавила: – Пожалуйста. Прошу тебя.

И это было вроде брачного обета. Есть пределы, до которых мужчина может сдерживать себя, если в голове у него одна только мысль. Он прижался к ее губам, и это был его обет, молчаливый, но данный от всего сердца, и он заставил ее согнуть бедра под таким углом, какой был ему нужен.

И нырнул в нее.

На этот раз она не застонала. Она закричала. Его пальцы вцепились в нее, он рванулся вперед и преодолел те полдюйма, которые отделяли их друг от друга, и теперь они слились и стали будто одним существом, насколько это было возможно… В конце концов у него иссякла вся сила мысли, и он не мог больше думать об обетах и совести или о чем-либо другом в таком же роде. Теперь вся его энергия была сосредоточена на дыхании, на том, чтобы оставаться с ней, и он погружался в нее все глубже и глубже, его удары становились все жестче, он двигался так, будто оба они стремились достигнуть одной цели, некоей воображаемой страны пота, рыданий и тихих выкриков.

И тут все тело его охватило пламя, и на мгновение каждый мускул в нем замер и оцепенел, будто он умер и попал на небеса. Но ему удалось вовремя высвободиться. Возможно, это произошло потому, что впервые за долгие годы он занимался любовью с леди.

Потому что мужчины обычно не падают, как подкошенное дерево, на тело своей партнерши и их глаза не увлажняются самым необъяснимым образом, а на губах в то же время не появляется широкая глуповатая улыбка. Только человек без царя в голове считал бы это чем-то священным – заниматься любовью с женщиной в арендованной комнате, со вдовой, принимавшей его за его брата. Но если случившееся означало, что он глупец, то…

Она лежала, угнездившись на сгибе его локтя. Он не мог видеть ее лица, но слышал ее дыхание. К тому же он держал ее в объятиях и ощутил последнее содрогание ее тела.

Уже несколько лет у него не было причины для гордости. Единственное, чем он занимался со страстью, было пьянство, но за это не награждают. Но теперь тело его чуть не взрывалось от проникшего до самых костей удовлетворения. Наконец-то она стала его женщиной. Он сделал это. Он соблазнил Имоджин Мейтленд, у них завязался роман, и, разумеется, он мог сказать ей, кто он на самом деле.

Он скажет, и она выйдет за него замуж.

И потом… тут он улыбнулся: на ум ему пришла сладостная мысль. Кто он такой, чтобы считать, что завоевал Имоджин в результате одного свидания? Он не смог воспротивиться. Поэтому провел языком по ее носу, по изящному маленькому носику, и от этого у него образовался комок в горле, и он с трудом сглотнул.

Ее ресницы затрепетали. Он устал оставаться все время вне поля ее зрения, и не важно, что в комнате было темно, как на дне помойного ведра.

Одно мгновение Имоджин лежала в блаженном оцепенении, а в следующее его сильные руки подняли ее и, прежде чем она успела что-либо понять, она оказалась лежащей лицом на подушке, и эти руки, эти руки…

Тело Имоджин изогнулось дугой, а мощное мужское оказалось за ее спиной. Она попыталась отстраниться, но это продолжалось лишь миг. В этом положении она чувствовала себя неприятно уязвимой, потому что не могла видеть его лица. Но его руки сжимали ее бедра, он не выпускал ее, вынуждая сдаться, прижимая к себе все крепче…

И тут ее тело приняло собственное решение независимо от воли. Имоджин громко вскрикнула и даже не поняла, что это прозвучал ее голос. Она впала в безумие, отвечая на каждый его толчок, и единственным слышным в комнате звуком были ее стоны наслаждения и его тяжелое дыхание. Теперь он склонился над ней, опираясь на мускулы рук, и руки эти были крепкими, будто сильных напряженных движений его тела вовсе и не было.

Но они были, были, и Имоджин жаждала их до боли, не могла ими насытиться. Внезапно спина его выпрямилась, а руки обхватили и сжали ее бедра, и его движения возобновились и были мощными, сильными и глубоко проникающими.

Только позже она почувствовала, что его пальцы сжимают ее бедра, и ей это было приятно. Уже потом Имоджин вспомнила его охрипший голос, говорящий с ней, нет, требующий от нее, чтобы она достигла вершины, и, хотя она не понимала, что он имеет в виду, Имоджин обвилась вокруг него всем телом и сжала его, а потом вся растаяла, превратилась в пламя, в рыдания, в пульсирующий жар, не похожий ни на что из того, что ей доводилось чувствовать прежде и о чем она даже не подозревала.

Глава 30

Не принимайте Шекспира за человека, способного играть роль осла

Рейф проснулся на следующее утро в собственной постели, угнетаемый чувством стыда. В его жизни совершилось нечто чудесное. Почему же он не попросил Имоджин выйти за него замуж немедленно? Этого он и сам не знал.

Если не считать того, что, когда он потягивался и лежал, уставившись в потолок (уже начинала осыпаться штукатурка – ему следовало бы давно навести порядок, до того как он введет в спальню молодую жену), он вдруг понял почему. Потому что был напуган до смерти. Потому что был трусом.

Имоджин отнеслась к его предложению так легкомысленно, после того как он поцеловал ее в поле. Что было бы, если бы она сказала: «Да, я выйду за тебя»?

Но ведь она бы имела в виду не его, а Гейба.

И тогда первое, что он вынужден был бы сказать, – «Я Рейф».

И она бы пришла в негодование, на что имела полное право.