Сильнее только страсть, стр. 48

– Кто-то из нас должен начать шевелиться, – сказал он ей слегка осипшим голосом.

Она, как ему показалось, снисходительно улыбнулась, глядя на него сверху, и затем он увидел на ее лице поразившее его ощущение блаженства, полного ухода от действительности в мир наслаждения.

Осторожно, не забывая о своих ранах, она пошевелилась; затем еще, еще... Остановилась и снова продолжала...

– Я же говорила вам, – сказала она вдруг, бурно дыша, – что могу ездить верхом.

Он не сдержал смеха, его руки, бережно сжимавшие талию, переместились на ее груди. Она ускорила движения, и, опасаясь, что непроизвольно причинит себе сильную боль, он стал удерживать ее за поясницу, помогая производить легкие движения.

Взрыв оказался грандиозным: она не смогла удержать крика и распростерлась на его теле, не ощущая ничего, кроме невыразимого счастья. Он с некоторым беспокойством ожидал момента, когда она вернется с вершины блаженства и почувствует по контрасту более сильное недомогание. Но все обошлось. Она даже ненадолго уснула, а проснувшись и приподняв голову с его груди, увидела, что он с любовью и участием смотрит на нее.

– Что, если считать сегодняшнюю ночь нашей свадебной... – начал он, но она не дала ему закончить, положив ладонь на его губы и договорив за него:

– Она и была такой. Мы начинаем счет с нынешней ночи.

Он приподнялся и снова поцеловал ее, ощущая на сердце легкую скорбь, потому что только сейчас, побежденная, она стала принадлежать ему. Не раньше.

Глава 13

Джейми Джилли настиг Агнес на одной из многочисленных лестниц замка и, заключив в объятия, принялся осыпать бурными поцелуями ее горящие щеки, глаза, губы, смело запуская руку за корсаж.

– Я купил материю тебе на свадебное платье, дорогая, – бормотал он в перерывах между поцелуями. – Теперь ты уже не отвертишься... Мы ведь скоро поженимся, верно?

– Джейми, – дрожащим голосом, но с улыбкой проговорила Агнес, – поклянись, что никогда не ударишь меня ни рукой, ни плетью.

– Ты никогда не заслужишь такой участи, дорогая, я уверен, – отвечал он, заливаясь счастливым смехом. – Да и разве ты видела настоящее битье? Роберт Брюс головастый мужчина! И твой брат тоже.

– Не настоящее, говоришь? – возмутилась Агнес. – Ничего себе! Исполосовали бедную девушку...

– Ее просто погладили плетью, Агги! И видит Бог, она заслужила... А знаешь, я думаю, если бы Роберт Брюс отпустил ее без всякого наказания, она бы первая осталась недовольна... Да, да, не хмурься. В ней ведь сидит такая гордыня! Гордость, наверное, хорошо, но когда гордыня – уже чересчур, понимаешь?.. Готов идти на спор, что порка пойдет ей на пользу... – Его рука снова проникла за ее корсаж. – И нам тоже, дорогая. Мы быстрее уладим наши дела, верно?

– Ты все-таки очень жестокий, Джейми, – сказала Агнес, отталкивая его. – Прекрати, пожалуйста!

Он ухмыльнулся.

– Слушаюсь и повинуюсь. Но после свадьбы ты мне такого уже не скажешь, верно, дорогая? А значит, я попрошу отца Ансельма поторопиться с объявлением дня помолвки.

Когда Карлейль убедился, что Джиллиана крепко уснула, он встал, оделся и вышел из комнаты, чтобы отыскать Джейми, которому хотел дать кое-какие поручения. По пути он принимал поздравления с благополучным окончанием ночного происшествия от большинства встретившихся ему мужчин.

Черный Дуглас обнял его и сказал:

– У моего сына Нилла были недавно недоразумения с женой. Теперь я знаю, что посоветовать ему от вашего имени.

– Только пускай он сначала выяснит, милорд, в состоянии ли она вынести хотя бы один удар плетью, – ответил Карлейль.

Присоединившийся к их разговору Джон Мантит заметил:

– Значит, у Уилли Уоллеса появился незаконнорожденный ребенок, а? Вот уж никогда не думал, что он занимался чем-то еще, кроме махания своим мечом.

– Да, домахался, – поддержал его Дуглас. – И какая красотка уродилась. А наш Карлейль заприметил ее и женился. Все-таки Господь умеет помочь людям, когда захочет.

– Интересно, кто же мать Джиллианы? – спросил Мантит. – И надо же, он все-таки вырастил ребенка один! Откуда взялась все-таки мать и куда исчезла?

– Я не знаю и не хочу знать, – сказал Карлейль. – Ребенок был с Уоллесом с самых ранних лет. Наверное, мать умерла.

– Никогда бы не поверил, что Уоллес может воспитать ребенка, – согласился Дуглас с Мантитом.

Он и не смог, подумал Карлейль, но от дальнейших разговоров его отвлекло появление Джейми в одном из углов холла, где все они стояли.

Дав ему несколько распоряжений, Карлейль вернулся в спальню, застал Джиллиану все еще спящей и, не раздеваясь, прилег рядом с ней: ведь прошедшую ночь ему почти не пришлось спать.

Солнце шло к закату, когда она издала глубокий вздох и наконец проснулась. Карлейль, который так и не мог уснуть, тотчас повернулся к ней и произнес слова, уже давно рвавшиеся с языка:

– Добрый вечер, дорогая жена.

– Добрый вечер, дорогой муж, – ответила она, попыталась подняться, но не смогла: болели рубцы, болели мышцы.

Он просунул руки ей под мышки и сразу поднял на ноги, не давая возможности сесть, так как понимал, с какими неприятными ощущениями ей пришлось бы столкнуться. Она улыбкой поблагодарила его за сочувствие и заботу, и взгляд ее сразу сделался серьезным и сосредоточенным, когда она протянула руку к его лицу и погладила изуродованную шрамом щеку.

– Никогда не думала о замужестве, Джон, – серьезно произнесла она, впервые называя его по имени. – Но недавно поняла, что, наверное, могу любить мужчину, особенно если это ты.

Он облегченно вздохнул, легко поглаживая кончиками пальцев ее обнаженную грудь.

– Оставь мне, жена, заботу напоминать тебе о том, что называется любовью, – сказал он. И продолжил совсем другим тоном: – Хочешь горячую ванну?

– Да, если не повредит. И скажи им, что не нужно ставить табурет. Я все равно не сяду.

С усилившимся чувством облегчения он ощутил, что ее удивительная способность переносить физическую боль помогает ей, как видно, лучше переносить боль душевную, и возблагодарил Бога.

Уже была принесена и наполнена горячей водой бадья, и Джиллиана осторожно ступила в нее и еще осторожнее несколько раз окунулась, когда Карлейль решился спросить ее о том, что мучило его в недавние бессонные часы, проведенные рядом с ней.

Заворачивая ее в простыню и осторожно помогая вытереть спину, он наконец произнес:

– Ты сможешь когда-нибудь забыть то, что произошло вчера?

Вопрос скрывал в себе опасность, потому что если она твердо скажет «нет», то, значит, какая-то часть ее существа, ее души навеки затаит обиду, ожесточение.

Она долгим взглядом посмотрела ему в глаза, затем спросила:

– А ты бы хотел этого?

Теперь настала его очередь ответить долгим взглядом, прежде чем сказать негромко:

– Чтобы что-то из произошедшего забылось – да. Для меня станет невыносимо, если в тебе вечно будет жить обида на меня.

Медленная улыбка постепенно озарила ее лицо, смягчая его броскую красоту, придавая ему выражение, которое можно определить только одним всеобъемлющим словом: любовь.

– Нет, милорд, – сказала она, – уж чего-чего, а обиды не будет. Вы действовали по воле Брюса, а он имел все основания наказать меня. И гораздо жестче. – Улыбка стала, чуть насмешливой. – Как, впрочем, и вы.

Он не захотел принять ее насмешки над собой и проговорил:

– Нам нужно побеседовать о твоем отце.

Без прежней агрессивности, которая сопутствовала раньше любым разговорам такого рода, она сказала:

– Об отце, которого ты знал намного лучше, чем я. Он кивнул, соглашаясь.

– Да. Он не дал тебе возможности узнать его целиком, а та часть, которую раскрыл, не была тебе необходима. Думаю, брат Уолдеф, подтвердил бы мои слова.

Карлейль замолчал, в некотором напряжении ожидая ответа, поскольку ее преклонение перед отцом, возвеличивание его стало одним из камней преткновения, на который натыкались их отношения до сих пор.