Убийственно жив, стр. 5
Перед глазами мелькнул скорпион.
– Пошел вон, чтоб тебя разразило ко всем чертям!
Он снова сел, снова стукнулся, вскрикнув от боли. Никакого скорпиона, вообще ничего. Просто поехала крыша, из-за чего кажется, что личинки вгрызаются в тело, тысячами копошатся под кожей, образуя плотный кокон.
– Проваливайте ко всем чертям! – проскрипел он, пытаясь их стряхнуть, все громче сыпля проклятиями, соображая, что нет никаких скорпионов. Одно воображение. Каждый день одно и то же. Подсказывает, что надо принять коричневого или белого. Господи Иисусе, хоть чего-нибудь.
Он напомнил себе, что пора выбираться отсюда, уйти от запаха потных ног, зловонной одежды, прокисшего молока, встать и отправиться в офис. Бетани нравится, когда он говорит об офисе. Считает, что это забавно. При этом так странно хихикает, кривя маленький ротик, что продетое в верхней губе колечко на секунду совсем исчезает. Только непонятно, потешается ли она вместе с ним или над ним.
Впрочем, она его любит. Это ясно: он никогда раньше ничего такого не чувствовал. Видел в мыльных телесериалах, как люди признаются друг другу в любви, но не имел никакого понятия, что это значит, пока не познакомился с ней, подсадив в машину на второй развязке в пятницу несколько недель назад – или несколько месяцев.
Она его любит, время от времени нянчится, как с любимой куклой. Покупает еду, убирает квартиру, стирает одежду, заклеивает иногда вскакивающие прыщи, неловко занимается сексом днем или ночью, прежде чем торопливо умчаться.
Голова раскалывалась. Он пошарил на полке, вытянув руку с татуировкой во всю длину, нащупал пачку сигарет, пластмассовую зажигалку и пепельницу из фольги, лежавшую за складным ножом, который всегда был наготове, открытый.
Из пепельницы посыпались на пол окурки и пепел. Вонючка вытряхнул из пачки сигарету «Кэмел», закурил и в зубах с ней откинулся на тощую подушку. Одурманенный, глубоко затянулся и медленно выпустил дым из ноздрей. Сладкий вкус, невероятно сладкий! Мрачность на мгновение развеялась. Сердце хорошо застучало. Почувствовался прилив сил. Он ожил.
Что-то происходит. Звучит и замолкает сирена. Громыхает автобус, подняв за собой ветер и тучу пыли. Кто-то нетерпеливо гудит. Тарахтит мотоцикл. Он потянулся к пульту дистанционного управления, несколько раз промахнулся, пока не нащупал нужную кнопку, включил телевизор. Шикарная чернокожая Триша брала интервью у рыдавшей чернокожей женщины, муж которой только что признался, что он гей. На полоске внизу экрана указывалось время – шесть тридцать.
Рано. Еще все спят. В офисе пока нет никого из сотрудников.
Снова мимо промчалась сирена. Вонючка закашлялся от табачного дыма, выполз из постели, осторожно перебравшись через тело спящего ливерпульца, имени которого не запомнил, явившегося сюда среди ночи со своим приятелем, покурив травки, выпив бутылку водки, купленную кем-то в нелегальной лавке. Остается надеяться, что они отвалят, проснувшись и обнаружив, что тут нет ни еды, ни наркоты, ни выпивки.
Он дернул дверцу холодильника и вытащил единственное, что там было, – полбутылки теплой кока-колы. Холодильник не работал с момента приобретения самого фургона. Крышка открутилась со слабым шипением – хороший вкус, сказочный.
Потом он наклонился над кухонной раковиной, полной тарелок, которые надо вымыть, картонок, которые надо выбросить – когда снова придет Бетани, – раздвинул оранжевые занавески в крапинку. Яркий лазерный луч солнца враждебно ударил в лицо, обжигая глаза.
Свет разбудил хомяка Эла. Даже с одной лапой в лубке, зверек подскочил в колесе и забегал. Вонючка посмотрел сквозь решетку, хватит ли воды и корма. Вроде хватит. Потом надо выбрать из клетки какашки. Больше ему ничего практически не приходится делать по дому.
Он вновь задернул занавески, хлебнул еще колы, поднял с пола пепельницу, затянулся сигаретой в последний раз, высосал почти до фильтра, загасил окурок. Снова закашлялся – кашель не унимается уже несколько дней или даже недель. Потом, вдруг почувствовав слабость, осторожно схватился за раковину, добрался до лежанки, цепляясь за спинки стульев вокруг широкого кухонного стола, улегся, слушая вокруг дневные шумы – пульс, звуки, ритмы, голоса его города. Здесь он родился и наверняка однажды умрет.
Городу он нисколько не нужен. Это город магазинов с такими вещами, какие он себе никогда в жизни позволить не сможет, с произведениями искусства, которых он не понимает, с лодками, яхтами, принадлежностями для гольфа и путешествий, с агентами по недвижимости, юристами, однодневными турагентами, представителями торговых ассоциаций, полицейскими. Он везде видит потенциальное посягательство на свою жизнь. Сами люди для него не имеют и никогда не имели значения. Они и я.
У них собственность. Это значит – наличные деньги.
Наличные позволяют прожить еще двадцать четыре часа. За двадцать фунтов, вырученных за украденный телефон, можно купить коричневый или белый пакетик – героин или крэк, что подвернется под руку. Если еще пятерку выгадать – пойдет на еду, выпивку, курево. Вдобавок, может, получится что-то украсть.
7
Предвещалась редчайшая вещь – великолепный летний английский день. Далее в высоких даунских холмах никакого намека на ветер. Без четверти одиннадцать солнце уже высушило росу на густой зелени и дорожках брайтонского гольф-клуба, земля совсем просохла, затвердела, в воздухе сильно пахло свежескошенной травой и деньгами. Жара была столь сильной, что ее хотелось соскрести с кожи.
Автомобильная стоянка сверкала дорогим металлом, кроме писка неисправной противоугонной сигнализации слышалось только жужжание насекомых, рубящие удары титана по выщербленному полимеру, электрический рокот тележек, быстро замолкавшие звонки мобильных телефонов, приглушенные проклятия промахнувшихся игроков.
Отсюда кажется, будто стоишь на вершине мира. На юге открывается полный вид на Брайтон и Хоув в долине – крыши, выше поднимающиеся к побережью, одиноко торчащая труба шорэмской электростанции, дальше серо-голубые воды Ла-Манша.
На юго-западе виднеются очертания города Уортинга, тающие, подобно многим его старым жителям, в дальней дымке. На севере лежат луга и пшеничные поля Даунса. Недавно скошенные квадратные и длинные круглые копны лежат, как фишки в настольной игре; работающие комбайны представляются издали крошечными, как игрушечные машинки.
Впрочем, почти все утренние гольфисты видели это так часто, что почти уже не замечали. В гольф по утрам играет элита Брайтона и Хоува, профессионалы, бизнесмены и те, кто воображает, будто принадлежит к элите, немалое количество дам, для которых гольф служит способом достижения жизненных целей, множество пенсионеров – в основном растерянных мужчин, просто вынужденных здесь жить.
На девятой лунке Бишоп, вспотев, как все прочие, сосредоточился на сияющем белом мяче, который только что поставил на метку. Расслабил колени, развернулся, крепко ухватив клюшку, готовясь к отработанному удару. Практиковался он только в одном – в дисциплине, потому что твердо верил только в нее. Привлеченный шмелиным жужжанием, увидел божью коровку, внезапно взлетевшую справа с земли. Как бы готовясь к долгому полету, она расправила крылья, убрала закрылки.
Бишоп старался припомнить, что мать говорила о божьих коровках. Он не так уж суеверен – не больше любого другого, – чтобы верить в байки, будто они приносят богатство, удачу. Помня, что за ним в очереди три партнера, а следующие игроки уже на лужайке, он упал на колени, схватил рукой в перчатке красное существо в черных крапинах, перенес в безопасное место. Потом снова встал в стойку, сосредоточился, прицелился, не обращая внимания на собственную тень, протянувшуюся прямо перед ним, не обращая внимания на кружившего где-то рядом шмеля, нанес точный удар – вжик! – и про себя воскликнул: «Вот так!»
Придя в клуб утром измотанным как собака, Бишоп играл потрясающе. Ни партнер, ни трое соперников не верили своим глазам. Нынче утром казалось, будто он, обычный член клуба, отвечающий средним стандартам, много лет твердо стоявший на восемнадцатом месте, принял пару волшебных пилюль, которые полностью изменили его неизменное мрачное настроение и отразились на игре. Вместо того, чтобы угрюмо и молча бродить по площадке, погрузившись в собственный внутренний мир, он отпустил пару шуточек, даже хлопнул кого-то по спине. Словно некий собственный демон, обычно тихонько сидевший в душе, вдруг вырвался на волю, по крайней мере на нынешнее утро.