Саламандастрон, стр. 7

Конец песни подхватили все вместе веселым хором. Эхо, отразившись от стен родного дома, унеслось в небеса. Битоглаз и Тура, неожиданно для самих себя, запели вместе со всеми, потом переглянулись в изумлении:

— А мы-то чего? Мы даже не знаем, кто такой был этот Мартин.

— Ладно, кто бы там он ни был, могу поспорить, что горшки на кухне он не чистил. Не думаю, что они ему говорили: «Эй, ты там, с верным мечом, ступай-ка почисть сковородки».

Самким стал объяснять ласкам, кто такой был Мартин:

— Мартин Воитель — это символ нашего аббатства. Он жил много лет назад.

Битоглаз беспечно махнул лапой:

— Так он, оказывается, мертвяк. Неудивительно, что никто не заставляет его чистить горшки.

Труг ухватил Битоглаза за ухо:

— Будь добр, отнесись к этому с уважением. Мартин — Хранитель нашего аббатства.

Сокрушенно потирая занывшее ухо, Битоглаз стал жаловаться:

— Откуда мне было знать? Кроме того, если кто мертвяк, то мертвяк, и дело с концом.

Сестра Настурция потрепала его по спине:

— Ты не понимаешь. Мартин умер много лет назад, но дух его живет в каждом камне Рэдволла и в сердце каждого из его обитателей. Может быть, сейчас мы его не видим, но это потому, что теперь настали мирные времена. А когда нашему аббатству грозит опасность, некоторые из нас его видят, и он вдохновляет их на великие подвиги.

Тура почесал в голове:

— А ты когда-нибудь видела своего Мартина?

На минуту вдруг воцарилось молчание, и все уставились на Настурцию. Казалось, она дремлет. Ее широко открытые глаза были устремлены на красный камень стены напротив нее, и она вдруг медленно заговорила. Этих слов никто прежде не слышал.

— Я лишь тень, что в саду оставляет неясный след,
Прах ушедших сезонов на плитах.
Лапы мои легки, словно лунный свет,
В памяти я живу чертогах укрытых.
В шепоте ветра можно меня услыхать,
Можно увидеть в бледном рассветном луче,
Если пламя беды начнет полыхать,
Вспомни меня, вспомни о грозном мече.
И тогда я встану рядом с тобой
И великую силу в тебя вдохну —
Силу, с которой в берег бьется прибой, -
Дабы встал ты с оружьем на бой за свою Страну.
И будет тогда враг тобой побежден,
И скажут тогда о тебе:
«Воителя лапой тронут он».
Жди. Я найду тебя. Доверься судьбе.

В странной тишине, которая настала после этих слов, раздался тонкий голосок Думбла:

— Я что-то ничего туточки не понял, сестра. Настурция заморгала, глаза ее приобрели нормальное выражение, и она вздрогнула:

— То же можно сказать и про меня, Думбл. Не понимаю, что заставило меня произнести эти строки, прежде я никогда их не слышала. Это было… как будто говорил кто-то другой, а не я.

Брат Остролист, который тоже сидел поблизости, быстро вскочил на ноги:

— Ты могла бы еще раз прочесть это стихотворение, сестра? Подожди только, пока я схожу за пером и пергаментом. Мой долг летописца велит все это записать.

Настурция покачала головой:

— Странно, я не помню ни одного слова. Боюсь, все стихотворение улетучилось у меня из памяти. Странно! Как будто кто-то другой владел моим языком, да и разумом тоже.

Тут подошел запыхавшийся начальствующий брат Ревунчик. В руках он держал черпак.

— Пойдемте, пойдемте. День Названия уже завтра. Ни одно блюдо само не приготовится. Мойте лапы — и за дело!

Послышалось несколько недовольных стонов, но почти все пошли работать охотно. Битоглаз и Тура были, разумеется, среди стонущих.

— Ух, хотел бы я научить все эти сковородки самим себя мыть.

6

Чуточку раньше тем же утром мрачная пелена повисла над крепостью Саламандастрон. Мара подольше повалялась в постели и встала только перед самым завтраком. Когда она вошла в обеденный зал, то увидела Урта Полосатого, который сидел на своем обычном месте — на большом стуле между сержантом Сапвудом с одной стороны и Бычеглазом с другой. Мара вошла бочком и уселась в дальнем конце стола рядом с Пикклем, Клитч и Гоффа сидели рядом с ней с другой стороны. Сегодня завтрак проходил в мрачноватой обстановке, и молчание висело над собравшимися.

Клитч наклонился к Маре, лукавые голубые глаза, которые он унаследовал от своего отца Фераго, лучились сочувствием.

— У тебя неприятности, случайно, не из-за нас С Гоффой, а?

— Совсем нет, Клитч. Просто я устала оттого, что со мной обращаются как с глупым несмышленышем.

— Твой отец кричал на тебя? — спросил Гоффа. Пиккль очищал свою миску корочкой хлеба.

— Он ей не отец.

Клитч украдкой бросил взгляд на Урта:

— Тогда почему Мара должна делать то, что он велит? Мы с Гоффой делаем что хотим, и никто нам не указ.

Урт сидел, уставившись в свою тарелку с нетронутым завтраком. Мара даже не подошла сегодня утром к нему поздороваться.

Глубокий вздох вырвался из груди барсука:

— Сапвуд, видеть не могу этих двоих за моим столом. Дай им провизии на дорогу, и пусть убираются прочь из моей горы.

Заяц выпрямился и отдал честь:

— Я лично провожу их до дверей.

Сорок бойцовых зайцев, которые постоянно жили в Саламандастроне, в молчании проводили взглядами Сапвуда, когда он шел к двум гостям.

— Вы уже закончили с завтраком? — обратился он к ним.

— Да, закончили.

— Отлично, тогда следуйте за мной к выходу.

— К выходу? — Мара умоляюще положила свою лапу на лапу Сапвуда. — Но это мои друзья, сержант!

Сапвуд стоял, стараясь не встречаться с ней взглядом:

— Владыка Урт сказал, что им пора идти. Не беспокойся, им дадут по мешку с провизией и отпустят в целости и сохранности. А теперь следуйте за мной, вы двое. И поживее.

Гоффа и Клитч поднялись, горностай сокрушенно улыбнулся Маре:

— Желаю вам счастья с вашим Уртом в Полосочку. До свидания, Мара. Может, мы еще когда-нибудь встретимся.

Пока сержант вел пришельцев к выходу, Мара не смогла выдержать напряжения. Она знала, что Урт любит ее и заботится о ней, и так же относилась к нему. Но сейчас он повел себя как диктатор, управляя ее жизнью и диктуя ей, как она должна себя вести. Это было уже слишком! Не думая о том, что творит, Мара вдруг услышала собственный голос, гневно обращающийся к Урту:

— Прекрасно, выгоняешь моих друзей. Это ведь твоя гора. Ты всегда поступаешь как хочешь, и каждый должен тебя слушаться!

Зайцы даже подпрыгнули на своих сиденьях, когда барсук с бешеной силой стукнул лапой по столу:

— Мара, ступай к себе в комнату!

Но Мара и так уже вскочила с места и опрометью бросилась вон из зала, поняв, что должна сейчас сделать.

— Не пойду я к себе в комнату! Я ухожу отсюда вообще и пойду с моими друзьями. Ты не сможешь остановить меня!

Ветролапка, подняв лапу, хотела было остановить ее, но Урт покачал головой:

— Пусть идет.

Пиккль бросился за своей подругой:

— Мара, подожди, слышь, я с тобой!

Когда они вышли, Сапвуд вернулся на свое место. Заяц испытующе посмотрел на Урта:

— Вернуть их?

Барсук отвел взгляд от пустого стула Мары:

— Не надо, я должен ее отпустить. Ей не нравится с нами.

Тогда встал Бычеглаз:

— Прошу прощения, владыка. С твоего разрешения, и даже без него, мы с сержантом пойдем за ними. Проследим, чтобы ничего не случилось. Хорошо?

Урт пожал им обоим лапы:

— Спасибо, друзья.

Взяв из оружейной по легкому копью, Сапвуд и Бычеглаз легким размашистым шагом отправились по следу Мары и Пиккля. Барсук пошел в свою кузницу. Весь долгий день гора содрогалась от мощных ударов кузнечного молота, которым барсук выковывал горячий красный металл до толщины сухого листа.