Двое с «Летучего голландца», стр. 4

Когда он прижался к черному Лабрадору, заглянул в его ясные преданные глаза и погладил тощую шею, пес лизнул его щеку теплым языком. Нэбу как никогда в жизни захотелось уметь говорить, тогда он мог бы приласкать и добрыми словами успокоить пса. Но с его губ сорвался только тихий хрип. И этого оказалось достаточно. Пес тихонько заскулил, положил голову Нэбу на колени. Каждый из них был уверен, что наконец-то нашел друга.

Меньше чем через час с причала послышались хоть и быстрые, но неуверенные шаги. Пять матросов, посланных за провиантом, шатаясь и спотыкаясь, поднимались на борт, за ними, словно карающий ангел, шагал Вандердеккен. Он стегал их направо и налево линьком с узлами, в его голосе гремел праведный гнев.

— Пьяные индюки! Нализались джина! Из-за вашей ненасытной жадности потеряно полдня. Вы что, не можете держать свои морды подальше от бутылки, даже выполняя самое простое поручение? Никчемная мразь!

Голландец был беспощаден. Он с остервенением избивал всех пятерых, жестоко пинал сапогами любого, кто пытался подняться или отползти в сторону. Нэб, словно под гипнозом, наблюдал за ужасной сценой. Завязанный узлами линь жалил тела и кости, он щелкал, словно каштаны, лопающиеся в огне, под вопли и крики истязаемых.

Когда силы Вандердеккена иссякли, он швырнул несколько монет приказчику, ждавшему на причале с тележкой, груженной продовольствием.

— Эй ты! Подними провиант на борт, а то мы прозеваем прибой!

Пока разгружали продовольствие, Петрос приподнял покрытое синяками и залитое слезами лицо. Он разглядел нечто, чего остальные не заметили. На палубе сверкал изумруд. Вандердеккен был настолько ослеплен яростью, что не заметил, как самоцвет выпал из кармана.

Очень медленно и очень осторожно толстый кок протянул грязную руку, чтобы схватить сокровище.

— А-а-а! — завизжал он, когда тяжелый каблук капитана пригвоздил его руку к палубе. Вандердеккен схватил изумруд, продолжая ввинчивать в кисть Петроса каблук с железной набойкой.

— Вор! Пропойца! Пират! У меня ничего не украдешь! Ну вот, теперь у нас будет однорукий кок. А вы все марш отсюда, на корму, на бак, на палубу, за работу! Ставьте паруса, да так, чтобы ни одна снасть не провисла, уложить их, как положено. Это вы-то моряки? Я сделаю из вас настоящих моряков еще до конца пути, клянусь виселицей, — и капитан быстро занял место рулевого у штурвала.

Жалобно всхлипывая и стеная, Петрос заполз на камбуз и свалился на вытянутую ногу Нэба, все еще прикованного к плите. Обратив к мальчику распухшее от побоев и слез лицо, грек жалобно простонал:

— Ты только посмотри, он сломал мне руку. Размозжил Петросу кисть, и за что? Ни за что! Просто так!

Нэб взглянул на руку Петроса и ужаснулся. Изуродованная кисть вряд ли могла зажить. Продолжая заливать свою грязную бороду слезами, кок умоляюще смотрел на Нэба, прося о помощи.

— Полечи меня, мальчик. Перевяжи руку бедному Петросу.

Нэбу не было жалко жирного подлого кока. Втайне он даже радовался, что рука, так часто избивавшая его, теперь не будет служить своему хозяину. Но нельзя было допустить, чтобы кок успел заглянуть под стол.

Нэб красноречиво замычал и кивнул на цепь, давая понять, что пока его не освободят, он ничего сделать не сможет.

Морщась от боли, с громкими стонами Петрос здоровой рукой нашел ключ и освободил Нэба от кандалов. Нэб помог ему добраться до скамьи, кок сел и принялся баюкать свою руку, орошая ее слезами.

Моросящий дождь прекратился, наступил ясный вечер. Снасти загудели, когда паруса наполнились все усиливающимся ветром. Вандердеккен опытной рукой поворачивал штурвал, выводя «Летучего голландца» на глубину. К тому времени, как Нэб сделал все возможное, чтобы облегчить страдания грека, корабль уже вышел в открытое море. Аптечки на борту не было, но мальчик воспользовался относительно чистым чехлом, снятым с тюфяка. Он разорвал его на полоски, смочил их в чистой соленой воде и стал перевязывать руку Петроса, накладывая повязку от кончиков пальцев до локтя. Петрос взвыл, когда соль попала на израненную распухшую руку и на сломанные кости, но и он знал, что соль уничтожает любую инфекцию.

За все это время пес не издал в своем укрытии ни звука.

На камбуз, крадучись, вошли англичанин и Джамиль. Петрос немного приободрился, радуясь, что у него появились слушатели, которым можно поведать о своих бедах.

— Только посмотрите, бедная моя рука! Что делать в море однорукому человеку? Я спрашиваю вас, друзья, почему этот дьявол сотворил со мной такое? Какая причина?

Англичанин остался равнодушным к несчастьям кока.

— Что ты подобрал с палубы? Что хотел украсть у капитана? Отвечай!

Петрос протянул приятелям здоровую руку.

— Помоги мне добраться до каюты, Скрегс. И ты, Джамиль. Мальчишка слишком слаб, мне на него не опереться. Помогите мне.

Англичанин по имени Скрегс схватил забинтованную руку грека и выдернул ее из перевязи.

— Что ты хотел подобрать с палубы? Говори!

— Ничего, приятель. Клянусь, ничего! Джамиль приставил к горлу кока свой кривой нож.

— Врешь! Скажи что! Может, ты хочешь, чтоб у тебя появился второй рот, так я разрежу твою поганую глотку от уха до уха! Отвечай!

Петрос понял, что его пугают не зря, и быстро ответил.

— Зеленый камень. Как глаз дракона. На такой можно купить три таверны.

Скрегс понимающе кивнул и улыбнулся Джамилю.

— Видишь, я же тебе говорил, изумруды. Вот за чем мы плывем.

Удовлетворенный тем, что его догадка была верна, он вышел из камбуза, предоставив Джамилю отвести Петроса в каюту. Задержавшись в дверях, он погрозил Нэбу ножом:

— Никому ни слова, парень, слышишь?

Нэб отчаянно закивал головой. Англичанин улыбнулся нелепости собственных слов: — Впрочем, как же ты можешь проболтаться! Ты же немой!

Глава 4

Теперь «Летучий голландец» лег на курс, срезав путь вдоль берегов Германии и Нидерландов, здесь его подхватило течение и понесло в Ла-Манш. На долю Нэба выпало несколько счастливых дней. Петрос отказывался выходить из каюты. Он лежал на своей койке и стонал день и ночь напролет. Оставшись один на камбузе, Нэб готовил еду для всей команды. Справиться с меню было нетрудно: соленая треска или солонина, а к ним то, что было под рукой, — капуста, репа или свекла. Все это Нэб мелко рубил, сбрасывал в кастрюлю и варил с перцем и солью. Время от времени, когда ему очень хотелось чего-нибудь сладкого, он толок сухари, размачивал их, превращая в тесто, а потом добавлял сушеные фрукты — фиги, курагу или изюм. Из этого получался вполне сносный пирог. Жалоб от команды не поступало, а один матрос заметил даже, что грек стал готовить лучше.

Нэб решил назвать свою собаку Денмарк [2], ведь они оба были из этой страны. Черный Лабрадор заметно изменился. Благодаря заботам своего юного хозяина он подрос, поздоровел, шерсть стала лосниться. Пес оказался умным, спокойным и послушным. Стоило мальчику быстро кивнуть головой, и Денмарк исчезал в своем убежище под столом.

Они шли по Ла-Маншу. С носа корабля можно было разглядеть белые утесы Дувра. Сменившись с вахты, матросы, посиневшие от холода, собирались в своем кубрике, расхватывали глиняные кружки и жадно набрасывались на дешевый кофе. Его готовили из жареных желудей, цикория и небольшого количества кофейных зерен, он горчил, но, главное, был горячий.

Нэб ежедневно варил кофе в кубрике и убедился, что на него обращают внимание не больше, чем на морскую качку. Матросы к тому же считали его глухим и слабоумным — так люди обычно относятся ко всем, кто не похож на них. Медный кофейник Нэб начистил заранее, и лица сидевших в кубрике отражались в его до блеска надраенных боках. Нэб видел отражения Скрегса, Джамиля и бирманца по имени Синдх, обезображенного шрамом. Он слышал каждое их слово. Они что-то замышляли против капитана.

— Как только он заснет, Джамиль, войдешь к нему в каюту с ножом.