Жорж, стр. 9

Через десять минут после описанной сцены прибыл покрытый пылью гонец и объявил, что десять тысяч англичан спускаются по равнинам Уильямса и Малой реки. Почти тотчас же после этого наблюдатель, стоявший на холме Открытия, просигналил о появлении новой английской эскадры, которая, бросив якорь в бухте Большой реки, высадила на берег пять тысяч человек. Наконец, тогда же стало известно, что части английской армии, оттесненные утром, собрались на берегах реки Латанье и готовятся идти на Порт-Луи, сочетая свои маневры с действиями двух других частей оккупационных войск, которые продвигались вперед, одна вдоль бухты Куртуа, а вторая через убежище. Сопротивляться таким силам не было возможности. Лицам, обращавшимся к главнокомандующему, в отчаянии напоминавшим о данной ими клятве победить или умереть и требовавшим, чтобы их вели в сражение, главнокомандующий отвечал, что распорядился отпустить национальных гвардейцев и добровольцев, объявив населению, что он облечен всей полнотой власти императором Наполеоном, и вскоре договорился с англичанами о сдаче города.

Только безумцы могли противостоять этому решению; двадцать пять тысяч солдат окружали неполные четыре тысячи островитян, поэтому по приказу командующего добровольцы вернулись домой; в городе остались только регулярные войска.

В ночь со 2-го на 3 декабря капитуляция была решена и подписана в 5 часов утра, был произведен обмен договорами; в тот же день неприятель занял главные военные объекты, на следующий день он завладел городом и рейдом.

Через неделю пленная французская эскадра вышла из порта на всех парусах, увозя с собой гарнизон, подобно бедной семье, изгнанной из родительского дома. Пока можно было различить развевающиеся флаги, толпа оставалась на набережной, но когда последний фрегат исчез из виду, все в мрачном молчании разошлись. Только два человека оставались в порту: мулат Пьер Мюнье и негр Телемак.

— Да, ты прав, мой славный Телемак, — воскликнул Пьер Мюнье, — и если мы не заметим их, то по крайней мере увидим корабль, на котором они плывут.

И Пьер Мюнье быстро, словно юноша, ринулся к холму Открытия, в одно мгновение поднялся на него и смог до наступления ночи следить взглядом если не за сыновьями, то хотя бы за фрегатом «Беллона», на борту которого они находились.

Дело в том, что Пьер Мюнье решил, чего бы это ему ни стойло, расстаться с детьми и послал их во Францию, под покровительство мужественного генерала Декаэна. К тому же отец поручил заботиться о них двум-трем богатым негоциантам Парижа, с которыми он уже давно состоял в деловых отношениях. Детей отправляли под тем предлогом, что они должны получить образование. Настоящая же причина их отъезда — ненависть, которую питал к ним де Мальмеди из-за скандала со знаменем, и бедный отец боялся, что рано или поздно они станут жертвой этой ненависти, ведь то были дети с непокорными и независимыми характерами.

Другое дело Анри: мать так сильно любила его, что не могла расстаться с ним. Впрочем, ему и не нужно было знать ничего, кроме того, что любой цветной человек должен уважать его и подчиняться ему. Таковым Анри уже предстал перед нами.

Глава IV. ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

День, когда на горизонте показалось судно, направляющееся к порту, стал праздником на Иль-де-Франс. Дело в том, что покинувшие родную землю обитатели колонии с, нетерпением ожидали новостей из-за океана от соотечественников, семей или знакомых; каждый на что-то надеялся и потому, заметив вдали корабль, уже не сводил глаз с морского вестника, думая, что тот, быть может, везет к нему друга или подругу, портрет или письмо.

Этот корабль, предмет страстных ожиданий, источник стольких надежд, был хрупкой цепью, соединявшей Европу с Африкой, летучим мостом, переброшенным с одной стороны света на другую. Потому никакая новость не могла бы распространиться по всему острову столь мгновенно, как произнесенные с пика Открытия слова: «Корабль на горизонте».

Да, с пика Открытия, потому что корабль должен искать восточного ветра, когда он проходит мимо Большой гавани на расстоянии двух-трех лье от берега, затем огибает мыс Ката-Коко и следует между островами Плоским и Пушечным клином.

Через несколько часов судно, пройдя пролив, появилось У причала Порт-Луи. Жители, предупрежденные о приближении корабля, столпившись на набережной, с волнением поджидали его.

Теперь, когда мы поведали, с каким нетерпением островитяне ожидали вестей из Европы, читатель, разумеется, не удивится столпотворению на пристани в конце февраля 1824 года около одиннадцати часов утра.

Именно в это время можно было увидеть, как становился на рейд «Лейстер», красивый тридцатишестипушечный фрегат.

Мы хотим, чтобы читатель познакомился, а точнее будет сказать, возобновил знакомство с двумя мужчинами, прибывшими на борту фрегата. Один из них был светловолосый человек, с правильными чертами спокойного лица, с голубыми глазами, выше среднего роста; на вид можно было дать ему не более тридцати лет, хотя на самом деле ему уже сорок. На первый взгляд в нем не замечалось ничего выдающегося, но обращала на себя внимание какая-то особая благопристойность. При более внимательном взгляде можно было увидеть, что руки и ноги у этого пассажира были небольшие, правильной формы, а это во всех странах, и в особенности у англичан, считается признаком благородного происхождения.

Второй был молодой брюнет с бледным лицом, обрамленным черными волосами, с первого взгляда в нем угадывался твердый характер, хотя глаза, большие, с восхитительным разрезом, чудесно бархатистые, смягчали эту твердость; за внешней безмятежностью чувствовалось, что мысль его постоянно работает. Если он сердился, что случалось редко, то следовал не инстинкту, а нравственному побуждению; глаза его загорались как бы изнутри и метали молнии, рождавшиеся в глубине его души. Хотя черты его лица были приятны, им недоставало правильности; отлично вылепленный красивый лоб прорезал шрам, почти незаметный, когда он был спокоен, но становившийся отчетливой белой полоской, когда кровь подступала к лицу. Черные волосы, усы, красивые, как и брови, оттеняли большой рот с полными губами, за которыми блестели великолепные зубы.

Эти два господина встретились на борту «Лейстера»; один сел на корабль в Портсмуте, другой — в Кадиксе. С первого взгляда они узнали друг друга, так как ранее уже встречались в салонах Парижа и Лондона, поэтому они поздоровались, как старые знакомые. Не будучи представлены Друг другу, они не заговорили; мешала сдержанность, присущая воспитанным людям, которые даже в исключительных обстоятельствах соблюдают правила приличия.

Однако одиночество на борту корабля, ограниченность доступного пространства, а также взаимное влечение, которое инстинктивно испытывают друг к другу светские люди, скоро сблизили их; вначале спутники обменялись несколькими словами, затем их разговор стал более оживленным.

За три месяца, проведенных вместе, спутники не интересовались тем, какое положение каждый из них занимает в обществе, хотя и считали себя братьями по духу. Они знали лишь, что направляются на Иль-де-Франс, и больше ни о чем друг друга не расспрашивали.

Очевидно было, что оба с нетерпением ждут прибытия, потому что каждый просил предупредить, когда на горизонте покажется остров. Для одного из них это сообщение оказалось запоздалым, потому что черноволосый молодой человек находился на палубе, когда стоявший на вахте матрос произнес:

«Впереди земля!» — слова, во все времена волнующие даже моряков. Услышав это, спутник молодого человека быстро подошел к нему, и они разговорились:

— Ну что ж, милорд, — сказал молодой человек, — вот мы и прибыли, во всяком случае, нас уверяют в этом: хотя, к. стыду своему, как я ни вглядываюсь в горизонт, я вижу там только нечто вроде пара, и это может быть просто туман, плывущий над морем, а не остров в океане.

— Да, я вас понимаю, — ответил старший, — только глаз моряка может с уверенностью отличить, особенно на таком расстоянии, воду от неба или землю от облаков; но я, — продолжал он, прищурившись, — я старый морской волк, вижу очертания острова.