Замок Эпштейнов, стр. 38

— О чем вы говорите, Эберхард? — испуганно воскликнула Розамунда.

— Я внушаю вам ужас и жалость, не так ли, Розамунда? Но я пока еще в своем уме, и, поверьте, мои сопоставления верны: Гамлет был орудием мести, и мне суждено стать причиной кары. От этого моя матушка так грустит и так горько плачет. Может быть, сам я не стану убийцей, но из-за меня совершится убийство, и совершит его Бог. Для этого я и живу на свете, Розамунда. Есть замечательные люди, которым суждено совершить великие дела и изменить лицо мира. Но мне не предначертаны такие достопамятные свершения. Увы! Я не свободен, как все мне подобные: я всего лишь орудие возмездия в руках Бога или дьявола, я всего лишь камень, брошенный на обочину дороги. Я годен только на то, чтобы какая-нибудь душа, споткнувшись о меня, свалилась в ад. Вот какая доля мне суждена, а вы, Розамунда, пытались сделать мою жизнь осмысленной и полезной. Ах! Вы напрасно старались! К чему все это, Боже мой? Свет нужен дворцам, а если зажечь лампу в темнице, взору предстанет лишь убожество.

Таковы были порой горькие жалобы этой печальной души, и Розамунде с трудом удавалось своей улыбкой, снова вселить в Эберхарда надежду и призвать его к смирению. И все же отважная девушка достигала цели, в этом ей помогали ее великодушие, доброта и упорство. Последствия от чтения «Гамлета» и «Вертера» она пыталась исправить с помощью других книг: «Подражание Христу» и «Жизнь святой Терезы».

Кому предстояло победить в этой борьбе между любовью и роком — Розамунде или Альбине? Розамунда жила и надеялась на лучшее. Мертвая Альбина была полна ужасных предчувствий. На чьей стороне была правда? Одному Богу это известно.

Теперь читатель знает в подробностях об этих трех годах жизни Эберхарда и Розамунды, жизни, полной трогательного и детского, пугающего и мрачного. Добавим от себя, что часто произносимое нами слово «любовь» никогда не срывалось с уст двух этих невинных созданий. Для этого душа Эберхарда была слишком печальна, а душа Розамунды слишком чиста. Дафнис и Хлоя христианской эпохи, они любили друг друга, о том не ведая и не признаваясь в своем чувстве даже самим себе. Только внешние обстоятельства могли случайно открыть им глаза на то, о чем они сами никогда не смогли бы догадаться.

Так они жили вдвоем, целомудренные, как дети, под синим небом, в деревенском домике, под сенью старых деревьев, всегда и везде вместе, рука об руку. Когда они склонялись над книгой, головы их соприкасались, и, увидев эту изящную и непринужденную позу, их можно было принять за античную скульптуру из белого мрамора.

IX

Добряк Йонатас был человеком честным и простым, но лишенным прозорливости. Он не мог догадаться об этой тайной страсти, а значит, не смог предотвратить развитие и последствия ее. Эберхард превратился в молодого человека, а Розамунда — в девушку, но ему они все еще казались детьми. Впрочем, здесь он не совсем ошибался: невинность молодых людей способствовала его заблуждению. Если бы они действительно были братом и сестрой, как они называли друг друга, то и тогда их беседы и игры не могли бы быть более чисты и непорочны. Если бы их спросили, любят ли они друг друга, они со всем своим простодушием ответили бы «да». Но, как это и случилось с Паоло и Франческой, какая-нибудь случайность, одно невзначай оброненное слово могли открыть им то неведомое, что происходило в их сердцах.

И в назначенный час Бог послал им такую случайность, дабы ускорить развязку этой нехитрой истории. Однажды, вернувшись после обхода леса домой, Йонатас обнаружил письмо. Оно было от Конрада. Вот уже три года, как он состоял в свите императора, и за это время от него не было никаких вестей. Пришедшее письмо было просто напоминанием; он почти ничего не сообщал о себе жителям домика, но, между прочим, обещал в скором времени навестить их. В своих славных странствиях по Европе он никогда не забывал о маленьком бедном семействе, нашедшем себе приют в лощине гор Таунус. Для всех у него нашлись добрые слова. Ведь во всем мире у Конрада не осталось людей ближе, чем они. Он вспоминал о них и на бивуаке, и тогда, когда трубы возвещали о начале битвы. А они вспоминали об отсутствующем? Говорил ли о нем Йонатас порой по вечерам? Молились ли дети за него Богу? А как поживает юный Эберхард, его товарищ, так гостеприимно встретивший его в замке Эпштейнов? Помнит ли он, как провожал своего дядюшку до Майнца? Какой он теперь — все такой же нелюдимый, одинокий и задумчивый? Или его приручили, как расиновского Ипполита? Обо всем этом спрашивал в письме Конрад.

— О да, конечно, он по-прежнему жив в нашей памяти и в наших сердцах! — с умилением воскликнул Йонатас. — Благородное сердце! Как это мило с его стороны, что он не забыл нас! Садитесь за стол, дети! Выпьем за здоровье Конрада!

По этому случаю наш добрый Йонатас выпил за ужином больше, чем обычно, и, два-три раза опорожнив свою воскресную кружку, он почувствовал себя размякшим, и у него развязался язык.

Был конец декабря. Пока семейство ужинало, на улице стемнело. За окном мелькали крупные снежные хлопья, но в домике ярко пылал камин, а, как хорошо известно, теплое местечко у огня, когда снаружи воет зимний ветер, располагает к беседе не меньше, чем вино.

Когда после ужина все вышли из-за стола, Йонатас, скрестив руки на груди, расположился в своем большом кресле, обитом лоснящейся кожей, дети сели бок о бок на скамейку, стоявшую в изножье кровати, и приготовились слушать.

Естественно, речь зашла о Конраде. Йонатас был со свояком почти одного возраста и помнил его еще ребенком. Сначала он рассказал детям о его пристрастии к прогулкам в одиночестве, о его неизменной серьезности, а потом постепенно перешел к истории о том, как случилось, что граф Конрад фон Эпштейн, то есть один из самых знатных людей Германии, стал частым гостем в доме старого смотрителя охоты Гаспара и возлюбленным простой крестьянской девушки Ноэми.

Розамунда и Эберхард слушали эту историю с величайшим вниманием: уж очень многое в ней напоминало им их отношения. В очаге комнаты горел огонь, и Йонатас, удобно расположившийся под высоким каминным колпаком, был ярко освещен, в то время как молодых людей, забившихся в угол, скрывала глубокая тень. Они почему-то затаили дыхание и почувствовали, что их охватывает волнение, как будто должно было произойти нечто важное.

— Известно ли вам, — лукаво спросил Йонатас, — когда и как я стал замечать, что его милость Конрад влюблен в Ноэми? Это случилось тогда, когда я увидел, с какой подозрительной частотой происходят их «случайные» встречи. У Ноэми была маленькая белая коза, которую она часто пасла на лесной опушке. И что самое невероятное, в какое бы время и какой бы дорогой она ни шла, можно было не сомневаться, что по пути ей встретится господин Конрад, прогуливающийся как ни в чем не бывало с ружьем или с книгой. Он подходил к ней, произносил какие-нибудь незначительные слова, и вот уже завязывался разговор. Когда Ноэми не пасла козу, Конрад сам навещал девушку. Если же она выходила из дома на воскресную службу в церковь, то опять любовь вела Конрада за ней следом. В то время я был молод, как и они, и, честное слово, не нужно было большого ума, чтобы догадаться, что на самом деле все эти встречи были любовными свиданиями.

Тут глаза Эберхарда и Розамунды встретились, хотя в темноте трудно было что-либо разглядеть. Ведь и они тоже часто оказывались в одном и том же месте, словно притянутые неодолимым магнитом, и не могли объяснить себе, как это могло случиться. Они никогда не договаривались о встрече. Они просто гуляли в полном одиночестве, думая друг о друге. Но вдруг, перескочив через изгородь или свернув с тропинки, они внезапно встречались, с удивлением и радостью понимая, что какие-то невидимые нити, какие-то тайные чувства влекут их друг к другу против их собственной воли.

— Помню еще, — продолжал Йонатас, — как однажды собака папаши Гаспара загрызла птичку Ноэми — ручную славку. Эта птичка жила в лесу, но по первому зову своей хозяйки возвращалась, садилась ей на руку и пела чудесные песни. Ноэми очень любила маленькую певунью и горько оплакивала ее гибель. Конрад, узнав об этом, ничего не сказал и ушел в лес. К вечеру он вернулся — в изодранной одежде и с окровавленными руками. В диких зарослях, куда не мог пробраться даже мой пес Кастор, он отыскал гнездо певчих славок и принес безутешной Ноэми пять птиц вместо одной; этот дар был залогом их будущего. Горе маленькой Ноэми сразу же сменилось радостью. Но подобный подвиг настолько не соответствовал уравновешенному характеру Конрада, что, по правде говоря, если бы Гаспар был более проницательным…