Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2, стр. 126
– Увы, государь, нам необходимо расстаться.
– Значит, ты меня не любишь?
– Бог видит, что люблю!
– Ложь, ложь!
– Если бы я не любила, государь, я бы не стала вас удерживать; я отомстила бы за нанесенные оскорбления торжеством над врагами, которое вы мне предлагаете. Но видите, я не хочу даже сладостного возмездия в виде вашей любви, любви, составляющей смысл моей жизни: ведь я хотела умереть, думая, что вы меня больше не любите.
– Да, да, теперь мне все понятно. Вы святая, вы заслуживаете всяческого уважения. Поэтому ни одна женщина в мире не будет так любима мной, как вы, Луиза; ни одна женщина не приобретет надо мной такой власти. Клянусь вам, я разбил бы вдребезги весь мир, если бы мир стал между мной и вами. Вы приказываете мне успокоиться, простить? Хорошо, я успокоюсь. Вы хотите кротости и благости? Я буду милостив и кроток. Приказывайте, я буду повиноваться…
– Боже мой! Имею ли я, бедная девушка, право продиктовать хоть полслова такому могущественному королю, как вы?
– Вы жизнь моя и душа моя! Разве не душа управляет телом?
– Значит, вы меня любите, дорогой государь?
– Всеми силами моей души. Я с улыбкой отдал бы за вас жизнь, стоит вам сказать только слово.
– Вы меня любите?
– Да, да!
– Значит, мне нечего больше желать в этом мире… Дайте вашу руку, государь, и мы простимся. Я испытала в этой жизни все счастье, которое мне было суждено.
– Нет, нет! Твоя жизнь только начинается. У твоего счастья не было вчера, у него есть сегодня, завтра и все грядущее! Прочь мысли о разлуке, прочь мрачное отчаяние: любовь – наш бог, она потребность наших душ. Ты будешь жить для меня, а я для тебя. – И, упав перед ней на колени, Людовик в порыве невыразимой радости и благодарности стал покрывать поцелуями ее ноги.
– Государь! Государь! Все это только сон.
– Почему сон?
– Потому что я не могу вернуться ко двору. Я изгнанница; как мне с вами видеться? Не лучше ли мне замуровать себя в монастыре и жить воспоминаниями о вашей любви, о последних порывах вашего сердца и вашем последнем признании? Повторяю вам, я уже испытала все определенные мне судьбой радости.
– Вы – изгнанница? – вскричал Людовик XIV. – Кто смеет изгонять, если я призываю?
– О, государь, есть сила, над которой не властны короли: свет и общественное мнение. Подумайте, разве король может любить изгнанную из дворца женщину, которую его мать запятнала подозрением, а сестра заклеймила наказанием? Такая женщина недостойна короля.
– Недостойна меня женщина, которая мне принадлежит?
– Да, именно, государь. С момента, как она вам принадлежит, ваша любовница недостойна вас.
– Вы правы, Луиза. Но вы не будете больше изгнанницей.
– Должно быть, вы еще не разговаривали с принцессой.
– Я обращусь к своей матери.
– Значит, вы не виделись и с матерью.
– Разве и она? Бедная Луиза! Так против вас все?
– Да, бедная Луиза, уже надломленная бурей, когда вы пришли сюда, а теперь окончательно изнемогшая.
– Простите меня.
– Словом, вы не смягчите ни мать, ни сестру. Поверьте, зло непоправимо, потому что я никогда не позволю вам прибегнуть к насилию.
– Хорошо, для доказательства моей любви к вам, Луиза, я сделаю невозможное: я пойду к принцессе.
– Вы?
– Я потребую у нее отмены решения, я заставлю ее.
– Заставите? Нет, нет!
– В таком случае я упрошу ее.
Луиза покачала головой.
– Если понадобится, я не остановлюсь перед мольбами, – продолжал Людовик. – Поверите ли вы после этого моей любви?
Луиза подняла на него взгляд:
– Ради бога, не унижайтесь из-за меня; пусть я лучше умру.
Людовик задумался. Его лицо омрачилось.
– Я буду любить так, как вы любили, – молил он, – я перенесу все, что вы перенесли; пусть это будет моим искуплением в ваших глазах. Отбросим все мелкое. Будем велики, как наше горе, и сильны, как наша любовь!
Произнося эти слова, он обвил руками ее стан.
– Единственная моя радость, жизнь моя, поедемте со мной!
Она сделала последнее усилие, сосредоточив в нем не свою волю – ее воля была уже побеждена, – а остаток своей энергии.
– Нет, нет! – чуть слышно прошептала она. – Я умерла бы от стыда.
– Вы вернетесь, как королева. Никто не знает о вашем побеге… Один только д’Артаньян…
– Значит, и он меня предал?
– Каким образом?
– Он поклялся…
– Я поклялся не говорить королю, – молвил д’Артаньян, просовывая голову в приоткрытую дверь, – и я сдержал свое слово. Я беседовал с господином де Сент-Эньяном, не моя вина, если король услышал меня. Не правда ли, государь?
– Да, верно, простите его, – попросил король.
Лавальер с улыбкой протянула мушкетеру свою маленькую белую ручку.
– Господин д’Артаньян, – сказал восхищенный король, – раздобудьте теперь карету для мадемуазель.
– Государь, – отвечал капитан, – карета готова.
– Образец услужливости! – воскликнул король.
– Не скоро же ты оценил меня, – прошептал д’Артаньян, все же польщенный похвалой.
Лавальер была побеждена; ослабевшая девушка позволила своему царственному возлюбленному увести себя. Но у дверей приемной она вырвалась из королевских объятий и снова бросилась к распятию, целуя его и приговаривая:
– Боже мой, ты привел меня к себе, ты и оттолкнул; но милость твоя бесконечна. Только, когда я вернусь, забудь, что я уходила, потому что тогда я больше не покину тебя.
Из груди короля вырвалось рыдание. Д’Артаньян вытер слезу. Людовик увел девушку, усадил в карету и поместил с ней д’Артаньяна.
Король сел на лошадь и поскакал ко дворцу. Сейчас же по приезде он попросил принцессу принять его.
XXXVII. У принцессы
Наблюдая окончание приема послов, даже наименее дальновидные почуяли войну.
Сами послы, плохо осведомленные в интимной дворцовой хронике, отнесли на свой счет вырвавшуюся у короля фразу: «Если я не способен владеть собой, я сумею совладать с теми, кто меня оскорбляет».
К счастью для судеб Франции и Голландии, Кольбер пошел вслед за послами и сделал им некоторые разъяснения. Но королевы и принцесса были в курсе всех событий, так что угроза короля сильно их раздосадовала и не на шутку испугала.
В особенности принцесса чувствовала, что королевский гнев обрушится на нее. Гордость не позволила ей, однако, обратиться за поддержкой к королеве-матери, и она удалилась к себе хотя и в тревоге, но нисколько не стремясь уклониться от борьбы. Время от времени Анна Австрийская посылала справиться, вернулся ли король.
Царившее во дворце молчание по поводу исчезновения Луизы предвещало много бед: всем был известен крутой и раздражительный нрав короля.
Но принцесса, не обращая никакого внимания на слухи, заперлась в своей комнате, позвала Монтале и самым спокойным тоном стала расспрашивать фрейлину о случившемся. Когда красноречивая Монтале в осторожных выражениях заканчивала свой рассказ и советовала принцессе быть снисходительной, говоря, что при этом условии и другая сторона проявит снисходительность, на пороге появился г-н Маликорн с просьбой короля об аудиенции.
На лице достойного друга Монтале выражалось самое сильное волнение. Он чувствовал, что свидание, испрашиваемое Людовиком, должно было явиться одной из интереснейших глав повести о сердце королей.
Принцесса была встревожена посещением деверя; она не думала увидеть его так скоро и, главное, не ожидала от короля такого прямого действия. Женщины привыкли вести войну обходными путями и оказываются очень неискусными и слабыми, когда приходится принять бой лицом к лицу.
Как мы уже сказали, принцесса не принадлежала к числу людей, которые отступают, скорее она отличалась противоположным недостатком или противоположным достоинством. Она всячески подогревала свою смелость, а потому известие, принесенное ей Маликорном, произвело на нее действие сигнального рожка, обозначающего открытие военных действий. Она гордо подняла брошенную перчатку.