Сын каторжника, стр. 34

— Пусть будет так, — ответил Мариус, — завтра между полуднем и часом дня.

— У вас с собой есть какая-нибудь мелочь? — спросил Пьер Мана с тягучей и гнусавой интонацией нищего. — Дайте ее мне, голубок, это несколько вдохновит мое терпение.

Мариус вытащил кошелек из кармана и бросил к ногам убийцы.

Тот поднял его и взвесил на руке.

— Эх, черт побери! — со вздохом сказал он. — Этот кошелек далеко не так тяжел, как кошелек мадемуазель. Да, определенно, знакомство с ней приятнее, чем с тобой, голубок; теперь же необходимо, чтобы ты первым убрался отсюда.

— Прощайте, — бросил Мариус, не в силах отыскать какие-то другие слова в своей душе, приходящей во все большее отчаяние.

— Нет, не «прощайте», черт побери, а «до свидания», и до завтра. И не продавайте меня; вы видели, как славно я владею ножом, и если вы попытаетесь меня предать, то убегайте хоть на тридцать шагов, спасайтесь бегством хоть за спинами десяти жандармов, — я клянусь сделать дырку в вашем сердце.

Глубоко опечаленный, Мариус столь быстро удалялся от этого места, что он не услышал половины угроз, которые нищий адресовал ему вместо благодарности.

К тому же со стороны деревни доносился неясный гул голосов: горящие соломенные жгуты и факелы отбрасывали на окрестности шале мрачные, дымные отблески. Зрелище всеобщего волнения всколыхнуло в сердце молодого человека воспоминание о Мадлен, и образ той, которую он любил, придал ему немного мужества. И хотя только что состоявшаяся встреча сына Милетты с его настоящим отцом унесла из его сердца смутные надежды, которые, быть может, еще хранились там, относительно планов их брака, столь бережно лелеянных им, оно все так же пылало, когда Мариусу надо было перейти от зрелища человеческой низости к печальной последней миссии, какую ему осталось выполнить, — утешить любимую им женщину, прежде чем навсегда покинуть ее.

И Мариус ускорил шаг.

Подойдя ближе, он с удивлением обнаружил, что все эти крики, которые сопровождались колыхавшимися всполохами огней, доносились вовсе не из сада шале, а с владений г-на Кумба.

С тревожно бьющимся сердцем он вошел на эту территорию, с трудом прокладывая себе путь среди жителей Монредона, стоявших группками и обменивавшихся разными толками по поводу убийства, только что происшедшего в их деревне; наконец, он вошел в дом.

Обе комнаты первого этажа были заполнены посторонними людьми и блюстителями порядка. Господин Кумб, склонив голову, бледный, онемевший и оцепеневший, будто его поразило ударом молнии, с наручниками на запястьях, сидел на краю дивана между двумя жандармами.

XVII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН КУМБ, НЕ ЖЕЛАЯ НИКОГО СПАСАТЬ, СОВЕРШИЛ ТЕМ НЕ МЕНЕЕ СВОЙ КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

Вернемся немного назад и объясним, что же все-таки произошло. Господин Кумб предположил, что Мариус, проникнув в сад соседей, встретит там не мадемуазель Риуф, которую он жаждал увидеть, а г-на Риуфа, к встрече с которым он вовсе не стремился; из этого воспоследуют объяснения, угрозы и вызовы, а это непременно вновь придаст отношениям с соседями тот враждебный характер, какой был у них до того, как, по выражению бывшего грузчика, в дело впуталась любовь; он очень рассчитывал, что в результате бурной ссоры, какая просто не могла не состояться, гнусные поползновения молодых людей к брачному союзу исчезнут сами собой.

Истинный Капулетти, г-н Кумб отвергал любой союз одного из своих ближних с Монтекки.

Драматическая развязка, которая должна была последовать за гармоничным согласием, установившимся, вопреки его желаниям, между двумя молодыми людьми, заранее радовала его. И в самом деле, такая развязка была на пользу его закоренелой ненависти к дому Риуфов; к тому же она приятно льстила его самолюбию. И какими бы ребяческими ни были его расчеты, какая бы роль в них ни была предоставлена случаю, г-н Кумб был, тем не менее, удовлетворен макиавеллиевским глубокомыслием, с каким он построил козни и утаил письмо Мадлен; полагая себя в недавнем прошлом хвастуном, теперь он расценивал себя не иначе как соперником Талейранов и Меттернихов; тщеславие г-на Кумба, задетое его садоводческими неудачами, пускало в ход все, что только попадалось ему под руку.

Но, как всякий знает, победа бывает полной лишь при условии, если наслаждаешься ею лично. Сформулировав себе общеизвестную истину, г-н Кумб отказался ставить свои снасти в море в этот вечер и решил, что станет незримым, но не беспристрастным зрителем того спектакля, какой он не только предвидел, но и столь искусно подстроил.

И в то время как все считали, что г-н Кумб вышел в море, он, напротив, вскарабкался на скалу, с вершины которой можно было обозревать владения врага, и стал ожидать дальнейших событий с тем терпением, какое стало его счастливой способностью вследствие двадцатилетних занятий искусством ловли рыбы на удочку.

Однако не на занятом им посту начались страсти г-на Кумба, о коих было объявлено нами в заглавии данной главы; первые минуты, проведенные им на вершине скалы в наблюдениях, показались ему даже довольно приятными. Воображение его, подобно лошади Дон Кихота, закусило удила и мчалось среди розово-лазурных облаков. Стоит воображению броситься во владения мечты, и его уже не остановить: г-н Кумб видел разрушение шале, его собственного Карфагена; он почти не сомневался, что г-н Жан Риуф, узнав о планах своей сестры вступить в неравный брак, принудит ее покинуть их жилище, и он уже смутно видел, как мистраль колышет выросшие на развалинах ненавистных стен чертополох и крапиву.

Именно в то время как он наслаждался столь радужными картинами будущего, Пьер Мана, до той поры прятавшийся к сосняке, предпринял вылазку, которая должна была привести его к краже со взломом.

Мы слышали, как бандит сам рассказывал Мариусу о том, что дверь в контору торгового дома Риуфов была для него наполовину открыта, а по части воображения Пьер Мана не уступал даже самому г-ну Кумбу — он мечтал о горах банкнот и водопадах золота и серебра. К несчастью, из наведенных им справок он узнал, что один из служащих конторы, свирепый дракон, вооруженный двумя пистолетами, охраняет этот сад гесперид, а привратник и один из курьеров ночуют в пределах досягаемости человеческого голоса, всегда готовые оказать вооруженную поддержку своему товарищу. Тогда Пьер Мана устремил свои мечты к шале, сделав вывод (отдадим должное логике его мышления), что столь широкая денежная река предполагает и притоки. Ну а Пьер Мана был исполнен здравомыслия: он смирился с необходимостью испить из притоков, не имея возможности напиться из самой реки. Прибыль в этом деле была бы меньше, но меньше были бы и опасности; бандит предполагал удостовериться, что мадемуазель Риуф находится одна со служанкой в своем шале в Монредоне, и на это рассчитывал.

И действительно, начало предпринятого им дела окрылило его. Пьер Мана бесшумно открыл застекленную дверь, ведущую с первого этажа прямо в сад, снял ботинки и, взяв их в руки, поднялся по главной лестнице, проскользнул в комнату с окном, в котором он накануне увидел мадемуазель Риуф, еще до того предположив, что это ее окно. Туго набитый кошелек, который он прибрал к рукам, как только открыл первый ящик, подтвердил, что его предположения не были ошибочными. К несчастью, построив одно правильное умозаключение, человек непременно хочет сделать еще более удачное. Так произошло и на этот раз: ощупывая в темноте предметы, Пьер Мана наткнулся на секретер, который, как показалось ему при одном лишь прикосновении, должен был заключать в своем чреве сокровища Перу; пальцы его задрожали, и это отозвалось у него головокружением; он сразу вспомнил, что в угловой части дома видел освещенное окно, однако он предполагал, что это было окно комнаты, где спала служанка; тут Пьер Мана рассчитывал на свою испытанную сноровку. Если, впрочем, на беду, эта женщина явится, подумал он, то тем хуже для нее — зачем ей вмешиваться в дела, которые ее не касаются? На этот случай у Пьера Мана были надежные средства заставить ее замолчать; он взял из своего снаряжения стамеску и с силой нажал на створку искушавшего его секретера. Однако этот предмет не был той мебелью, что дает вторгаться в себя бесшумно; его створки расцепились с таким чудовищным треском, что Жан Риуф, спокойно что-то читавший, ожидая возвращения сестры, мгновенно появился в комнате вместо служанки, которую предполагал увидеть Пьер Мана.