Соратники Иегу, стр. 78
— Смилуйтесь! — в третий раз возопил епископ.
— У тебя есть с собой епископское облачение?
— Есть, друзья мои.
— Ну, так наряжайся, — давненько мы не видывали вашего брата.
Из дилижанса выбросили дорожный сундук, принадлежавший Одрену, сорвав замок, вынули из него полное епископское облачение и передали прелату.
Когда Одрен облачился, крестьяне стали в круг с ружьями в руках.
Отражая пламя факелов, ружейные стволы отбрасывали зловещие молнии. Двое крестьян взяли епископа под руки и поставили в центре круга. Он был бледен как смерть.
На минуту воцарилось гробовое молчание.
Но вот послышался голос Рубаки.
— Сейчас мы будем тебя судить! — заявил шуан. — Служитель Божий, ты изменил Церкви! Сын Франции, ты осудил на смерть своего короля!
— Увы! Увы! — пролепетал Одрен.
— Это правда?
— Не смею отрицать…
— Потому что отрицать это невозможно. Ну, что скажешь в свое оправдание?
— Граждане…
— Мы тебе не граждане! — громовым голосом прервал его Рубака, — мы роялисты!
— Господа…
— Никакие мы тебе не господа — мы шуаны!
— Друзья мои…
— Какие мы тебе друзья? Мы твои судьи! Тебя спрашивают судьи — отвечай!
— Я раскаиваюсь во всем содеянном мною и прошу прощения у Бога и у людей!
— Люди никогда тебя не простят! — раздался все тот же неумолимый голос. — Если мы сегодня тебя простим, то завтра ты примешься за старое. Кожу ты переменил, но сердце у тебя все такое же. От людей тебе нечего ждать, кроме смерти. А Бога можешь молить о милосердии.
Цареубийца поник головой, у него подкашивались ноги. Но внезапно он выпрямился.
— Да, я голосовал за смерть короля, — произнес он, — но с одной оговоркой.
— Что еще за оговорка?
— Я заявил, что его казнь надо отсрочить.
— Отсроченная либо неотсроченная, казнь остается казнью. А ведь король-то ни в чем не был повинен!
— Все так, все так, — согласился епископ, — но мне было страшно…
— Ну, тогда ты не только цареубийца, не только отступник, но вдобавок еще и трус! Хоть мы и не священники, но будем справедливее тебя: ты обрек на смерть безвинного, а мы обрекаем на смерть виновного. Даем тебе десять минут, чтобы ты приготовился предстать перед Богом.
У епископа вырвался крик ужаса, и он упал на колени. Колокола сельской церкви вдруг зазвонили как бы сами собой, и двое шуанов, знавших толк в церковной службе, принялись читать вслух отходную.
Некоторое время у епископа язык не поворачивался произносить слова этой молитвы.
Он бросал на своих судей растерянные, умоляющие взгляды, переводя взор с одного на другого, но ни одно лицо не выражало жалости.
Пламя факелов металось на ветру, и в его скользящих отблесках все лица, напротив, казались грозными и свирепыми. Тогда Одрен решился присоединить свой голос к голосам людей, молившихся за него.
Судьи выслушали отходную до конца.
Тем временем крестьяне разжигали костер.
— О! — воскликнул епископ, со все возрастающим ужасом наблюдавший за этими приготовлениями, — неужели у вас достанет жестокости обречь меня на такую смерть?
— Нет, — отвечал непреклонный обвинитель, — огонь — это удел мучеников, а ты не заслужил такой смерти. Знай, отступник, твой час пробил!
— О Боже мой, Боже мой! — вскричал приговоренный, простирая руки к небу.
— Встань! — крикнул шуан.
Одрен попытался было встать на ноги, но силы ему изменили, и он опять упал на колени.
— Как! Вы допустите, чтобы это убийство совершилось у вас на глазах? — спросил Кадудаля Ролан.
— Я же сказал, что умываю руки, — возразил Жорж.
— Это слова Пилата. Но кровь Иисуса Христа так и не была смыта с его рук.
— Потому что Иисус Христос был праведником, а этот человек не Иисус Христос, но Варавва.
— Целуй свой крест! Целуй крест! — приказал Рубака.
Прелат посмотрел на него обезумевшим взором: было ясно, что он уже ничего не видит и не слышит.
— Нет, нет! — вскричал Ролан, порываясь спрыгнуть с коня. — Никто не посмеет сказать, что на моих глазах умертвили человека и я не встал на его защиту!
Его слова были услышаны; со всех сторон раздался возмущенный ропот.
Это еще больше раззадорило пылкого молодого человека.
— А! Вот вы какие! — воскликнул Ролан.
И он потянулся к седельной кобуре. Но Кадудаль с быстротой мысли схватил его за руку. Тщетно пытался Ролан вырвать ее из этих железных тисков.
— Огонь! — скомандовал меж тем Кадудаль. Грянуло двадцать выстрелов, и безжизненное тело епископа рухнуло на землю.
— Что вы сделали? — крикнул Ролан.
— Я заставил вас сдержать свое слово, — ответил Кадудаль. — Ведь вы дали клятву не противиться, что бы вы ни увидели…
— Так да погибнет всякий враг Бога и короля! — торжественно провозгласил Рубака.
— Аминь! — в один голос, подобно зловещему хору, откликнулись все присутствующие.
Они сорвали с убитого епископское облачение и швырнули в пламя костра, потом усадили остальных пассажиров в дилижанс, велели вознице сесть на коня и расступились, освобождая дорогу.
— Поезжайте с Богом! — напутствовали пассажиров шуаны.
Дилижанс быстро скрылся из виду.
— А теперь в путь! — воскликнул Жорж. — Нам еще остается проделать четыре льё, а мы тут потеряли добрый час!
И он добавил, обращаясь к шуанам, казнившим епископа:
— Этот человек получил по заслугам! Человеческое правосудие и суд Божий свершились! Пусть над его телом отслужат панихиду и похоронят его по христианскому обряду! Вы слышите?
И, не сомневаясь, что его приказ будет исполнен, Кадудаль пустил своего коня в галоп.
Несколько мгновений Ролан колебался, последовать ли ему за Кадудалем. Но он решил выполнить свой долг.
«Доведем дело до конца!» — сказал он себе.
И, поскакав во весь опор, он живо догнал Кадудаля.
Вскоре оба скрылись в темноте, которая все сгущалась по мере того, как они удалялись от площади, где факелы освещали недвижное тело прелата, а пламя пожирало его епископское облачение.
XXXIV. ТАКТИКА ЖОРЖА КАДУДАЛЯ
Следуя за Жоржем, Ролан испытывал чувства, схожие с переживаниями не совсем пробудившегося человека, который все еще во власти сна, но уже начинает возвращаться к дневному сознанию: он тщится провести грань между сонным мечтанием и действительностью, но это ему не удается, и его не покидают сомнения.
Был на свете человек, которому Ролан поклонялся почти как божеству и уже долгое время жил в лучах славы, осенявшей этого героя, видел, как другие повиновались его приказам, сам исполнял их мгновенно и бездумно, как восточный раб. И теперь он был крайне поражен, встретившись на противоположных концах Франции с двумя могущественными организациями, враждебными власти его кумира и боровшимися против нее. Представьте себе иудейского воина Иуды Маккавея, ревностного поклонника Иеговы, с детских лет слышавшего, как призывали Царя царей, Всемогущего, Бога Мстителя, Господа воинств, Предвечного, и внезапно столкнувшегося в Египте с культом таинственного Озириса или в Греции — с поклонением Юпитеру Громовержцу.
Встречи в Авиньоне и Бурке с Морганом и Соратниками Иегу и все там увиденное, встречи с Кадудалем и шуанами и все пережитое в поселке Мюзийак и в селении Ла-Трините можно было сравнить с посвящением в некую неведомую религию; но, подобно отважным неофитам, которые, рискуя жизнью, стремились проникнуть в тайны посвящения, Ролан был полон решимости идти до конца.
Впрочем, эти своеобразные натуры не могли не вызывать у Ролана известного восхищения, и не без удивления он наблюдал за титанами, восставшими против его божества. Он прекрасно сознавал, что людей, вонзивших кинжал в грудь сэра Джона в Сейонском монастыре и расстрелявших ванского епископа в селении Ла-Трините, никак нельзя было назвать заурядными.
Что-то он еще увидит? Вскоре его любопытство будет удовлетворено: они скачут уже пять с половиной часов, и близится рассвет.