Сан-Феличе. Книга вторая, стр. 48

— Отлично! Ты явился кстати. Говори.

— Я пришел просить короля соизволить принять мою отставку с должности адмирала неаполитанского флота.

Король отступил на шаг: он никак не ожидал такой просьбы.

— Твою отставку с должности адмирала неаполитанского флота? — повторил он. — Но почему?

— Прежде всего потому, государь, что бесполезно держать адмирала, когда флота больше не существует.

— Да, это я хорошо знаю, — сказал король, и на лице его появились признаки гнева, — лорд Нельсон сжег его, но рано или поздно мы снова будем хозяевами у себя дома и восстановим флот.

— Но тогда я не смогу больше им командовать, — холодно возразил Караччоло, — потому что я потерял доверие вашего величества.

— Ты потерял мое доверие, ты, Караччоло?!

— Я предпочитаю считать так, государь, чем упрекнуть монарха, в жилах которого течет самая древняя кровь королей Европы, в том, что он не сдержал своего слова.

— Да, верно, — вздохнул король, — я обещал тебе…

— … не покидать Неаполь, и это прежде всего; а если покинуть, то только на моем корабле.

— Полно, мой дорогой Караччоло! — сказал король, протягивая руку. Адмирал взял эту руку, почтительно поцеловал ее и, отступив на шаг, вынул из кармана бумагу:

— Государь, вот мое прошение об отставке, и я надеюсь, что ваше величество соблаговолит ее принять.

— Нет, нет, я не принимаю твою отставку, я отклоняю ее!

— Ваше величество не имеет на это права.

— То есть как это? Я не имею права? Не имею права отклонить твою отставку?

— Да, государь. Потому что ваше величество обещали мне вчера исполнить первую же просьбу, с какой я к вам обращусь. Так вот, моя просьба заключается в том, чтобы король благосклонно выслушал меня и принял мою отставку.

— Я обещал тебе это вчера? Да ты бредишь, Караччоло! Караччоло покачал головой.

— Я в полном рассудке, государь!

— Да я не видел тебя вчера!

— То есть ваше величество не узнали меня. Но, может быть, государь, вы узнаете эти часы?

И Караччоло вынул спрятанные у него на груди великолепные часы с портретом короля, осыпанные бриллиантами.

— Лоцман! — воскликнул король, узнав часы, подаренные накануне человеку, что столь искусно провел его корабль в порт. — Лоцман!

— Это был я, государь, — ответил Караччоло, поклонившись.

— Как! И ты согласился, ты, адмирал, взялся выполнить работу лоцмана?

— Государь, нет работы унизительной, когда дело идет о спасении жизни короля.

На лице Фердинанда отразилось огорчение, что бывало с ним только в редких случаях.

— Поистине, я был рожден несчастным королем: от меня или удаляют моих друзей или они сами меня покидают.

— Государь, — возразил Караччоло, — вы не правы, обвиняя Провидение в том, что совершаете сами или позволяете совершать другим. Бог дал вам в отцы короля не только могущественного, но и прославленного; у вас был старший брат, который должен был наследовать скипетр и корону Неаполя, однако Богу было угодно, чтобы безумие омрачило его рассудок и удалило его с вашего пути. Вы мужчина, вы король, у вас есть воля, власть; обладая свободой выбора, вы можете выбирать между добром и злом, хорошим и дурным; вы выбрали зло, государь, вот почему все доброе и хорошее от вас удалилось.

— Караччоло, — сказал король, скорее опечаленный, чем рассерженный, — знаешь ли ты, что никто никогда не говорил со мной так, как говоришь ты?

— Потому что, кроме одного человека, подобно мне любящего короля и желающего блага государству, ваше величество окружают придворные, которые любят только самих себя и желают только славы и богатства.

— А этот человек, кто он?

— Тот, кого король забыл в Неаполе, а я перевез на Сицилию, — кардинал Руффо.

— Кардинал знает, так же как и ты, что я всегда готов принять его и выслушать.

— Да, государь; но, после того как вы нас примете и выслушаете, вы последуете советам королевы, Актона и Нельсона. Государь, я в отчаянии, что не проявляю уважения, какое должен испытывать к августейшей особе, но эти три имени будут прокляты отныне и навсегда.

— А ты думаешь, я сам их не проклинаю? — вскричал король. — Ты думаешь, я не вижу, что они ведут государство к краху, а меня к гибели? Пусть я не умен, но я не дурак.

— Что ж! Тогда боритесь, государь.

— Боритесь, боритесь! Тебе легко так говорить. А я не воин, Бог не создал меня для борьбы. У меня нет ни мужества, ни упорства, необходимых бойцам. Я человек чувств, развлечений, у меня доброе сердце, которое делают дурным, мучая его и ожесточая. Их там трое или четверо, кто борется за власть, оспаривая друг у друга одни — корону, другие — скипетр. Я им не препятствую. Скипетр, корона — это мой крест, трон — моя Голгофа. Я не просил Бога сделать меня королем. Я люблю охоту, рыбную ловлю, лошадей, красивых девушек, и нет у меня иных притязаний. Располагая рентой в десять тысяч дукатов и свободой жить как мне захочется, я был бы счастливейшим человеком на земле. Но увы! Под предлогом, что я король, мне не дают ни минуты покоя. Это было бы понятно, если бы я действительно управлял страной. Но ведь, прикрываясь моим именем, правят другие. Эти другие затевают войну, а я получаю все удары; эти другие совершают ошибки, а я обязан их исправлять. Ты просишь у меня отставки, ты прав. Но ведь это у других ты должен ее просить: ты им служишь, а не мне.

— Вот потому-то, желая служить королю, а не другим, я хочу вернуться к той частной жизни, которой так жаждет ваше величество. Государь, я в третий раз умоляю ваше величество соизволить принять мою отставку. Наконец, я заклинаю вас словом, которое вы мне дали вчера.

И Караччоло протянул королю в одной руке прошение, в другой — перо.

— Ты этого хочешь? — спросил король.

— Государь, я вас умоляю.

— А если я подпишу, куда ты отправишься?

— Вернусь в Неаполь, государь.

— Что ты будешь там делать?

— Служить моему отечеству, государь. Неаполь в таком положении, что он нуждается в уме и мужестве всех своих сыновей.

— Караччоло, берегись того, что ты будешь делать в Неаполе!

— Государь, я постараюсь остаться честным человеком и добрым гражданином, каким был до нынешнего дня.

— Ну, это твое дело. Ты все еще настаиваешь? Караччоло молча указал Фердинанду на часы, лежавшие на столе.

— Упрямая голова! — воскликнул король с раздражением. И, взяв перо, он написал внизу, под прошением:

«Согласен, но пусть кавалер Караччоло не забывает, что Неаполь во власти моих врагов».

И подписал, как обычно: «Фердинанд Б.» 21. Караччоло бросил взгляд на три строчки, начертанные королем, сложил бумагу, положил ее в карман, почтительно поклонился Фердинанду и уже готовился выйти, но король удержал его:

— Ты забыл свои часы.

— Эти часы были подарены не адмиралу, они принадлежат лоцману. Государь, вчера не существовало лоцмана; сегодня больше не существует адмирала.

— Но я надеюсь, — сказал король с достоинством, которое время от времени, как вспышка молнии, проявлялось в нем, — надеюсь, что их примет друг. Возьми эти часы и, если когда-нибудь ты будешь готов предать своего короля, взгляни на портрет того, кто их тебе дал.

— Государь, — ответил Караччоло, — я больше не состою на службе у короля; я простой гражданин и сделаю то, что прикажет мне родина.

И он вышел, оставив Фердинанда не только в огорчении, но и в задумчивости.

На другой день состоялись похороны принца Альберто; согласно приказу короля, они прошли без торжественного церемониала — как погребение всякого другого ребенка.

Тело было перенесено в склеп дворцовой часовни, известной под названием часовни короля Рожера.

CIV. ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО В ПАЛЕРМО

По приезде в Палермо король, прежде чем составить кабинет министров, тотчас составил себе партию в реверси.

К счастью, как и думал Фердинанд, герцог д'Асколи, о котором он не позаботился, покидая Неаполь, нашел средство приехать на Сицилию, движимый чистосердечной и постоянной преданностью — его главной добродетелью, за которую, впрочем, король был ему благодарен не более, чем Юпитеру за его верность.