Сан-Феличе. Книга вторая, стр. 130

— Известно ли вам, что вы можете потребовать священника и никто не вправе вам отказать?

В этих словах впервые, с тех пор как Сальвато попал в руки лаццарони, ему померещилась искра сочувствия, и тут вдруг испарилась его решимость до конца хранить молчание.

— Спасибо, друг, — отозвался он кротким голосом, улыбнувшись палачу. — Я солдат, а значит, всегда готов умереть; я честный человек, а значит, всегда готов предстать пред ликом Божьим.

— Сколько вам нужно времени для последней молитвы? Слово Донато, вы его получите, или я не стану вас вешать.

— Пока я лежал на этом столе, у меня было достаточно времени, чтобы прочитать молитву, — отвечал Сальвато. — Поэтому, друг мой, если вы торопитесь, не стану вас задерживать.

Маэстро Донато не привык к подобной учтивости со стороны тех, с кем ему приходилось иметь дело. И хоть был он палачом, а возможно, именно по этой причине, он почувствовал, что глубоко тронут.

С минуту он чесал у себя за ухом.

— Я знаю, — сказал он наконец, — что существует предубеждение против тех, кто занимается нашим ремеслом, и некоторые деликатные люди не хотят, чтобы мы к ним прикасались. Может быть, вы развяжете галстук и отвернете воротник рубашки сами? Или вы предпочитаете, чтобы я оказал вам эту последнюю услугу?

— У меня нет предубеждений, — отвечал Сальвато, — и я не только не вижу разницы между вами и любым другим человеком, но даже ценю то, что вы для меня делаете. Если бы я не был связан, я пожал бы вам перед смертью руку.

— Клянусь кровью Христовой, вы ее пожмете! — воскликнул маэстро Донато, принимаясь развязывать веревки, стягивавшие кисти Сальвато. — И я сохраню об этом славное воспоминание до конца моих дней.

— Вот как ты отрабатываешь свои деньги! — зарычал Беккайо, приходя в ярость от того, что Сальвато готов был столь же невозмутимо умереть от руки палача, как от руки первого встречного. — Раз так, ты мне больше не нужен.

И, столкнув маэстро Донато со стола, заменявшего помост, он взобрался на его место.

— Развязывать галстук, отворачивать воротник! Зачем все это, скажите на милость? Нет уж, приятель, мы не станем разводить такие церемонии. Священник тебе не требуется? Тем лучше, скорее управимся.

И, схватив узел веревки, он за волосы приподнял голову Сальвато и надел петлю ему на шею.

Сальвато впал в прежнюю невозмутимость. Но если бы кто-нибудь мог увидеть погруженное в тень лицо пленника, он заметил бы, по приоткрытым глазам и по слегка напряженной шее, что внимание молодого человека привлек какой-то шум за окном, шум, которого не расслышали окружающие, увлеченные своим злодейством.

Действительно, внезапно в комнату вбежали несколько лаццарони, которые оставались во дворе, с воплями: «Тревога! Тревога!» — и в тот же миг грянул ружейный залп, от которого вдребезги разлетелись стекла, а Беккайо с ужасным проклятием повалился на пленника.

Невероятное смятение последовало за этим первым залпом; пять или шесть человек упали замертво или были ранены, у Беккайо оказалось раздроблено бедро.

Вдруг в открытое окно ворвались вооруженные люди во главе с Микеле, кричавшего во всю глотку, перекрывая общий шум:

— Мы не опоздали, генерал? Если вы еще живы, откликнитесь, но если мертвы, то, клянусь Мадонной дель Кармине, ни один человек не выйдет отсюда живым!

— Успокойся, мой славный Микеле, — отвечал Сальвато самым будничным голосом, в котором нельзя было заметить ни малейшего волнения, — я жив и невредим.

CXLIX. НОЧЬ С 13 НА 14 ИЮНЯ

В самом деле, упав на пленника, Беккайо прикрыл его собою от пуль, которые во тьме ночного сражения могли с равным успехом поразить друга и недруга, жертву и убийцу.

Кроме того, к чести Донато, следует отметить, что достойный маэстро, полностью обманув возложенные на него надежды, в мгновение ока стащил Сальвато с помоста и укрыл его под столом. В следующий миг он с профессиональной ловкостью развязал веревки на запястьях пленника и на всякий случай сунул ему в правую руку нож.

Сальвато отскочил назад, прислонился к стене и приготовился дорого продать свою жизнь, если битва затянется и его освободителям не будет благоприятствовать удача.

Стоя у стены, с пылающим взором, держа наготове нож и весь собравшись, как готовый к прыжку тигр, он успокоительными словами ответил на призыв Микеле.

Но опасения его были напрасны. Нельзя было сомневаться ни минуты, на чьей стороне победа. Лаццарони загасили или побросали факелы и со всех ног кинулись прочь; через пять минут в комнате оставались только мертвые, раненые, молодой офицер, маэстро Донато, Микеле со своим верным помощником Пальюкеллой и три-четыре десятка вооруженных людей, которых обоим лаццарони-патриотам с огромным трудом удалось собрать, когда Микеле узнал о том, что Сальвато попал в руки Беккайо, и понял, какая опасность грозит его командиру.

К счастью, слыша со всех сторон крики отчаяния, Беккайо возомнил себя полновластным хозяином города и не подумал поставить часовых; таким образом, Микеле смог беспрепятственно приблизиться к дому, где, по его сведениям, находился пленник

Придя туда, он взобрался на груду сломанной мебели и через окно первого этажа разглядел Беккайо, набрасывавшего петлю на шею Сальвато.

С полным основанием заключив, что нельзя терять время, он прицелился в живодера и выстрелил, крича:

— На помощь генералу Сальвато!

И тут же он первым бросился в дом; остальные последовали за ним, стреляя на ходу, кто из ружья, кто из пистолета.

Очутившись в столовой, Микеле первым делом велел подобрать с полу еще горевший факел, брошенный санфедистом, вскочил на стол и, потрясая факелом, осветил все помещение.

Оглядывая поле сражения, он тотчас заметил Беккайо, хрипевшего у него под ногами, разглядел два-три неподвижных трупа, четыре или пять окровавленных раненых, цеплявшихся за стены, чтобы подняться на ноги, и Сальвато, готового сражаться, в правой руке сжимавшего нож, а левой заботливо прикрывавшего какого-то человека, в котором Микеле не сразу — и к великому своему изумлению — распознал маэстро Донато

Как ни сообразителен был Микеле, он не мог уяснить себе значение этого зрелища. Почему Сальвато, которого он пять минут тому назад видел с петлей на шее и со связанными руками, оказался свободен, да еще с ножом в руке? И почему он защищал палача, что мог явиться сюда лишь с одной целью: чтобы его повесить?

Сальвато бросился в объятия Микеле и в двух словах рассказал ему, в чем дело.

Получилось, будто Микеле отплатил за тот случай на площади Пинье, когда его хотели расстрелять, а Сальвато его спас; теперь Микеле спас Сальвато, которого собирались повесить.

— Ну и ну! — воскликнул Микеле, когда сам маэстро Донато поведал, как был приглашен на это торжество и для чего его позвали. — Пусть не говорят, кум, что тебя понапрасну потревожили. Но только, вместо того чтобы повесить честного человека и храброго офицера, ты повесишь презренного убийцу, гнусного бандита.

— Полковник Микеле, — отвечал маэстро Донато, — я не отказываю вам, как не отказал Беккайо, и должен сказать, что обслужу его с меньшими угрызениями совести, чем если бы мне пришлось повесить этого храброго офицера. Но я прежде всего человек порядочный, и, поскольку получил от Беккайо десять дукатов за то, чтобы повесить этого молодого человека, мне кажется, я не имею права оставить их у себя, раз я должен буду заняться им самим. Так будьте свидетелями, раз уж вы все собрались здесь, что я вернул соседу его денежки, до того, как предпринять что-либо против него.

И, вынув из кармана десять дукатов, он разложил в ряд на столе, где лежал Беккайо, монеты.

— А теперь, — обратился он к Сальвато, — я готов повиноваться распоряжениям вашей милости.

Взяв веревку и ожидая лишь знака, чтобы начать работу, палач приготовился набросить петлю на шею Беккайо, как прежде собирался надеть ее на Сальвато.

Сальвато спокойно оглядел всех — и друзей и недругов.