Сан-Феличе. Книга первая, стр. 49

— Насколько помнится, он сегодня собирался на охоту, — возразил министр.

— Вот еще! — пренебрежительно пожала плечами королева. — Пусть отложит ее на другой день.

Затем она взяла перо и набросала несколько строк, которые, как мы видели, и были тут же переданы королю.

Актон все еще стоял, как бы ожидая распоряжений, но королева сказала ему с самой обворожительной улыбкой:

— Спокойной ночи, мой дорогой генерал! Очень сожалею, что так задержала вас, но, узнав, что я предприняла, вы убедитесь, что я не теряла времени даром.

Она протянула Актону руку; министр почтительно поцеловал ее, поклонился и направился к двери.

— Кстати, — окликнула его королева. Актон обернулся.

— Король будет не в духе на Совете.

— Боюсь, что так, — согласился Актон, улыбнувшись.

— Посоветуйте вашим коллегам не говорить лишнего, а только отвечать, когда их спросят. Вся комедия должна быть разыграна только между королем и мною.

— О, я уверен, — заметил министр, — что ваше величество избрали для себя удачную роль.

— Надеюсь, что удачную. Впрочем, увидите сами. Актон поклонился еще раз и вышел.

Королева позвонила своим камеристкам и прошептала:

— Если Эмма исполнит то, что обещала, все пойдет отлично!

XXI. ВРАЧ И СВЯЩЕННИК

Оставим события этой бурной ночи и продолжим рассказ, теперь уже не будучи вынужденными прерывать его или возвращаться вспять.

Если читатель прочел предыдущую главу внимательно, он, конечно, помнит, что после отъезда Сальвато Пальмиери заговорщики разделились на две группы, по трое в каждой; одна из них поднялась на Позиллипо, другая на лодке отплыла в море.

На Позиллипо взошли Николино Караччоло, Веласко и Скипани. Во вторую группу, что отправлялась от главного портика дворца королевы Джованны на лодке, которая была пришвартована здесь и выдержала шторм, входили Доменико Чирилло, Этторе Карафа и Мантонне.

Этторе Карафа, как было уже сказано, скрывался в Портичи, Мантонне там жил. У Мантонне, страстного рыболова, была собственная лодка. На ней он, с помощью Этторе Карафа, добирался морем из Портичи во дворец королевы Джованны. Оба были сильными гребцами, и в тихую погоду этот путь занимал у них всего два часа. Когда дул ветер, и притом попутный, они плыли под парусом и могли не грести.

В ту ночь они, как обычно, возвращались из дворца королевы Джованны на веслах, потому что ветер утих и на море было спокойно; по пути им предстояло высадить Чирилло в Мерджеллине. Чирилло жил в конце набережной Кьяйа, поэтому они не поплыли прямо в направлении Портичи, и сбиры видели, как они идут вдоль берега.

Добравшись до королевского особняка, которым ныне владеет князь Торлониа, они выбрали место, где склон не так крут и легче было выйти на дорогу, в наши дни ставшую улицей; тут Чирилло сошел на берег.

Потом они снова пустились в море, на этот раз стараясь как можно больше отдалиться от берега, и взяли курс на мыс, где высится Кастель делл'Ово.

Итак, Чирилло, никем не замеченный, без труда выбрался на дорогу, как вдруг, пройдя сотню шагов, он увидел группу солдат; они остановились посреди дороги и, по-видимому, что-то обсуждали; пламя двух факелов, отражаясь на дулах их ружей, освещало тела двух мужчин, лежавших на земле; солдаты рассматривали их.

Чирилло понял, что это дежурный патруль.

И действительно, это был тот самый патруль, приближение которого услышал Паскуале Де Симоне, когда он поспешил скрыться, чтобы не скомпрометировать королеву.

Как и предполагал сбир, патруль, дойдя до места схватки, нашел на lastrico 29 одного убитого и одного раненого; двое других раненых — тот, что получил удар сабли по лицу, и тот, которому раздробили плечо пулею, нашли в себе силы убежать по улочке, идущей вдоль северной ограды сада Сан Феличе.

Патрулю нетрудно было убедиться, что один из лежавших на земле умер и, следовательно, заниматься им бесполезно; второй же, хоть и был без сознания, еще дышал, и патрульные подумали, что его, может быть, удастся спасти.

Они находились шагах в двадцати от Львиного фонтана; кто-то из солдат, набрав там в свою шапку воды, плеснул ею раненому в лицо, и тот, почувствовав неожиданную свежесть, очнулся и открыл глаза.

Увидев обступивших его солдат, он попытался приподняться, но это ему не удалось; совершенно обессиленный, он мог только поворачивать голову из стороны в сторону.

— Скажите, друзья мои, — проговорил раненый, — если мне остается только умереть, нельзя ли перенести меня на койку помягче?

— Право же, это славный малый, — сказали солдаты, — кто бы он ни был, надо исполнить его просьбу.

И они попытались поднять его.

— Ох, черт возьми, беритесь за меня бережно, словно я стеклянный! Mannaggia la Madonne! 30 (Это ругательство одно из самых крепких, какое только может вырваться у неаполитанца; по одному этому легко было судить, какую нестерпимую боль ему причинили.)

Когда Чирилло увидел эту группу, первой его мыслью было как-нибудь обойти ее, но он тут же сообразил, что патруль и тела, лежащие на дороге, находятся как раз в том месте, где должен был пройти Сальвато Пальмиери, направляясь к французскому послу, и что это скопление людей, вернее всего, объясняется каким-то страшным происшествием, в котором участвовал и сыграл свою роль молодой посланец генерала Шампионне.

Поэтому он решительно двинулся вперед, в то время как начальник патруля собирался взломать дверь дома, расположенного на углу улицы по ту сторону Львиного фонтана, ибо одна из отличительных черт неаполитанцев состоит в том, что они не любят помогать ближнему, даже если он находится в смертельной опасности.

Но грозный приказ начальника и особенно стук прикладами в дверь привели к тому, что она наконец отворилась и до слуха Чирилло донеслись два-три голоса, спрашивавшие, где можно отыскать хирурга.

И чувство долга, и любопытство побудили его предложить свои услуги.

— Я врач, а не хирург, — сказал он, — но это не важно: в крайнем случае могу сойти за хирурга.

— Ах, господин доктор, — вмешался раненый, которого принесли в дом, так что он слышал слова Чирилло, — боюсь, как бы я не оказался плохим пациентом.

— Ничего! — возразил Чирилло. — Голос у вас бодрый.

— Только язык у меня и ворочается, — сказал раненый, — им я и пользуюсь.

Тем временем с кровати сняли матрас, положили его на стол, стоявший посреди комнаты, и перенесли на него раненого.

— Подушек, подушек под голову, — распорядился Чирилло, — голова раненого всегда должна лежать высоко.

— Спасибо вам, доктор, спасибо! — сказал сбир. — Я буду благодарен вам, даже если вы потерпите неудачу.

— А кто вам сказал, что я потерплю неудачу?

— Ну, что ни говорите, в ранах я разбираюсь. Тут очень глубокая.

Он жестом попросил Чирилло приблизиться. Врач склонился к раненому.

— Я отнюдь не сомневаюсь в вашем искусстве, — заметил тот, — а все ж, сдается мне, вы бы хорошо сделали, если бы послали за священником, но так, будто вам самому пришла в голову эта мысль.

— Разденьте этого человека как можно осторожнее, — сказал Чирилло. Потом он обратился к хозяину дома: тот вместе с женой и двумя ребятишками с любопытством рассматривал раненого.

— Пошлите кого-нибудь из детей в церковь Санта Мария ди Порто Сальво, и пусть они позовут сюда дона Микеланджело Чикконе.

— Да мы его знаем! Беги, Торе, беги! Слышал, что сказал господин доктор?

— Я мигом! — ответил мальчик. И он бросился из дому.

— Здесь неподалеку аптека, — крикнул ему вдогонку врач, — когда пойдешь мимо, разбуди аптекаря и скажи ему, что доктор Чирилло сейчас пришлет к нему с рецептом. Пусть не запирает дверь и ждет.

— И какая вам корысть в том, чтобы я остался жив? Ради чего вы стараетесь? — спросил раненый.