Сан-Феличе. Книга первая, стр. 161

В то время, а именно 12 февраля 543 года, преставилась святая Схоластика, сестра-близнец святого Бенедикта. Святой, стоявший на молитве в своей часовенке, услышал вздох, воздел руки к небесам и увидел, как крыша дома отверзлась, оттуда вылетела голубка и стала подниматься к небесам.

— Это душа моей сестры! — радостно воскликнул он. — Да будет благословен Господь!

Потом он созвал монахов, сообщил им благую весть, и все они отправились в знак ликования с пением, с зелеными ветвями и цветами к келье усопшей, которую душа действительно покинула, и опустили тело святой в могилу, заранее приготовленную для нее и ее брата.

На другой год, а некоторые летописцы утверждают, что в том же году, 21 марта, святой Бенедикт сам тихо отошел в иной мир и, обремененный годами, увенчанный добродетелями, прославленный своими чудесами, воссел одесную Творца.

Останки его погребли рядом с прахом святой Схоластики, в той же могиле. Святой Бенедикт родился в Нурсии, в Умбрии; он происходил из знатного рода Гуардати. Его мать прославилась благочестием и милосердием, была, как и он и его сестра, причислена под именем святой Абондансы к лику святых.

Матери и сестры всех этих великих святых времен упадка Римской империи и средневековья (Гомером его стал Данте) почти все также были святыми; опираясь на своих сыновей и братьев, эти женщины, их спутницы на жизненной стезе, удостоились такого же поклонения, как и сами праведники.

Так, рядом со святым Августином предстает святая Моника, рядом со святым Амвросием — святая Марселина.

Монастырь, построенный святым Бенедиктом, был в 884 году, когда Сатана, по-видимому, взял верх, сожжен союзниками дьявола — сарацинами. К тому времени он был уже разграблен лангобардами в 589 году и превратился при норманнах в настоящую крепость. Аббаты его, уже получившие сан епископа, были пожалованы также титулом первого барона королевства, который они носят и поныне.

Вслед за нашествием варваров разразились землетрясения, расшатавшие фундамент монастыря: первое в 1349 году, второе в 1649-м. Урбан V, в миру Гийом Гримор, избранный главою Церкви в Авиньоне, но снова перенесший папский престол в Рим, был папою благочестивым и образованным, художником и ученым, другом Петрарки; тиара нашла его в бенедиктинском монастыре, и он немало содействовал восстановлению святой обители.

Всем известно, сколь многим обязана Франция трудолюбивым последователям святого Бенедикта. На горе Кассино ими были сбережены творения величайших писателей древности.

В XI веке аббат Дезидерий, из рода герцогов Капуанских, заставлял своих монахов переписывать Горация, Гомера, Вергилия, Теренция, «Фасты» Овидия и «Идиллии» Феокрита. Кроме того, он вызвал из Константинополя художников-мозаистов, благодаря которым в Италии был восстановлен этот род искусства.

Дорога, вьющаяся по склонам горы, на которой сооружен монастырь, проложена стараниями аббата Руджи. Она вымощена большими плитами неравной величины, подобно античным дорогам; такие плиты встречаются и на Аппиевой дороге, которую римляне называли царицей всех дорог и которая проходит в двух льё отсюда.

По ней-то и ехал всадник, давший повод к этому археологическому отступлению. Он был закутан в широкий плащ и не обращал внимания на резкий ветер, что дул порывами, по временам вдруг слабел и давал волю потокам дождя, которые сопровождались, хоть дело и было в декабре, раскатами грома и вспышками молний, подобными тем, что свирепствовали в ночь, когда Сатана так неосмотрительно отважился забраться в пещеру святого Бенедикта. Когда ливень стихал, ветер снова принимался бушевать; он гнал тяжелые тучи так низко над землей, что всадник совсем скрывался в них, чтобы вновь появиться в минуты прояснения. Но и ливень, и гром, и молнии бьии ему, казалось, нипочем и не понуждали его ни замедлить, ни ускорить шаг коня.

Через три четверти часа добравшись до вершины горы, он снова — в последний раз — исчез, но уже не в тучах, а в пещере, служившей, если верить легенде, обителью святому Бенедикту; выйдя из нее, он оказался у огромного здания монастыря: на сером почти черном фоне неба оно вырисовывалось перед путником величественной громадой.

LXXII. БРАТ ДЖУЗЕППЕ

Монастыри в южных провинциях Италии, особенно в Тер-ра ди Лаворо, Абруцци и Базиликате, каким бы монашеским орденам они ни принадлежали и сколь бы мирным ни был этот орден, в средние века представляли собою крепости, сооруженные для борьбы с нашествием варваров; в наше же время они по-прежнему являются крепостями, защищающими от других варваров, по своей дикости ничем не отличающихся от средневековых: мы имеем в виду разбойников. Проникнуть в эти здания, носящие характер одновременно и церковный, и военный, можно только через подъемные мосты, через опускные решетки, по приставным лестницам; с наступлением темноты, то есть часов с восьми вечера, ворота монастырей отворяются только по требованию могущественных особ или по распоряжению аббата.

Как ни был с виду спокоен юноша, его все же тревожила мысль, что он может застать монастырь на горе Кассино запертым. Но для посещения обители у путника была всего лишь одна ночь, так что отложить его не представлялось возможности, поэтому он наудачу отправился в путь. Прибыв в Сан Джермано вместе с армией генерала Шампионне в половине восьмого вечера, он, не слезая с коня, осведомился, есть ли здесь среди иноков святой горы некий брат Джузеппе, одновременно и хирург, и монастырский лекарь. Ему сразу же ответили, что брат Джузеппе известен во всей округе как превосходный врач и человек, всеми глубоко уважаемый за добрые дела и любовь к ближнему. Хотя он монах только по своему одеянию, ибо не давал обета и состоит всего лишь братом услужающим, никто так глубоко, как он, не отзывается по-христиански на людские страдания, как телесные, так и нравственные. О последних надобно упомянуть отдельно, так как многие — и особенно священники — не могут быть чуткими утешителями по той причине, что они никогда не были отцами или мужьями и, следовательно, не теряли возлюбленную супругу или горячо любимого ребенка и им неведом язык, на котором надо говорить с теми, кто понес тяжкие утраты. В одном из прекрасных своих стихов Вергилий вкладывает в уста Дидоны мысль о том, что человек легко отзывается сочувствием на несчастья, которые он сам пережил. Именно таким состраданием Господь дает возможность умерять горести ближних. Плакать вместе со страждущим — значит утешать его. Между тем у священников, располагающих для смягчения горестей многими словами, редко находятся слезы для утешения страдальцев, как бы тяжелы ни были их беды.

Этого нельзя было сказать про брата Джузеппе, прошлое которого, впрочем, никому не было известно. Однажды он попросил себе убежища в монастыре, обязавшись за то лечить всех больных.

Предложение брата Джузеппе было принято, убежище ему предоставили, он же взамен отдал своим новым собратьям не только свои познания, но и сердце, и душу, и всего себя. Не было такого телесного или душевного недуга, который он, будь то днем или ночью, тотчас не поспешил бы врачевать. Для страданий душевных он находил слова, идущие из самой глубины сердца. Казалось, сам он пережил все эти муки: он умел утешать слезами, ниспосланными нам Богом, без которых страдания стали бы смертельными, как яд, когда нет противоядия. Природа наградила его даром лечить телесные недуги так же, как Провидение — искусством умерять мучения израненной души. Если ему не во всех случаях удавалось победить болезнь своего пациента, то боль он приглушал почти всегда. Казалось, для облегчения телесных мук растительное и минеральное царства открыли ему свои глубочайшие тайны. Особенно хорошо действовал брат Джузеппе, если надо было сделать операцию, когда речь шла не о длительных, страшных недугах, которые мало-помалу подтачивают организм и тем самым неуклонно ведут его к смерти, а о катастрофах, что обрушиваются на человека внезапно. Скальпель в его руках становился не инструментом отсечения, как у других, а, наоборот, инструментом сохранения. Он изучил и применял — будь пациент нищим или богачом — все средства, изобретенные современной наукой для уменьшения боли от ножа, вторгающегося в рану. То ли по наитию, то ли зная умение хирурга, больной всегда встречал его радостно, а когда брат Джузеппе раскладывал у его одра связку своих жутких диковинных инструментов, больного не охватывал ужас — в нем, напротив, вспыхивал луч надежды.